Тимур Шаов в гостях у "Родины"

Читающая (и слушающая) Россия знает Тимура Шаова как поэта, который великолепно чувствует не только плотность песенного русского стиха, но и тонкую нюансировку русской речи. Читающая (и слушающая) Россия числит Шаова в первом ряду русских бардов. Но читающая (и слушающая) Россия чувствует в Тимуре Султановиче ещё и кавказское начало. В этом соединении есть что-то остросовременное и вместе с тем тысячелетне-традиционное для России. Поэтому первая просьба к гостю — рассказать о корнях.

КОРНИ

Шаов: Родители мои — из Карачаево-Черкесии, но они разной национальности. Мама — ногайка, ногайцы — это тюркская народность, в родне есть и татары. Отец — черкес.

"Родина": — То есть мама мусульманка, отец — христианин?

— Нет, отец тоже мусульманин, черкесы мусульмане — это результат турецкого этапа кавказской истории. К сожалению, среди самого старшего поколения я застал в живых только мать отца — бабушку по отцовской линии.

— А по материнской — никого?

— Никого. Но линия интересная. Дед мой был, как это иногда формулируют, просветитель ногайского народа. Он, можно сказать, основал ногайскую письменность на кириллице. Это произошло в начале прошлого века. Дед был светский учитель, собиратель фольклора, историк, писатель Абдул-Хамид Джанибеков.

— Фамилия известная...

— Да, сейчас уже по космической линии. Дело в том, что моя двоюродная сестра вышла замуж за космонавта, и он взял её фамилию.

— Неисповедимы пути господни, непредсказуемы встречи... Деда, конечно, помнят на Северном Кавказе?

— Очень хорошо помнят. В Ногайском районе Дагестана он увековечен, есть памятник, есть школа его имени, а в Астрахани...

— Как? И в Астрахани?

— Так дед-то родом из Астрахани, из астраханских ногайцев... В Астрахани есть дом-музей Джанибекова, и каждый год там проходят в его память Джанибековские чтения.

— Вы принимаете в них участие?

— Я — нет, и скажу почему. А мама — ездила, каждый год, вплоть до её кончины десять лет назад. И другие родичи ездили, это был, можно сказать, ещё семейный праздник.

— А вы?

— Я не был ни разу. Стыдно сказать, я считал, что мне неловко там появляться, потому что я не знаю ногайского языка, а кстати сказать, и черкесского...

— Мама ногайскому не обучила? Кто она была по профессии?

— Она была директором института... он и сейчас есть, называется Институт гуманитарных исследований, а тогда назывался: — Научно-исследовательский институт истории языка и литературы народов Карачаево-Черкесии. Мама была кандидат наук, окончила истфак МГУ, аспирантуру...

— В какие годы?

— В пятидесятые.

— Значит, в семье ни ногайского, ни черкесского языка?

— В семье говорили только по-русски.

— И бабушка только по-русски?

— Нет, бабушка по-черкесски. Но ко мне это уже не перешло... Так вот, о Джанибековских чтениях. Там часть докладов — на ногайском языке, мне непонятном...

— Но часть — на русском?

— Да. Но чувство неловкости мне всё-таки мешало. Может, один пример поможет... Я как-то видел потомков Льва Толстого, они приехали в Ясную Поляну почтить память своего пращура и — ни слова по-русски не понимали. Мне стало неловко за них, но и за себя тоже, я-то тоже родительские языки не удержал. А теперь подумал: чего стесняться? И на будущий год с братом вместе поеду в Астрахань! Восстановлю связь по материнской линии.

— А теперь — про отцовскую, пожалуйста.

— Про эту линию мы много в семье выясняли, и даже фамилию пытались истолковать, "шауа" — это по-черкесски молодой человек... Но если говорить о стариках, то дальше прадеда я никого не знаю. Но прадед был человек интересный. Имел четыре жены, что разрешалось по Корану, и все четыре — разных национальностей: карачаевка, абазинка, русская и черкешенка.

— Интернационал...

— От всех, кроме карачаевки, есть потомки. Так что родственники у меня — и русские, и горские...

— А степные? Ногайцы-то степняки.

— И степные. В общем, интернационал. На уровне прадедов.

— А на уровне дедов?

— На уровне деда-черкеса — "чистка". Деда репрессировали в 1932 году.

