Он — настоящий горец. Правда без кинжала и усов, зато в очках и с гитарой — горцы бывают разные. Постсоветский сталкер, выживающий вопреки всему. Циничный до безобразия и ядовитый, как невыспавшаяся гремучка... Давно уже в кругах авторской песни не появлялось фигуры вызывающей столько противоречивых эмоций. Его песни — ироничный взгляд здравомыслящего человека на царящий вокруг бардак. Остросюжетные, остроумные, скабрезные, местами даже неприличные. Нет, не пошлые, а именно неприличные. И даже те, кто вовсю поносит его в хвост и в гриву, завистливо цокают языком: "Но ведь как излагает, собака!" Ночные свистуны и неприличные люмпены, поклонницы любовного чтива и рогатые мужья, снобы, размышляющие под портвейн об эстетике Матисса, и братки на джипах, нищие врачи и другие жертвы действительности — череда масок комедии Тимура ШАОВА, масок общей для российского и нашего народов драмы.

Досье "МК":

Шаов Тимур Султанович. Родился 4 июля 1964 года в г. Черкесске. Окончил Ставропольский мединститут (1987 г.), после чего жил в поселке Нижний Архыз. 12 лет проработал гастроэнторологом — эндоскопистом в районной больнице. В настоящее время живет в г. Дубне Московской области, профессионально анимается авторской песней. С концертами выступает с 1988 года. В 1995-м с песней "Деревенька" стал лауреатом Грушинского фестиваля. В 1996 году стал лауреатом Всероссийского конкурса "Московские окна — 96". Выпустил несколько аудиокассет и компакт — дисков. Женат, растит двоих детей. Хобби — шахматы, баскетбол.

— Тимур, раньше журналисты именовали тебя не иначе как "врач с гитарой". А потом ты вдруг стал просто бардом, хотя был врачом высшей категории...

— Да, ее мне присвоили за несколько месяцев до того, как я бросил медицину.

— Выходит, нарушил-таки клятву Гиппократа?

— Ничего я не нарушал: в клятве не сказано, что я должен всю жизнь заниматься врачеванием. Там сказано другое — "не навреди" и "помоги ближнему". Вот и вожу с собой всюду аптечку и фонендоскоп. Раньше даже тонометр возил — разные ситуации бывают.

— И как давно закончилась твоя карьера врача?

— Да уж скоро два с половиной года. А недавно увидел какое-то лекарство в аптеке и вдруг понял, что не знаю, от чего оно. Это было шоком.

— О своем решении не жалеешь?

— Конечно, жалею, но ведь надо кормить семью. В принципе медицину и песни я любил одинаково: мне было приятно эти два дела совмещать.

— В одной из песен у тебя есть такие строчки: "Подайте, родимцы, простому врачу, чтоб доктор хотя бы напился". Уж не в этом ли настоящая причина смены рода деятельности?

— Неужели у меня вид такого горького пропойцы? На самом деле я выпиваю довольно умеренно. Кстати, после того как стал исполнять песню "Волшебство виски", практически на каждом концерте мне дарят бутылки. Один раз пятилитровый баллон подарили. Вот я теперь и думаю: есть много хороших напитков, кроме виски: может еще что-нибудь написать на эту тему? У меня жена, кстати, мартини любит...

— Вообще концерты сегодня кормят?

— В России — да. Причем довольно неплохо.

— А шефские концерты бывают?

— Конечно. Например, у Сережи, гитариста моего, сахарный диабет — ну как не дать концерт в больнице? Я же не вагоны разгружаю, делов-то — поехать и спеть, ради Бога! Хотя иной раз не понимаешь, кому это больше нужно. Вот, скажем, в прошлом году в Дубне, где я поселился, собирали деньги девочке на операцию. Так я, как ишак, две недели ходил по инстанциям и предлагал: "Ребята, давайте я спою. Денег мне не надо, только предоставьте зал". Представляешь, эти бюрократы не нашли площадки! Никогда им этого не прощу. К ученым в Пущино езжу с удовольствием – куда приятнее выступать пере кайфовой публикой, чем заработать деньги в "чужих" залах.

