Печальной памяти 1937 год. По стране вовсю гремят показательные процессы над партийными и военными деятелями, объявленными "врагами народа". Маховик репрессий набирает обороты. Советским людям трудно пока осознать происходящее – но в них прочно начинают вселяться страх и недоверие. Народ переходит на шёпот, учится молчанию...

Казалось бы, время совсем не подходящее для настоящих, внутренне свободных поэтов, музыкантов, художников. И тем не менее...

"Перед войной по Москве бродило множество молодых поэтов, – вспоминал о тех годах поэт Давид Самойлов. – Мало кто из них успел тогда напечататься, но московское студенчество – аудитория строгая и живая – знало их хорошо".

А студенчеству (не только московскому) во все времена была необходима атмосфера молодёжной компании, в которой можно было свободно обсуждать свои проблемы, вступать в дискуссии по наболевшим вопросам.

И такие студенческие компании, своеобразные сообщества творческой молодёжи возникали даже в этот довольно мрачный период нашей истории.

Был в предвоенной Москве такой гуманитарный вуз – Институт философии, литературы и истории (ИФЛИ), созданный на базе факультета истории и философии МГУ. В этом институте учились такие известные впоследствии поэты, как Борис Слуцкий, Семён Гудзенко, Сергей Наровчатов, Юрий Левитанский, вышеупомянутый Давид Самойлов...

В то же время в Литературном институте имени Горького на семинаре, которым руководил Илья Сельвинский, занимались Александр Яшин, Михаил Кульчицкий, Евгений Агранович, Михаил Львовский.

Особо выделялся из этой группы молодых поэтов Павел Коган – студент ИФЛИ, посещавший параллельно семинар Сельвинского.

Родился Павел Коган в Киеве в 1918 году. Когда ему было четыре года, семья Коганов переехала в Москву. Поселилась она в только что построенном коттеджном посёлке Народного комиссариата финансов, что располагался неподалёку от Белорусского вокзала – на том самом месте, где потом был выстроен огромный производственно-издательский комплекс газеты "Правда". Тогда эта была типичная московская окраина – район, где проживали извозчики и цыгане.

В первой половине тридцатых годов часть домов посёлка сдавалась в аренду. И однажды в соседний с когановским дом въехала еще одна семья, приехавшая из Барнаула. И был в этой семье мальчик по имени Жора Лепский, очень любивший рисовать, а также на слух, без знания нотной грамоты, играть на фортепиано.

Ребята быстро подружились, несмотря на то, что Павел был на год старше Георгия. И однажды, когда Коган уже был студентом-первокурсником, а Лепский ещё заканчивал среднюю школу, им вдруг пришла в голову идея сочинить песню – о дальних морях, путешествиях, о людях сильных духом. Что их вдохновило? Может быть, только что прошедшие с триумфом в кинотеатрах страны экранизации "Детей капитана Гранта" и "Острова сокровищ" – классических приключенческих романов? А может, ощущение внутренней свободы – вступая во взрослую жизнь, обозначить себя как личность?

Вот как вспоминал этот день пятьдесят лет спустя, в 1987 году сам Георгий Лепский:

"Меня часто спрашивают: как создавалась "Бригантина"? Просто создавалась: два паренька, почти мальчишки, солнечная комната, старый рояль... Не думалось нам с Павлом Коганом, когда мы строили нашу "Бригантину", что ее плавание будет столь длинным. Да, она плывёт — и паруса ее не поникли, хотя прошло 50 лет.

В тот солнечный осенний день 1937 года Павел зашел ко мне, как заходил частенько, ведь жили мы совсем близко и дружили уже три года. Безудержный фантазёр и мечтатель, забияка и атаман! Его облик поразил меня, может быть, по контрасту, какой-то стремительной мужественностью, резкой решительностью. Но более всего он был поэтом и романтиком, видящим жизнь возвышенно и взволнованно.

Мы быстро подружились, виделись почти ежедневно. И вот этот осенний солнечный день в моей комнате. Читали стихи, курили (Павел трубку), я что-то наигрывал на рояле. Не помню, кому из нас пришло на ум песню сочинить, но мы сразу принялись за дело: Павел присел за стол и через несколько минут показал мне первое четверостишие: "Надоело говорить, и спорить, и любить усталые глаза... в флибустьерском дальнем синем море бригантина поднимает паруса".

Я никогда прежде не сочинял музыку да и ноты как следует записать не умел, играл по слуху. Тем не менее я храбро взял бумажку с текстом и сел за рояль, а Павел пошёл в соседнюю комнату дописывать стихи.