— За что?

— За то, что в Гражданскую войну служил у Деникина. Русский офицер!

— А потом в Деникине разочаровался?

— Разочаровался или не разочаровался, не знаю, но домой его после той войны явно потянуло. Он вернулся. Шашку привёз на память, но так боялся, что эту шашку найдут, что держал её в подвале. До начала 1930-х годов его не трогали. После его ареста бабушку с четырьмя детьми исключили из колхоза, они стали "лишенцами". Реабилитировали его уже в послесталинское время, реабилитацией занимался его сын, мой отец...

— А кем был ваш отец?

— Отец закончил Политех в Харькове¸ стал инженером, рационализатором, изобретателем.

— Где? В Харькове?

— Нет, в Черкесске. Где я и родился, когда пришло время.

— В это время город уже не переименовывали? В известную эпоху он побывал ещё и Ежово-Черкесском...

— И Сулимовым какое-то время. А в корне — Баталпашинск. По станице Баталпашинской. Потом станица стала городом. Так что я уже по рождению городской житель. С горскими и степными корнями.

— Какой же в итоге менталитет? Горский? Степной?

— Я так скажу, что по менталитету я русский человек. Хотя корни свои чувствую. Я по культуре русский. По языку.

— По стихам и песням?

— Да. По песням.

ПЕСНИ

— Когда Вы написали первую из них?

— В школе. Под влиянием Андрея Макаревича и Владимира Высоцкого.

— А кроме них кто ещё влиял?

— Никто. В Черкесске только этих и знали. Ну, ещё Окуджаву. Ни Анчарова, ни Визбора, ни Галича — их записей не было вообще. С записями Галича я познакомился уже в Ставрополе, в институте, в 1980-е годы. Он встал у меня сразу рядом с Высоцким. И даже чуть потеснил Окуджаву, которого я изначально обожал. Не задаваясь вопросом, почему. И только потом понял: меня завораживала в песнях Окуджавы простота. Заманчивая и обманчивая простота — такая, что послушал его и тотчас сел писать... а не тут-то было!

— Но ведь нашли Вы свою интонацию и свою дорожку в бардовском поле... звуковую дорожку, скажем так? Как это произошло?

— А я до сих пор, честно говоря, воспринимаю всё, что произошло, с чувством лёгкого удивления. Самоирония помогает, но комплекс неполноценности при мне. Я лишний раз лучше не выступлю, чем выступлю. Люди приходят, слушают. Но я себя поэтом не считаю. Это я без всякого кокетства говорю. Поэтов я читаю, но поэзия и то, что я делаю, это всё-таки разные вещи. Есть стихи, которые пишутся для чтения, а есть тексты, которые поются, это совершенно другая интонация, другая подача.

— А Ваше первое выступление можете вспомнить?

— Оно было не в бардовском жанре. А в жанре, который рождался в недрах так называемых ВИА – было такое музыкальное явление в позднесоветскую эпоху. "Вокально-инструментальный ансамбль". Мы играли на танцах...

— И только?

— Не только, конечно. И "Битлов" играли, и "Машину времени".

— А гитарой где овладели?

— В музучилище, куда ходил на педпрактику. Лет с тринадцати гитарой занимался. Нашёлся друг, который знал на пять аккордов больше, — показал их мне.

— А из отечественных авторов кого пели?

— Высоцкого.

— Перед школьниками?

— Перед школьниками, потом перед студентами. Что называется, перед своими. Писали не для широкой аудитории, а для друзей. Так что к каждому празднику друзья ждали от меня чего-то нового. Чего-нибудь ко дню рождения. Может быть, поэтому и стилистика определилась такая, шутливая.

— И оказалась востребована не в узком кругу друзей, а в широком контексте русской песенной культуры? Не задумывались, почему?

— Нет. Просто пел, и всё.

— На одном из концертов вы сказали, что на сцене валяете дурака и надеетесь валять дальше. Это сказано всерьёз? Есть такой жанр: человек шутит, будто он шутит, а на самом деле прячет сокровенное. Ваши лирические стихи о родных ущельях — они же отнюдь не в шутливой интонации, там проникновенный лиризм. Как эти две стихии уживаются в вашем искусстве? Параллельно?