— Почему ты решил переехать в Дубну, а не прямиком в Москву?

— Здесь живет мой старший брат, Мурат. Он, кстати, тоже врач, только психиатр. Мы с ним лечили людей, так сказать, с разных сторон... Я уже давно собирался перебраться к нему поближе, но крихис 98-го года всех подкосил, и меня в том числе. Я тогда просто не смог купить квартиру.

— Когда ты перебирался поближе к столице, она тебя уже знала?

— Тогда еще не очень. Вот в Питере благодаря радио мои песни были уже на слуху. В Москве же меня узнали после того, как там открылся филиал питерского радио "Шансон", которое теперь слушает пол-Москвы. И сразу пошли аншлаги. Раньше меня беспокоило, придет ли вообще кто-то на концерт, а сейчас друзей посадить не могу.

— Наверное, приятно петь в полных залах...

— Конечно, приятно. Но еще приятнее, когда зрители приходят после концерта с благодарностью. Причем люди разного возраста: от девятилетних детей до семидесятилетних бабушек. В Петербурге, например, прислали записку: "Мне 70 лет. Спасибо вам: вспомнила молодость и оргазм". Когда я зачитал сие послание, зал просто лег...

— Вам, наверное, много забавных записок приходит?

— Да хватает... Как вам, скажем, такое: "Моей жене очень нравится песня "О, женщины". Благодаря ей мы и развелись. Большое спасибо. Спойте, пожалуйста". Или вот еще: "Уважаемый Тимур Султаныч! Вы — друг всей молодежи. Мне очень нравятся Ваши песни. Мой телефон ... Зовут меня Оля. Если можете — позвоните, пожалуйста. И еще объясните, зачем, когда и кому Ван Гог отрезал ухо?" Самое интересное в этой записке — постскриптум. Я получил ее на концерте, читаю вслух, а в конце написано: "Умоляю, не читайте, пожалуйста, эту записку".

— А как тебя вообще угораздило стать бардом?

— Сам диву даюсь... Собственно, я начинал не с песен, а со стихов. Сочинял их своим друзьям ко дням рождения и разным прочим датам. А потом однажды сломал ногу, долго лежал в гипсе, делать было нечего, вот и написал песню. Она так и называлась: "Я сломал себе ногУ". Ну, а дальше — понеслось...

— Твои песни многие считают излишне скабрезными, иногда даже шокирующими. Ты создаешь их такими намеренно?

— Ну, во-первых, таковы далеко не все мои песни. А во-вторых, я не думаю, что кого-то шокирую. Это ведь только полный козел или ханжа во всей песне слышит только слово "жопа". Нормальный человек понимает, что существует контекст. На концертах все зависит от атмосферы в зале. Иногда сидят люди с детьми, а я чувствую: можно петь все что угодно — никто шокирован не будет (кстати, я всегда предупреждаю, чтобы мои кассеты детям не давали; и своим не даю, но они все равно находят и слушают). А бывает зал напряженный; замечаю в третьем ряду какого-нибудь дедушку с каменным лицом, думаю: "Спою про оргазм — обидится". А если даже один человек в зале обидится, мне будет неприятно.

— Зачем же искушать? Ведь в русском языке предостаточно других красивых слов...

— Их я тоже знаю и употребляю. Но ведь не могу же я сочинять песню с мыслью о том, чтобы, не дай Бог, не использовать то или иное слово! Так же нельзя изначально думать о том, какая именно аудитория будет слушать твою песню. Я пишу для Мишки, для Вовки, еще для трех-четырех моих близких друзей. Если это нравится кому-то еще — замечательно. Если не нравится, значит я провалил песню. И все дела.

— А бывает так, что песня никому не понравилась?

— Не бывает. То, что не получается, отправляю в корзину самостоятельно.

— Знаешь, меня всегда восхищало, как тебе удается выдерживать шутливый тон в острых политических песнях. Вот, например: "Бродяга, судьбу проклиная, поехал навстречу пурге... Он стал губернатором края в далекой сибирской тайге". По-моему, супер! На такие темы пишут сейчас многие. Но песни у них получаются или гневные, или слезливые, или еще какие-то, но только не смешные. А как же это тебе удается?

