Лет десять назад мой друг, широко известный в песенных кругах Михаил Баранов, "свел" меня с Юрой Лоресом. Честно говоря, из всего "лоресовского", что слышал я до той встречи, запомнилась лишь одна фраза "он шел из Авиньона, в Авиньон я шел ему навстречу", да и то потому, что звучала она в сравнении с привычной бардовской классикой как-то не очень внятно. Опытный читатель, конечно, ждет следующего абзаца, начинающегося словами "наша встреча изменила мое представление об этом авторе".

Ничего подобного не произошло. Мы разошлись как в море корабли, так и не сверив наши флаги-песни. Уж больно непривычной была та новая волна авторской песни, на гребне которой высветились личности Вероники Долиной, Алика Мирзаяна, Юрия Лореса. Впрочем, что все они — личности ясно было сразу. Вот только, как казалось тогда, с первых встреч, первых концертов, "страшно далеки они были от народа". Правда, так казалось недолго. Достаточно было вслушаться, понять — и некая отстраненность песенных строчек от реальности представала поэзией, а музыкальные пассажи превращались в мелодию. А уж манера петь и разговаривать с залом запоминалась сразу. Тут ничего не отнимешь — как говорится, по уму провожают...

Потом были новые встречи с Юрой, совместные концерты, длинные разговоры о жизни нашей бренной, которые то сменялись песнями, а то и нет.

Мне всегда были симпатичны геологи, особенно пишущие или исполняющие песни. Есть в них что-то настоящее, продуманное, взвешанное (я, конечно, песни имею в виду). Может, от многочисленных "полей", где человек на несколько месяцев остается один. В своем здоровом коллективе, но — один. Это так важно для творчества.

Лорес — геолог, выпускник московского геолого-разведочного института. Причем, он из тех геологов, которые после прохождения обязательного полевого стажа делают (и заслуженно) карьеру руководителя (раньше сказали бы "командира производства"). Юра такую карьеру делать начал, но, к счастью, быстро бросил. Я не знаю, много ли потеряла от этого геология, но уверен, что авторская песня многое приобрела.

Его бардовскую "специализацию" определить, пожалуй, невозможно. По крайней мере, сложно. В творчестве Юрия Лореса переплелись лирика и ирония, философия и сатира, нечто другое, чему определение дать непросто.

Я вот сейчас сижу перед магнитофоном и в который раз слушаю:

Пять веков картине, городок старинный.

Помнишь, ты жила когда-то в нем?

Прикоснись рукою к дому над рекою,

Где цветет шиповник под окном.

Жаль, что ты меня не помнишь,

Жаль, что ты меня не любишь

Пять веков назад и пять вперед...

Пять столетий нас не будет,

Пять раз вспомнишь, пять забудешь,

Как шиповник под окном цветет.

Или вот эту:

Люблю твои глаза, пусть будет так, как будет,

Пусть за стеной поют чужие голоса.

Мне выпала судьба, не худшая из судеб —

Люблю твои глаза, люблю твои глаза.

Нет, пожалуй, все-таки Лорес — лирик.

Но врываются в наш магнитофонный диалог другие строчки: "От фолиантов Канта — ни звезд, ни аксельбантов и ни на грош таланта для соло на трубе. Но можно элегантно в ботиночках на рантах прогуливаться франтом, как будто "вещь в себе".

Юра называет это "ироническим сюром" по поводу нашего непонимания некоторых аспектов классической философии. Впрочем, есть и другие философские раздумья, которые ни иронией, ни сюром не назовешь.

И страна превращается в пепел и хлам,

Если сеятель думает только о хлебе.

Но десницей моей воздвигаемый храм

Троекратно сожжен, отражается в небе.

Нужно сказать, что в творчестве Лореса, как, пожалуй, ни у одного другого барда, много чисто библейских или связанных с библейскими персонажами сюжетов. Когда слушаешь эти песни (впрочем, песни ли это?), сначала возникает чувство отстраненности, непонимания — зачем? И только прислушавшись, понимаешь, что не в пересказе дело. Просто идет преломление настоящего момента, мироощущения автора через историю.

Рай обернулся кровью, потом, хлебом.

