Жизнь в авторской песне, как, впрочем, и жизнь вообще, состоит из историй различной степени достоверности. Отредактированные временем, они превращаются в легенды. Вот одна из них: автор и исполнитель своих песен и этих строк, Кузнецов в 70-х годах, будучи работником милиции, арестовал участников Норильского фестиваля авторской песни.

Если сделать скидку на юридические неточности, все примерно так и происходило. Я тогда работал в дежурной части. Для непосвященных эту форму общественно-полезной деятельности кратко можно охарактеризовать как чистилище. В течение суток на тебя с разной степенью интенсивности обрушиваются звонки, заявления, жалобы; ты выезжаешь в квартиры, подвалы, притоны; перед твоими глазами маячат ограбленные, пьяные, мертвые... К утру в ушах появляется приятный звон, а в теле — ощущение полета. Есть, пить не хочется, спать не хочется, особенно не хочется никого видеть.

В одну из таких ночей позвонили из городского управления. На "02" поступил звонок: в квартире по улице Толстого компания молодых людей поет песни, мешает отдыхать. Звонок, как звонок, я послал помощника. Тот съездил, вернулся, доложил: ребята нормальные, трезвые, поют тихонько под гитару. Пели при нем — понравилось. Заявительница напротив дверь не открыла, кричала, чтобы их забрали, по голосу — пьяная.

Через пять минут — опять звонок:

— Вы что — разобраться не можете? Опять с Толстого звонят.

— Да там все нормально, заявительница сама пьяная.

— Какое твое дело? Два часа ночи. Раз она требует прекратить — значит прекратить! Понял?

Посылаю снова помощника. И снова звонок. Тут-то я и поехал сам с твердым намерением "прекратить" и привезти всю компанию в отдел. При моем появлении у ребят в глазах появилось тоскливое выражение.

— Товарищ майор, да мы уже не поем, просто разговариваем.

Для острастки стал переписывать ребят: учитель, шахтер, журналист... Журналист меня заинтересовал.

— Кто такой?

— "Красноярский комсомолец", Геннадий Васильев.

Так я познакомился с нынешним вице-президентом Красноярского клуба авторской песни. Разумеется, никуда я их тогда не забрал. Предложил, правда, проехать в отдел и попеть там до утра. Ребята понимающе переглянулись и вежливо отказались: о милицейском юморе они были наслышаны, а то, что я — майор милиции — сочиняю песни, тогда мало кто знал.

Геннадий приехал в Красноярск из Шарыпово, где работал на строительстве КАТЭКа. Там сочинил свои первые песни, но как автор стал известен в Красноярске. И не только как автор. Читатели знают его как экономического обозревателя в "Своем голосе", "Евразии", а радиослушатели — как ведущего ежемесячной программы "Менестрель", в которой он рассказывает о новостях в мире авторской песни.

Я уже говорил, что определения "автор", "авторская песня" — искусственные. Это не жанр, это форма поэтического восприятия мира. Музыкальная, ритмическая, поэтическая. Слава Богу, умерло старое каноническое, иерархическое определение поэта — идеологического соловья государства. Издай сборник стихов, вступи в Союз, получи удостоверение — все, ты официально признанный поэт. Пой.

Не надо вступать в Союз. Не надо издавать сборник. Надо выйти в зал. А в зал выходить боязно. Много ли вы знаете в Красноярске поэтов, которые собрали бы на свои выступления людей? Да еще на два отделения? Я про таких не слышал.

А Геннадий выходит в зал который год. И вот что интересно: новые песни он исполняет редко, потихоньку прибавляя к своему устоявшемуся репертуару. А публика слушает с удовольствием. Объяснить это трудно — надо смотреть самому. Слушать. Потому что то, о чем поет Геннадий, случается с каждым из нас. А уж плохо это или хорошо, зависит от точки зрения.

Ничто не предвещает неудач.

"Шерше ля фам" — и вот тебе причина.

Что ж, в тридцать лет

Нетрудно быть мужчиной.

Ну, в сорок, в пятьдесят —

А там хоть плачь.

Ничто не предвещает перемен,

Когда "ля фам", скользнув

Шершавым взглядом,

Сочтет скандал достаточным обрядом,

И — "се ля ви", мой никчемушный "мен".

Очередной "Бурлеск", о песнях Геннадия Васильева — мы назвали "Меланхолическим". Все его песни, даже иронические, даже веселые, настроены на грустном сознании непрочности, хрупкости того, чем мы живем. Во время передачи я провел один эксперимент. У Васильева давным-давно была написана песня. Однажды он возвращался с Севера, где делал материал об экспедиции Дмитрия Шпаро. С ним в числе других пассажиров летела восемнадцатилетняя девушка, парашютистка. Познакомиться, однако, Геннадию с ней не удалось — вниманием девушки завладел другой, более напористый журналист. И вот Гена, безмолвно сидя сзади, сочинил песню о том, что было бы, если бы не проклятый соперник...

Девушка превратилась в молодую женщину, сменила фамилию — найти ее мне стоило немалых усилий — и, оказывается, никогда не слышала посвященной ей песни. Мы усадили всех в самолет, и Гена спел ей то, что она должна была услышать много лет назад. И все это сняли в телепрограмму. Получилась смешная и немного грустная история о том, как однажды два человека разминулись. А встретились, когда это было уже ненужным — ни ему, ни ей.

Авторы бывают разные. Зрители помнят авторов, несколько лет назад собиравших полные залы, выдававших хлесткие по тем временам песни. Как-то незаметно они сошли со сцены: кто стал предпринимателем, кто занялся политикой. Время поставило каждого на свое место. Их жаль, как бывает жаль купленную в магазине вещь, с которой вдруг через неделю облупится краска.

Слава Богу, Васильев не меняется. У него есть песни, написанные пять, десять лет назад, они не потускнели, не потеряли красок. Их слушали десять лет назад, слушают сегодня и, я думаю, будут слушать еще долго. Потому что они — о нашей жизни. О нас.

Как расточительно живем,

Друг друга двигая плечами,

Сгорая пестрыми свечами

На вечном поприще своем...

Но отшумит листва любви,

Зашелестят шаги по саду,

И двор с кладбищенской оградой

Застынет инеем в крови.

И в небо зимнее споем

Последний лебединый выдох,

Но вместо "Господи, не выдай"

— "Как расточительно живем".