— Да, пожалуй, параллельно. Да надо же учесть моё состояние: молодой человек подвержен влияниям. Послушал Розенбаума и тотчас написал "Дорожную песню"...

— Казачью?

— Псевдоказачью-псевдонародную.

— А Большой Кубанский хор как исполнял эту песню — как псевдонародную? Как псевдоказачью?

— Я этим вопросом не задавался.

— В таком случае я задам вопрос в более широком контексте. Та капля живительного яда, которая чувствуется в ваших песнях, — она необходима для того, чтобы переживание не растворилось в сентиментальности? Русскому духу нужна скоморошина...

— Совершенно верно.

— А что такое русский дух?

РУССКАЯ СКОМОРОШИНА И ГОРСКАЯ ЭТИКА

— Русский дух вы как воспринимаете — изнутри или немного извне? Как человек, выросший в поле русской культуры и вместе с тем как бы вросший в неё с южного края? Есть ведь разница меж краями?

— Есть. Вот вы сказали о сентиментальности. Так я её не то что лишён — я её прячу. Это черта горской этики. Сдержанность чувств. Я не скажу жене лишний раз, что я её люблю. У нас это не принято. У нас, у горцев, проявить нежность к ребёнку, взять на руки маленького сына не принято, по крайней мере, при посторонних. Он — мужчина! Какая уж там сентиментальность! Поэтому моих чисто лирических песен я немножко стыжусь. Говоря, что "Дорожная песня" псевдонародна, я так защищаюсь.

— А слушатели как её воспринимают?

— А один из них слушал-слушал, а потом спрашивает: "Когда ж прикол-то будет?"

— Воспитали вы себе слушателей... Но вот вопрос: как оценить эти новые приколы? Как они соотносятся с традицией бардовской песни? Чувствуется ли традиция? Как развивается бардовская песня?

— Бардовская песня развивается, я бы сказал, от фестиваля к фестивалю. Поедешь на Грушинский, или на Домбайский, послушаешь, что туда привезли, и чувствуешь, куда идёт бардовская культура. Конечно, она за эти десятилетия поменялась.

— Как именно?

— В музыкальную дорожку привносятся новые ноты: от блюза, от рока. Это очень характерно для молодёжи. И важно для профессионалов. Есть сейчас профессиональная бардовская песня, которая звучит с высоких подмостков, например, в концертном зале "Россия", и есть то, что поют у костра — это совершенно разные вещи! У костра не требуется виртуозность, у костра требуется искренность.

— А поют ещё у костров или уже нет?

— Поют!

— Что поют?

— "Милая моя, солнышко лесное, где, в каких краях встретимся с тобою?" Я всё боюсь, что надоест... Нет, поют! Те же самые люди, что на концертах! Он выходит на фестивальную сцену и исполняет нечто блюзовое, а потом идёт к костру и — "Милая моя..."

— Но ведь это всё старое...

— Ничуть не старое! Для новых поколений оно новое!

— Значит, какая-то константа остаётся, мелодия, подхватываемая новыми поколениями?

— Конечно. Так что слухи об угасании бардовской песни сильно преувеличены. Можно сейчас приехать на фестиваль и увидеть огромное количество молодых людей. Бардовская песня — это ж самый демократичный жанр! Этого же нигде в мире нет!

— Как нигде в мире? А карнавалы латиноамериканские?

— Это не бардовское. Ну, вариант... по каким-то там внешним признакам. Не больше.

— А пляжные поэтические фестивали в Средиземноморье?

— Совсем другое. Бардовская песня — только у нас. Она демократична! Нужна гитара за какие-нибудь 1500 рублей — и вперёд!

— А не за 50?

— Семь пятьдесят стоила когда-то моя первая гитара.

— А блюз или рок, включённые в бардовский мелодизм, не меняют жанра?

— Да это ж всего только ответ молодёжным вкусам. Молодёжи нравится — и хорошо.

— А что сегодня молодёжи нравится? Вашим детям...?

— Их трое.

— Что они любят?

— Старший сын любит рок. Он барабанщик. Барабанщиков в бардовской песне не бывает (Смеётся). Но вкус у молодых хороший. Полной ерунды они не слушают.

НОСИТЕЛИ И РАЗНОСЧИКИ

— К вопросу о полной ерунде: включаешь телевизор и выдерживаешь три минуты...

— Я выключаю сразу, никаких трёх минут.

