1

Когда я сказал Юлию Черсановичу Киму, что мне предложили написать предисловие к его книге, он хмыкнул и попросил: "Только не пиши про диссидентство!"

Я и не собирался.

Но как знаменательны эти слова. Как важен их потаённый смысл: не почтения прошу — прочтения.

Автор Бориса Годунова морщился, встречая симпатизирующие взгляды, ибо чувствовал, что они обращены не к нему, а к автору Руслана и Людмилы. Автор Лёньки Королёва умолял друзей, чтобы они не слушали в тысячу первый раз его песенки, а лучше сели под лампой и почитали его книгу.

Отстань, двойник, не путайся в ногах! Иннокентий Анненский не втыкал подбородка в углы воротничка, он не был чиновником министерства народного просвещения! Марина Цветаева не была страдалицей! Александр Городницкий не профессор геологических наук! Пшёл вон, не мешай стихам!

Вот и Юлий Ким никакой не диссидент. Не диссидент, не автор популярных песенок, не Ю. Михайлов, не друг и ходатай узников совести, не тот, которого не печатали, не тот, который из славной когорты, и не тот, который не еврей.

Он поэт. Вообще писатель.

Тем и интересен.

2

Как поэт Юлий Ким интересен своими поэтическими предпочтениями, почтениями и непочтениями.

Будучи несомненным шестидесятником, Ким про самых громких из поэтов-шестидесятников, Вознесенского и Евтушенко, пишет с лёгкой иронией. То есть себя очевидно числит среди шестидесятников иного разряда.

На шумных сочинителей следующих генераций, всех этих приговых-рубинштейнов, Ким не реагирует совсем, из чего следует, что он невосприимчив к литературному шарлатанству. Это наживка для мелкой рыбёшки. Всё равно что певцы орального секса. Ну клюнет слаборослый ЦРУшник с кафедры славистики, ну сядет на крючок полумыслитель из глянцевого журнала. А титан Черсаныч профанированной словесности в упор не видит, будто её и нет. (А её и нет.)

Из младших бардов особо ценит Михаила Щербакова.

А с кем Киму комфортно? Вот уж не секрет. Двум старшим братьям во стихе неизменно выражает Ким своё восхищение, два имени внятно прописаны в его строках и между строк — Александр Сергеевич и Давид Самойлов.

Пушкин ладно, он наше общее всё. Почему Самойлов? Оставим пошлое "моцартианство". Мне кажется так: элегичных много, смешливых кот наплакал, а Самойлов и элегичен, и смешлив, к чему у Кима большая склонность. Но особенно пленяет Кима в Самойлове лёгкость слога. Этого у Самойлова действительно не отнять, неспроста же в глазах почитательниц он выглядит без пяти минут Пушкиным.

(Тогда уж Алексеем К. Толстым, заметил по этому поводу язвительный Владимир Н. Корнилов.)

Лёгкость слога для Кима приоритетна. Лёгкостью собственного слога он любит побравировать, особенно когда мастеровито, со снайперской точностью ставит на нужное место неточную народную рифму, что умеет делать только сам народ, да и то не всегда, а в литературе не умеет больше никто.

Ким это делает шутя-играючи. Иногда заигрывается.

Но мне нравится, как уважительно Ким называет дружившего с ним Самойлова. Не Дезиком, как стаи панибратствующих, а Давидом.

"Уюй, Антоныч, ты чего? Ну куда Слуцкий против Давида?"

Я чего, я ничего.

3

Как поэт Юлий Ким восхитителен.

Однажды, говоря о нём со сцены переполненного зала, я вдохновенно ляпнул, что для меня стихотворение "Волшебная сила искусства" — одна из вершинных вещей русской поэзии двадцатого столетия.

Кураж прошел, и я подумал: эк меня понесло.

Стал проверять при незамутнённом сознании. Крутил, вертел, брал на зуб, ложил под просветленную оптику, а получалось всё одно: да, так оно и есть. До какого минимума ни сведу свою антологию, а эта вещь остаётся.

Не скажу, что твёрдо понимаю, чем она восхитительна. Вижу смех-веселье, вижу горечь-грусть, вижу виртуозную технику, владение материалом, выверенность стиля, но это необходимые условия, а тайна-то в чём? Непонятно.

Значит не положено знать.

4

Как поэт Юлий Ким печальник.

Весёлость у него не маска, дар смешливости дан ему природой, но трагично внешнее мироустройство, вот в чём несуразица. И получается у Кима, как у Искандера, — вроде весело, но не так чтобы очень.

И отзывчив Ким больше на печальное, чем на смешное.

Есть у Васильева с Иващенко песня, в музыке которой Юлий Черсанович прозрел великую печаль. Гениальная музыка, Антоныч! А слова неправильные.

Он меня посредством электронной почты достал: напиши да напиши новые слова. Я, конечно, ни в какую. И перед Гошей неудобно, и вообще. Однако поневоле заслушался, музыка в самом деле — волшебство какое-то. Заводит на заветное.

Не выдержал, написал, посылаю Киму.

"Уюй, Антоныч, ты чего, ты же в ней ничего не понял. Это же Светлое Прощание! А у тебя — извини. Нееет."

5

Как поэт Юлий Ким любезен мне давно, как друзья мы сошлись недавно. Мой персональный режим всю жизнь позволял лишь издали слать невнятные приветы тем, кто близок сердцу. А тут вдруг дошло, что времени в обрез, пора нарушать режим.

И тогда я решил распроститься с Москвой и вдвоём со своею ещё не вдовой в том краю провести свой досуг трудовой, где у Юльчерсаныча на полгода вперёд оплачена трёхкомнатная квартира. Прожили две недели. Там на склоне белого холма лежит его Ирина, там у него и для себя местечко прикуплено рядом с ней.

Как кулинар Ким оказался мастером щей, как полемист — горяч.

В гостях у Кима моя хозяйка отметила свой день рождения, получив от него в подарок книгу. Я стал её листать и нашёл произведение, обозначенное как Дифирамб. Сей кус почти что поющейся прозы Юлий Ким посвятил своему другу и соавтору, композитору Владимиру Дашкевичу.

Я подумал: вот и хорошо, буду читать как учебное пособие, мне тоже надо над дифирамбом трудиться. И хватким глазом вытащил ключевую строку: "Нет, бессильно перо, бесполезны чернила..."

Воистину так. Стопроцентно приложимо к самому Черсанычу.

Стало ясно: это строка не простая — путеводная.

Запел тихонько. И сложился мотивчик на три восьмых.

Нет, бессильно перо, бесполезны чернила!

Ты пошто начудила? Чего учинила?

Для чего насылала пустые дела?

Ты бы лучше с Черсанычем раньше свела.

И сестра моя жизнь отвечала чуть слышно:

Извини, драгоценный, пораньше не вышло.

Дело пошло. Уже безо всякой моей помощи строка тянула за собой другую, и написалось это предисловие.

29 июня 2000 г.

Пласкининские Сады

Предисловие в книге: Юлий Ким. Сочинения. — М., Локид, 2000. (Там название: "Волшебная сила искусства")