От редакции: Согласно одной из версий, авторская песня в СССР началась со слова "надоело" — "Надоело говорить и спорить, и любить усталые глаза. В флибустьерском дальнем синем море бригантина поднимает паруса..." "Бригантина" оказалась первой (по времени создания) массовой туристской песней, которую пели все, даже не интересуясь, кто её написал. А сделали это двое совсем молодых москвичей Павел Коган и Георгий Лепский. 23 августа этого года Георгию Соломоновичу исполнилось 80 лет. Мы сердечно поздравляем его с юбилеем и желаем ещё многих лет и многих песен!

Георгий Лепский:

— Мне в юности повезло с друзьями. В нашем небольшом московском посёлке на улице Правды как-то сама собой сложилась сначала детская компания, из которой впоследствии выросли известные учёные, поэты, правозащитники... Безусловно, лидером нашей компании был Павел Коган, человек яркий и талантливый. Безудержный фантазёр и мечтатель, забияка и атаман. Его облик поразил меня, может быть, по контрасту, какой-то стремительной мужественностью, решительностью. Но более всего он был поэтом и романтиком, видящим жизнь возвышенно и взволнованно.

Мы быстро подружились. Жили совсем близко. часто бывали друг у друга. И вот как-то осенью 1937 года (мне тогда было 17 лет, а Павел был на год старше) сидели у меня дома. Не помню, кому из нас пришла идея сочинить песню, но мы сразу принялись за дело. Павел в то время был призванным в нашей компании поэтом и уже учился на первом курсе знаменитого ИФЛИ (Институт философии, литературы и искусств???); присев на стол, он за несколько минут написал первое четверостишие. Я довольно много играл на рояле, в основном по слуху; музыку никогда прежде сочинять не пробовал, да и ноты как следует записать не умел. тем не менее я храбро взял бумажку с текстом и стал импровизировать мелодию... Сначала пришла музыкальная фраза на последние две строчки, а потом придумалось и начало куплета. Тем временем Павел в соседней комнате дописывал стихи. Кажется, не прошло и двух часов, как "Бригантина" была готова к "спуску на воду", стихи и мелодия появились одновременно. Откровенно говоря, авторы остались довольны своим произведением. Понравилось оно и нашим друзьям.

В 37—38-х годах я написал ещё несколько песен на стихи моих друзей — Павла Когана, Сергея Наровчатого, Евгения Аграновича. Эти песни пели на вечеринках в нашей компании.

Потом в моём музыкальном творчестве наступил большущий перерыв. С первого курса Московского института прикладного искусства меня забрали а армию. Шёл 39-й год, начиналась финская компания, стране были нужны не художники, а солдаты. Через два года срочной службы началась война... Связь с Павлом прервалась. Только в 43-м, спустя год, я узнал о его гибели в разведке под Новороссийском.

Демобилизовался я в 46-м. Поступил в Московский государственный педагогический институт — там ещё не было ни Визбора, ни Якушевой, звание "Московский поющий" МГПИ получил несколько позже. Однако первую свою песню на собственные слова я написал, когда был студентом художественно-графического факультета. Тогда же начались первые турпоходы. И с тех пор я не прекращаю от случая к случаю сочинять песни.

Работал я в школе учителем рисования, водил в походы детей. Потом преподавал изобразительное искусство в МГПИ на факультете начальных классов, заодно руководил там самодеятельностью. Был у меня и квартет, и октет, я расписывал на голоса, и мои девушки пели — в основном песни, которые тогда были "на слуху". На пенсию ушёл будучи старшим научным сотрудником Института художественного воспитания.

А "Бригантина", которая года два не выходила за пределы узкого круга друзей, сначала попала в ИФЛИ, где до войны учился Павел, потом в МГУ, а оттуда поплыла своими неведомыми путями, потеряв на какое-то время авторство и стала как бы народной... Невозможно забыть, как впервые услышал свою песню от незнакомых людей в поезде, как московские туристы пригласили меня в 1987 году на огромный слёт в Подмосковье, посвящённый 50-летию "Бригантины"... Трудно передать мои чувства, когда и ныне на любых концертах "Бригантине" подпевает весь зал.

За эти годы я написал более 250 песен — как на свои стихи, так и на стихи различных поэтов, от начинающих до классиков. Конечно, ни одна из них не получила такой славы, как "Бригантина" — ну что ж, кое-кто должен быть первым, а следующий — уже второй, как не крути. Произошла счастливая встреча стихов с музыкой, а это случается не часто. Да и знаменитой песня стала спустя более чем двадцать лет после, того как была написана...

Московская осень

Стихи Аллы Медниковой

Китайской тушью ветки нарисованы

По акварели вымокшей Москвы.

И осенью, и осенью давно уж растасованы

Колоды отлетающей листвы.

Сентябрьский ветер близоруко щурится...

Какое дело небу до земли?

Окраины, окраины, запутанные улицы

Изгибы мостовых переплели.

И что за непокорство неизбежности,

Когда определенное судьбой

Нежданное, нежданное тепло прощальной нежности

В последний раз обнимет нас с тобой.

Нелепы и бессмысленны признания

Как дым от веток, брошенных в костер,

Когда любовь, когда любовь, застигнутая знанием,

Себе подпишет смертный приговор.

Китайской тушью ветки нарисованы

По акварели вымокшей Москвы.

И осенью, и осенью давно уж растасованы

Колоды отлетающей листвы.

В год окончания института я отправился в турпоход. Как новичок — я только что купил себе байдарку. И я совершенно случайно попал в группу с ребятами, которые тоже были совершенными новичками, — только один парень там на байдарке ходил где-то в Сибири. Вот. И оказалось, что это поход третьей категории, довольно-таки сложный, по реке Охте, в Карелии. Там было тогда пятьдесят два порога, говорят. Потом там построили плотину, сейчас порогов меньше стало. И, конечно, мы не раз там кувыркались, продирали на этих камнях байдарки... И однажды я потерпел серьёзную аварию, когда мою байдарку прижало к брёвнам сплавным, и развернуло, залило водой и переломало всю её арматуру: погнулись все стрингера, кильсон этот деревянный в щепки разлетелся... И мы целый день стояли там, на берегу, я ремонтировал свою байдарку, и, пока ремонтировал, у меня сочинилась вот такая песенка.

А я на брёвнышке сижу, молюсь: "О, боже мой!"

Она на камушках висит, полным-полна водой.

А он по ней ползёт, ползёт то вдоль, то поперёк,

Водичка хлюпает в большой его сапог.

А у меня в глазах туман — какой-то страшный сон!

А у неё перекорёжен в щепки весь кильсон.

А у него позеленела даже борода,

И все мы трое — ни туда и ни сюда!

Но прибежали двадцать пять отважных водников

И каждый с берега советует, как быть.

Тогда я кончил заклинать святых угодников

И стал картошку из байдарки выносить.

Я это брёвнышко в Москве припомню — боже мой! —

Мои молитвы над карельской голубой водой,

Буруны грозные, товарищей испытанных

Я вспомню там, среди людей благовоспитанных!

Благовоспитанные по реке не шляются,

В промокших спальниках в палатках не валяются,

Сырой тушёнкой с сухарями не питаются,

Их в туалете не кусают комары!

Но не придут к ним двадцать пять отважных водников,

Чтоб снять с порога их дырявую ладью,

И проживут среди ханжей и греховодников

Жизнь безопасную, но пресную свою!

А нам опять в буруны белые идти пора,

А ей опять пора чесать об камни стрингера.

А за порогом дали дальние нас ждут давно,

И всё нормально, всё как в жизни быть должно!