— Там двадцать пять каналов, и везде одно и то же... Откуда такое?

— Но это же легко воспринимается. Это легче, чем Жванецкого слушать. Мне одна слушательница сказала: "Зачем вы поёте так быстро? Нельзя ли помедленнее? Я не успеваю соображать". Если юмор ниже пояса, все всё успевают. Думать не надо. То же и с музыкой.

— А чем объяснить перемену от прежней культуры ТВ к нынешней?

— Деньги.

— Как... и только?

— Да вы представляете себе, какие огромные деньги там крутятся? Ведь стоит где-то наметиться малейшему успеху, какая-то программа, особенно если это что-то хорошее, тотчас все бросаются — на запах! — и выжимают это до такой степени, что остаётся полное дерьмо и макуха. Вот, например, "Комеди-клаб". Меня туда как-то пригласили, мой продюсер сказал, что открывается кабаре, и тогда я отказался: кабаре — не мой вариант. А потом посмотрел первую их передачу и подумал, что зря отказался. Интересно начали! А теперь если смотрю, то говорю спасибо моему администратору. Это действительно "кабаре".

— Но с чем связаны такие поветрия? С характером народа?

— Очень трудно понять, что же такое сейчас с культурой народа произошло, откуда всё это. Я подозреваю, что наше мнение о народе сильно завышено. Чересчур благостно. Мол, народ — носитель культуры. А на самом деле не народ — носитель культуры. А носители — кто?

— Как сказал Юрий Шевчук, есть носители и есть разносчики.

(Общий смех).

— А Алёна Свиридова сказала, что у нас не спрос рождает предложение, а наоборот, предложение рождает спрос. Провоцирует. Вот сидит перед ящиком моя дочь, слушает всё это и не знает, что есть что-то другое. Слава богу, у неё хороший иммунитет, она Хармса любит. Она сейчас по Хармсу какую-то работу пишет.

— А вы Хармса прошли в своё время?

— Конечно. Я-то и приохотил к Хармсу и старшего сына, и дочь.

— А когда к Хармсу повернулись?

— Как только узнал. В студенчестве. К Хармсу, Олейникову, обериутам, Заболоцкому. Это же бриллианты!

— В советскую эпоху всё-таки в системе культуры были фильтры, которые самое низменное отсекали. И самое высокое заодно. Оставалось средне-серо-статистическое...Может, опять худсоветы пора ввести?

— А где граница самодурства худсоветов? Сейчас их лучше не возрождать. Но с другой стороны... Мы с моими коллегами-музыкантами недавно включили ТВ, там шёл концерт из цикла "Песня года" — 1976-й. Мы с таким наслаждением это смотрели! Какой мелодизм! Нас совершенно не задевала идеология, но какая тогда была профессиональность! А теперь... включаю для детей мультик и жду, не донесётся ли из мультика что-нибудь матерное. Конечно, хорошо бы это всё фильтровать, но ведь у нас же всё качнётся в другую крайность, по закону маятника! А что делать? Это же снизу идёт.

— Дебилизация общественного сознания идёт не только с низов, когда "пипл хавает", — но и от сознательной политики наших телеканалов — чтобы этот "пипл" был поспокойнее... И ещё это дополняется глобальной дебилизацией...

— Что-то с разговора о культуре мы уже переходим на политику... Я не против политики, но, как писал Иосиф Бродский, "дурная политика портит нравы, а это уже по нашей части". А чтобы улучшить нравы, надо для начала вернуться к свободе слова. Вернуться к правовому государству. А главное препятствие на этом пути –телевидение. Это сейчас основной источник информации. Особенно для молодёжи. Наши нравы портить уже поздно. А вот моих детей испортить можно. Читают-то мало! Интернет и телевидение — всё. Ну, Интернету я даже рад. Они там переписываются, от этого улучшается стиль. А ТВ стиль портит. Звёзды, цирк, циркачки... это чтобы 25-й кадр туда проваливался, который незаметно действует на "пипл".

— Что же дальше?

— Я вообще оптимист. Но на вопрос "что делать?" отвечать не берусь. Тут я толстовец: каждый человек должен сам решать, что ему делать. Правда, ещё вопрос: а не подсунуть ли ему, молодому человеку, кассету с Тарковским? Я дочери подсунул, когда ей исполнилось 15 лет.