Тем временем я импровизировал мелодию. Сначала пришла музыкальная фраза на последние две строчки, а потом придумалось и начало куплета. Кажется, не прошло и двух часов, rак "Бригантина" была готова к "спуску на воду".

Откровенно говоря, авторы остались довольны своим произведением. Понравилось оно и

нашим друзьям".

А один из этих друзей – студент Литинститута Евгений Агранович, часто бывавший у Когана, – даже внёс свою редакторскую лепту.

Дело в том, что первая строфа у Когана изначально звучала так:

Надоело говорить, и спорить,

И любить усталые глаза...

В флибустьерском дальнем море

Бригантина поднимает паруса...

Тогда Агранович предложил, чтобы все строки были одного размера, добавить в текст

одно слово. Получилось:

В флибустьерском дальнем синем море

Бригантина поднимает паруса...

А вот как Евгений Данилович Агранович, сам написавший впоследствии много песен, ставших подлинно народными (таких, как "Я в весеннем лесу пил берёзовый сок", "Пыль" на стихи Киплинга, песню из фильма "Офицеры"), объясняет побудительный порыв возникновения "Бригантины":

"Итак, зачем первые строки "Бригантины" и как возникли? А не будь их, прожила бы песня столько лет? Уверен, для Павла первый куплет не был чем-то выношенным и обдуманным. Поэт просто выплеснул, что томило душу, без объяснений:

Надоело говорить и спорить,

И любить усталые глаза...

Увлекательные многочасовые споры школяров и первокурсников, глобальные, глубокие, важнейшие (как мне казалось), некую потребность души наркотически утоляли, но насытить не могли. Оставляли они после себя тревожную пустоту, мертвую надуманность. Догмы казенной философии и щелки не оставляли для вольного воздуха мнений и поисков правды. Все были стопроцентно ортодоксальны, уже знали – шаг вправо-влево – пуля. Всех ошеломили чудовищные процессы 1937–38 годов, гибель многих кумиров молодёжи. Говорить и спорить бесполезно и смертельно опасно.

А что это – "любить усталые глаза"? Любовь безрадостная, неразделенная... И неотпустимая – ни обнять, ни бросить.

Нет поэту опоры ни в любви, ни в шумной ватаге спорщиков. Душа устремилась в дальнее и давнее море, под рваные паруса флибустьерской бригантины.

Хорошо, юношеская романтика, сказка, мечта... Но почему спасаться надо в чужой, насквозь книжной, такой выдуманной легенде? Разве ничего нет ближе, родней, теплей? Вот "в далёкий край товарищ улетает" – лётчик Долматовского и Богословского. "Любимый город может спать спокойно..." А героика гражданской войны, пронизавшая всю литературу, музыку?

Мы, цвет комсомола, "закалённая сталь" Павла Корчагина, нам ли пить за яростных, непохожих (на кого?) золотое терпкое вино?.. Оказывается, в самой глубине души, куда и не заглядываешь на лекциях и диспутах, мы – флибустьеры и авантюристы... Ужасное недоверие к нашей душной казённой идеологии мы скрывали даже от себя. <...> Величие, пафос... Но теплее была удаль, свобода "Бригантины" с капитаном, обветренным, как скалы".

Георгий Лепский вскоре написал еще несколько песен – на стихи того же Павла Когана и его друзей: Сергея Наровчатова, Давида Самойлова, Евгения Аграновича. Потом, в 1939 году, поступил в Московский институт прикладного искусства (был тогда и такой!). Но прямо с первого курса был мобилизован в армию. А ещё через два года началась Великая Отечественная война, которую Лепский встретил солдатом срочной службы.

Павел Коган, хотя и имел "бронь" по состоянию здоровья, ушёл добровольцем на фронт, стал военным переводчиком, дослужился до звания лейтенанта. В 1942 году вблизи сопки Сахарная Голова под Новороссийском разведотряд, возглавляемый Коганом, попал в окружение, а сам Павел погиб в перестрелке. Было ему 24 года...

Георгий Лепский вернулся с войны живым в звании младшего сержанта. Демобилизовавшись в 1946-м, он поступил в Московский государственный педагогический институт на художественно-графический факультет.

"Там еще не было ни Визбора, ни Якушевой, звание "Московский поющий" МГПИ получил несколько позже, – вспоминал Георгий Соломонович многие годы спустя. – Однако первую свою песню на собственные слова я написал, когда был студентом <...> И с тех пор я не прекращаю от случая к случаю сочинять песни".