Поверил я, что мне не нужен храм,

Но до сих пор ладони тянет к небу

Во мне живущий праотец Адам.

И в день шестой, склонившись над строкою,

Который век я жду седьмого дня...

Душа болеет жаждою покоя,

Воды и глины, воздуха, огня.

Я был свидетелем того, как зал не понимал ни строчки из этих баллад. Я был свидетелем, когда зал стоя аплодировал Лоресу за эти баллады. Все непривычное — сложно: сложно понимать, сложно думать, сложно сопереживать. Может быть, наиболее понятными становятся эти вещи в спектакле "Шел день шестой", где они перемежаются со старинной музыкой. Конечно, на вкус на цвет...

"Не осталось любви и не стало удач. Вырубают сады у разрушенных дач. Обжитые места покидать до поры... От зари дотемна — топоры, топоры...".

А ведь, пожалуй, деревья в этих садах — наши души. Довольно умело вырубали их в недавнем прошлом. И хотя поэт сказал когда-то "тут ни убавить, ни прибавить", одни пытались и пытаются убавить, другие — добавляют то, что знают, о чем хотят рассказать. Почитатели авторской песни частенько хотят представить ее чуть ли не единственной предшественницей современных критических произведений времен гласности, а авторов песен — предсказателями тех путей, которыми надо было идти обществу. Барды не оракулы. Просто они более чутко впитывали в себя настроения и ощущения окружающего мира, и это, естественно, отражалось в их творчестве. Я никогда не забуду первого впечатления от одной из песен Юрия Лореса. Шел 1980 год. Если и не пик, то предвершинный гребень застоя. То есть когда все "за" и выражают это стоя. Но вот, оказывается, не все.

Счастье — не счастье, и горе — не горе нам.

Ждем не дождемся иной полосы.

Тихо сидим на уроке истории

И поминутно глядим на часы.

Всенепременно и все переменно,

Все совершится в положенный срок...

Ждем перемены, мы ждем перемены —

Надо когда-нибудь кончить урок.

Знания наши нам дорого стоили —

Поочередно мы держим ответ.

Трудно сидеть на уроке истории —

Сорок минут, как четыреста лет.

Знаем, что вызовут нас непременно,

Строг наш учитель, как водится, строг...

Ждем перемены, мы ждем перемены,

Только надежды у нас на звонок.

Мы глубоко уважаем теории

И отличаем от этой не ту.

Но почему-то уроки истории

Невмоготу нам, ну невмоготу.

Здесь нам положено быть откровенными,

Каждую лекцию знать назубок...

Ждем перемены, мы ждем перемены,

Что ж не звенишь ты, спаситель-звонок?

Зря мы, наверно, с учителем спорили,

Наше грядущее на волоске.

Следует знать: на уроке истории

Нас за провинности ставят к доске.

Классы другие придут нам на смену,

Все совершится в положенный срок...

Ждем перемены, мы ждем перемены —

Это еще не последний урок.

Были и другие. Про "Ивана-дурака" — такая очень уж прозрачная притча-сказка. И поэма "Поминки по Арлекину" — тоже в общем-то "про это". И еще...

Его, как и нескольких других авторов, наказали официальным молчанием. Молчали не о нем — запрещали петь ему самому. И только на магнитофонных кассетах звучали слова "ненаших" песен, да на домашних концертах обсуждались песенные и не только песенные проблемы.

Все это было, а что же — есть?

Есть новые песни. Не так много как хотелось бы, но есть. И есть мечта о создании спектаклей с участием известных, а может быть, пока и не очень маститых авторов и исполнителей. Есть поэзия, которая пока не стала песенной... а может, и не станет, но — есть. Того, что сделано, не отнять, а новое должно отлежаться, провериться временем. Правда, годы-то идут, и уже... Юношеский азарт познания сменяется раздумьями о прошлом и будущем. А путь ищется наощупь, в пустоте, потому что до него им никто не шел.

И последнее. Песни Лореса, как и многих других авторов, могут нравиться, или не нравиться. Здесь уж — каждому свое. Но о них говорят, спорят, их слушают. А иногда пытаются петь сами или подражают им в собственном творчестве. Значит — существует. Существует такое явление — песни Юрия Лореса.