— Что именно?

— "Андрея Рублёва". Посмотрели мы с ней, обсудили, кое-что я ей рассказал. Так что не надо ждать, пока придёт хороший президент, поставит хорошего руководителя на ТВ и тот покажет нам хорошие фильмы, надо самим действовать. Быть носителями, а не разносчиками...

ЕСЛИ ДУРАКОВ ЗАМЕНИТЬ УМНЫМИ...

— Вернёмся к разговору о перспективах диалога разных культур в рамках общероссийской культуры. Христианство, ислам...

— У меня жена христианка. Хотела старшего сына покрестить, я сказал: "Подожди, вырастет — сам решит, креститься или нет". Тем временем решила дочь: "Хочу". Окрестили и её, и младшую дочь тоже: я махнул рукой: "Ну, если маме так хочется..."

— Не жалеете, что дочери отошли от ислама — это же огромная культурная традиция...

— Я должен сказать, что, к сожалению, у меня нет такого исламского менталитета, хотя корни свои я помню. Я — "дитя русификации", и это уже не изменить.

— Потому-то я и задаю вам вопрос о будущем российской культуры: куда мы идём?

— Мы теряем свою самость. Берём от Европы самое плохое. Мы не берём оттуда уважение к индивидуальности, а берём их отстранённость, некоторую холодность...

— И в Америке то же самое?

— Нет, Америка больше на нас похожа, там полно такого же раздолбайства, как у нас. Правда, и запас прочности там очень хороший.

— Может, на Юге чему-нибудь поучиться?

— Не знаю. Надо самими собой оставаться.

— Всё же вопрос вам как человеку, помнящему свои корни: возможен ли симбиоз христианства и ислама и может ли Россия стать таким местом встречи?

— Да, если будет на то Божье благоволение. Но надо для начала убрать радикализм с обеих сторон...

— А есть опыт сосуществования?

— Есть. Положительный! В царские времена, когда все цветы расцветали без прополки.

— А советская власть разве не делала то же самое, провозглашая дружбу народов?

— Нет, что вы! При советской власти делалось совсем другое. Когда чертят карандашом и говорят: вот тут будет Черкесия, а тут Карачай, а там Кабарда, а там Балкария, то это всегда приводит к тому, к чему и привело. Царизм этого не делал, не рисовал границы карандашом. Не было такой глупости.

— Вы думаете, что при Советской власти эти границы нарисовали только от глупости?

— От глупости! От идиотизма и необразованности! Вот уж где роль личностей в истории оказалась определяющей.

— Если дураков во власти заменить умными, легче будет?

— Легче. Я оптимист. Исторический оптимист.

ГИЛЬЗА В ПОДАРОК

— Вопрос оптимисту: что у нас с Грузией будет дальше?

— О, Грузия — это моя тема. У меня ведь жена не только христианка. Она грузинка. Из Абхазии.

— Абхазка?

— Нет! Грузинка из Абхазии.

— Как же она... как же вы пережили девяносто второй год, грузино-абхазскую войну?

— Я их отвёз к её родителям в Абхазию. Жена беременна вторым ребёнком, с нею маленький сын. Сам я уехал домой в Черкесск, к маме, которая умирала. И тут начинается война. Я черкес, жена грузинка. Звоню туда, в телефонной трубке слышу разрывы. Жена говорит: "Надо уходить в Гагры, но не знаю как: пути перекрыты чеченцами, которые на стороне абхазов..."

— Там и Басаев начинал свой боевой путь...

— Да-да, именно там. На стороне, можно сказать, федералов. Между прочим, и черкесы поддержали абхазов. Мы же родственные народы, адыги... Так что та война прошлась прямо по моей семье.

— Как же ваши близкие добрались тогда до Гагр?

— По пляжу. Им сказали: "Пляжи заминированы, идите по воде". Вот они по воде и пошли: беременная жена моя и наш сын. Девять километров. Дошли до Гагр, оттуда и уехали в Россию. Четырёхлетний сын привёз мне в подарок гильзу, подобранную на пляже.

— Неисповедимы пути господни, а тем более человеческие. Как же нам теперь быть с людьми, чьи сердца разорваны?