Окончив МГПИ в 1950 году, Лепский работал учителем рисования и черчения в школе, преподавал изобразительное искусство в МГПИ на факультете начальных классов, позднее являлся научным сотрудником Института художественного воспитания.

И, конечно, авторы не могли предположить, что их "Бригантину" написанную изначально для узкого круга единомышленников, и некоторое время не выходившую за пределы этого самого круга, подхватят в ИФЛИ, затем в МГУ, а спустя десятилетия ее будут распевать во многих вузах как народную, она станет передаваться из уст в уста – причём в прямом смысле! (Магнитофонов тогда еще не было.)

Это, впрочем, было уже в пятидесятые годы, когда студенческое самодеятельное песенное творчество приобрело массовый характер, и было своеобразной альтернативой песне официальной, тщетно навязываемой "сверху" в форме "социального заказа". Именно вузы пятидесятых были теми гнездами, где зарождалось новое явление отечественной культуры, впоследствии получившее название "авторская", или "бардовская", песня. А если добавить к этому почти повальное увлечение туризмом в молодёжной среде тех лет, то становится ясно, почему "Бригантина" пришлась по душе любителям странствий.

Как у любой песни, "потерявшей авторство" и ставшей частью фольклора, у "Бригантины" стали появляться новые строки, а иногда даже новые куплеты. Другие времена нуждались в других эпитетах. И если у Когана было:

Пьём за яростных,

за непохожих...

то теперь эта строка зазвучала по-другому:

Пьём за яростных,

за непокорных...

"Пьём за яростных, за непокорных, за презревших грошевой уют" – вот в чём дело!

"Бригантина" Павла Когана – это как символ новой дороги, отправления в путь, неизвестной пока ещё, но уже ясно предчувствуемой радости", – писал Юрий Визбор в одном из своих репортажей, посвященном студенческим песням. – В то же время в миллионных тиражах издавались другие песни, где говорилось: "Все пути открыты молодым..." или "Нам открыты все шири, все дали..." Жизнь по этим песням казалась гладким заасфальтированным проспектом, по которому нужно было только пройти. А ребятам не хотелось открытых кем-то далей. Им хотелось прорубаться в эти дали своими бульдозерами или повестями, своими топорами или формулами. Старая "Бригантина", как разводящий, обходила по вечерам институты, зажигала на берегах костры романтики. Ах, как у этих костров хотелось всего настоящего: работы, любви, удачи..."

А ещё спустя какое-то время образ когановской бригантины шагнул далеко за пределы вузовских стен и туристских костров, его использовали даже во многих официальных эстрадных песнях 1960 – 70-х годов. Вспомним, например, в исполнении Иосифа Кобзона:

Живём в комарином краю,

И легкой судьбы не хотим.

Мы любим палатку свою –

Родную сестру бригантин...

Или ещё – из фильма "Жили три холостяка":

Уходит бригантина

от причала,

Мои друзья пришли на

торжество...

Да и сама старая добрая "Бригантина" неоднократно стала печататься в песенниках и тоже была издана миллионным тиражом на пластинке фирмы "Мелодия" в исполнении певца Юрия Пузырёва. Парадокс был в том, что пластинка называлась "Песня комсомольская моя", была выпущена к очередному юбилею (или съезду) комсомола, и "Бригантина" оказалась в одном ряду с "Гимном демократической молодежи", "Комсомольцами-добровольцами" и другими официальными песнями, в противовес которым, собственно, ее запели и полюбили! Вот уж воистину, "нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся"!

А многие исследователи бардовского творчества справедливо считают "Бригантину" той точкой отсчёта, откуда пошла авторская песня как самостоятельный жанр. Недаром обе антологии, изданные в последние годы и составленные соответственно Дмитрием Сухаревым и Роланом Шиповым, открываются "Бригантиной" – и лишь затем в алфавитном порядке уже представлено творчество всех авторов.

Если эту гипотезу взять как данность, то осенью этого года будет своеобразный юбилей, причём двойной: семидесятилетие "Бригантины" и семидесятилетие отечественной бардовской песни. Жаль, что автор музыки Георгий Лепский не дожил до этого дня – он умер в 2002 году, в возрасте 82 лет.

А "Бригантина" жива!

В июле этого года автор этих строк организовывал сборный концерт бардов на открытой эстраде московского парка "Сокольники". Под конец участники предложили зрителям (а зрителями в основном были обычные отдыхающие, задержавшиеся на время послушать песни) спеть всем вместе "Бригантину". Никто не молчал – подпевали все!

Песня жива! И можно с уверенностью сказать: будет жить!