Между прочим, одно из самых сильных моих впечатлений — Юлий Ким. То есть, каков он был на подмостках Парижа. Самая густая песня ведь была у него. Какой ни на есть парижский слушатель должен был еще продраться через густоту эту — так вот, сладостно было взять за руку этого "парижанина", помогая ему расслышать и расслушать... Чуть нажал наш Ким, чуть выпятил грудь, чуть притопнул ногой — "ну, ребята: все, ребята". Вот и каскад аплодисментов, и самый неискушенный, хоть и парижский, слушатель кинулся за мной — за давним и ревнивым болельщиком: хлопать, хлопать...

В паузе между песнями с яруса сорвался надтреснутый голос со слабым французским акцентом: "Хочу спросить у г. Кима, смог бы он спеть свой Белогвардейский марш моему отцу: лейбгвардии поручику?" Наш Ким с удовольствием откликнулся: "Конечно, конечно!" С растерянным "спасибо" голос ретировался, а ведь в общем-то вопрос был "на засыпку"...

Итак, Дни русской песни в Париже (у нас в стране эту песню называют авторской). Театр "Одеон" — да, да, да. Сергей и Татьяна Никитины, Юлий Ким и автор этих строк. Захворал и не поехал с нами Б. Ш. Окуджава, автор идеи и инициатор всей поездки. И вот стоим вчетвером на сцене "Одеона", и за спиной у нас сумерки чеховской "Чайки", премьеру которой здесь играли вчера.

Не буду привирать: было и волнение. (Ну ведь Париж все-таки). Выбирали, советуясь друг с другом, два основных вида песен: самые прозрачные и самые игровые. Очень рельефно прозвучала былина "Илья" на стихи Чухонцева, которую спел Никитин.

"В белом платье, с причудливым бантом" — томно протянул Юлий Черсанович и... вызвал бурную реакцию на строки "задыхаясь, шептал он: "Зизи"... Выяснилось, что ласковый французский язык это словцо вкладывает особо интимный смысл.

Все спрашивают нас: сколько же было на концерте русских? Отвечаю: по нашим подсчетам, около трети зала. Все спрашивают: а как же текст-то, в смысл-то? Отвечаю: перед песней несколько ключевых фраз по-французски давал переводчик. Все спрашивают: кто первый-то вышел и спел что-либо? Отвечаю: я. Немножко было себя жалко в качестве первого полена на растопку, но, в общем, ничего, "Не пускайте поэта в Париж, не пускайте..." Вот и допелась.

А ведь были еще почти две недели, и город Лилль, и Париж снова, и концерт в университете — единственный, где мы отказались от всяческого перевода. Само собой, все повышалась степень нашей внутренней слаженности (она же — внешняя раскованность). Наши "три театра в одном спектакле" работали уже уверенно. Все уже выучили все слова и подпевали друг другу. Все песни зазвучали в инструментальной обработке С. Никитина, Сравнительно дружное четырехголосие заключало концерт окуджавским "тем более что жизнь короткая такая!"... Ну вот. Вроде мы и там не лишние. Выходят наши стихи, продаются пластинки.

Два существенных момента опускаю: о красотах Парижа рассказывать неприлично, а о милейших людях, которых принято называть политическими эмигрантами, — непривычно, пока... Стало быть — о песне. Залы наши были полны. Примерно то же встречало нас и в ноябре прошлого года в Польше, и в январе этого года в ФРГ. В сущности, это наши первые профессиональные вылазки за рубеж. Из всего видно: ручная работа в цене. Безыскусность — тоже. Художник, выходящий к людям в одиночку, безоружный, ничем не декорированный, — ценность, и немалая.