— Конкретно я выхода не вижу. То есть в человеческом сердце выход один: излить страдание в песне. А вот выхода из внешней ситуации, выхода в геополитическом аспекте я для России и Грузии не вижу. Отрезано. Через сто лет, может быть, залечится. Только ... "жить в эту пору прекрасную уж не придётся ни мне, ни тебе..."

ОТРЕЗАНО ЛИ?

— А с братьями-славянами как? Тоже отрезано?

— У меня на Украине было в самую "оранжевую" пору два подряд концерта: в Донецке и в Киеве. Пел одно и то же. Но по запискам чувствовал, что аудитории в зоне "голубой" и в зоне "оранжевой" настроены диаметрально противоположно. Однако почувствовал, что у людей есть ощущение, что от них что-то зависит. У нас на Северном Кавказе это ощущение утрачено. Так что я украинцам завидую. Я думаю, они найдут выход.

— Теперь полегче стало пересекать русско-украинскую границу?

— Вы имеете в виду мою песню на таможенную тему? В 2001 году я её боялся там петь, но песня прошла на ура: украинцев на границе шмонали не хуже, чем россиян, и они от той моей песни пришли в восторг. А когда я её решил спеть в прошлом году там же, в Украине, то песню встретили ледяным молчанием, и я думаю, меня за неё побили бы, если бы не старая любовь ко мне постоянных слушателей.

— С тех пор этой темы не касались?

— Нет, отчего же. Написал песню "Боржом"...

— Поднимем же бокал боржома за успех нашего безнадёжного дела!

Записал Лев АННИНСКИЙ при участии Юрия БОРИСЁНКА

* * *

Тимур ШАОВ

"Боржом" и дружба народов.

Исчез "Боржом", он, как Ясон, покинул нас.

Нарушен мой кислотно-щелочной баланс.

И вот теперь болят желудок и душа,

Хочу узнать — кому баланс мой помешал?

Мне говорил знакомый друг грузин Реваз:

"В Тбилиси пишут, что плохи дела у вас".

А я сказал: "А наша пресса донесла,

Что на холмах Грузии лежит ночная мгла!"

Пишут, вы за рубежом — нам враги. Я поражён!

Пишут, будто к нам грузины шлют неправильный "Боржом"!

Дескать, стали проверять, спирт "Боржомом" разбавлять,

Санитарный врач загнулся, и решили: "Не пущать!"

И сказали нам: "Шабаш! Лучше кушайте лаваш!

А взамен "Боржома" пейте наш С2Н5ОН!

"Боржом"! Разве вкус твой хуже вкуса пепсикольного?

"Боржом"! Что ж там химики нашли в тебе крамольного?

Ещё сказал знакомый друг грузин Реваз:

"Вы, россияне, цены ломите за газ".

А я сказал: "Кто — я ломлю? Вай, дорогой!

Бери мой газ, прям вместе с газовой плитой!"

Ну что тут скажешь? А тут скажешь только "вах!".

Свихнулось что-то в наших мудрых головах.

Хохлы, жиды, кавказцы, чурки, москали —

Ну, что, ребятушки, свободы огребли?

Пишут, внешний враг хитёр! Он коварный экспортёр.

И у нас от их товара — аллергия и запор!

Кто ответит, чья вина? Ищет крайнего страна,

Я спрошу с жены-грузинки: явки, шифры, имена!

Да ещё родимый сын на две четверти грузин,

Плюс две дочки. Обложили! Сыпят в воду мне стрихнин!

Представьте — рай, красоты, ангелы поют,

В беседке Пушкин с Руставели чачу пьют.

Как выпьют, вниз кричат, раздвинув облака:

"Эй, там, на шхуне! Не валяйте дурака!"

В раю не важно — русский, чукча, армянин,

Рай, он ведь, как СССР, на всех один.

А в центре там фонтан огромный сооружён.

Не Церетели. Но в фонтане бьёт "Боржом"!

"Боржом"! Широко известна марка легендарная!

"Боржом"! Так о чём же плачет служба санитарная?

Я мыслю, дело не в кавказцах, москалях,

Сдаётся мне, что здесь всё дело в дураках.

Их дураки, а также дураки у нас

Ещё покажут нам дурацкий мастер-класс.

Я съем хинкали и горячий хачапур.

Живу, как бог, на перекрёстке двух культур!

Запью украинской горилкой шашлыки,

Пока её не запретили дураки!