— Просто к политике надо относиться с долей иронии и ставить себя не ниже тех, о ком пишешь. Они такие же люди, как мы, а к ним относятся либо с ненавистью, либо уж с безграничной любовью. Вот от этого-то и вся беда. А надо относиться к ним спокойнее. Скажем, к продавцам в магазине мы не питаем ни любви, ни ненависти. Если продавец хорошо работает, мы относимся к нему нейтрально, если плохо — просто уходим в другой магазин. Точно также и политиками надо.

— Какую музыку тебе легче всего сочинять?

— Ля минор, ре минор, три аккорда, восемь дырок.

— А петь что больше нравится?

— Новые песни. Я заметил — многие авторы предпочитают перепевать уже раскрученные песни десятилетней давности. Наверное, это оправданно, если публика этого от них и ждет... Не знаю, мне как-то даже неудобно старое-то петь. Хочется что-то новое показать. Все, что я сейчас пою, написано в этом или прошлом году, более ранние песни у меня хранятся где-то на кассете, но на сцену я их не выношу.

— Принципиально?

— Нет, просто неинтересно. Надоели.

— Чаще для денег пишешь, или для души?

— Была парочка "коммерческих" заказов, связанных с рекламой, но обычно такая халтура выходила... Думаю главное отличие авторской песни — посыл к творчеству, то, почему и для чего пишутся песни. Если ты садишься, начинаешь писать, а сам при этом думаешь: для чего эта песня, где ты будешь ее исполнять, как ее лучше продать, — это очень опасная штука. Она может все испортить. Об этом думать нельзя. Песни надо писать, когда чувствуешь внутри себя этакий кураж... состояние типа "ай да Пушкин, ай да сукин сын!" Вот тогда можно писать. Вот тогда самые хорошие песни и получаются. Сядешь над чистым листом и уже предвкушаешь: сейчас я его заполню!

— В твоих песнях часто фигурирует жена. Причем, как правило, в не самом лицеприятном виде...

— Смешно, что люди не понимают разницы между мной и лирическим героем. Даже коллеги жены спрашивали у нее: "За что ж он тебя так не любит?" Она им – про лирического героя, про то, про се... Не верят. Как-то раз я ляпнул на концерте: "Хочу спеть песню, посвященную моей жене, которая сегодня присутствует в зале". Тут начали кричать с места: "Покажите, кому это так повезло! Где она — пусть встанет!" Вдруг встает мой друг Вова: "Ладно, я пошел, не буду смущать", — и вышел. Зрители обалдели. А вообще песни — это сцена, а жизнь — это дом.

— А твой дом где?

— Там, где семья. Я очень семейный человек. И очень диванный.

— Что для тебя важнее: семья или диван?

— Это то же самое: приходишь в семью, ложишься на диван, вокруг детки носятся, жена шуршит, а ты лежишь и смотришь наши проклятые новости — где там чего еще взорвали... Это мое, я уже никуда оттуда не денусь.

— С дивана?

— Из России. И, естественно, с дивана. И — от своих гор. Когда, живя в Черкесске, я видел туристов, езавших хрен знает откуда, через полстраны, чтобы с пятидесятикилограммовыми рюкзаками подняться в горы, — они казались мне полубольными людьми. Вершины, горные озера, водопады, источники — я во всей этой экзотике вырос. Последние 12 лет жил в Архызе, а рядом, в Домбае, ежегодно проходил слет авторской песни "Горные вершины". Народ съезжался со всей страны, а я сел в машину и за полтора часа просто переезжал из одного ущелья в другое. С друзьями из Краснодара мы всю ночь пели песни, что-то пили, лег спать я только часов в пять утра. А в семь уже ломятся в дверь: "Вставай, посмотри, какой вид из окна! Пошли побродим по горам" Я их чуть не убил: "С ума, что ли посходили? Я тут живу тридцать лет. И у меня из окна такой же вид, только с другой стороны".

— Ты — неисправимый неромантик.

— Неисправимейший! Знаешь, почему мне очень нравится Нижний Архыз? Там был синтез: многоэтажный дом с лифтом, квартира с телевизором, мягким диваном. В воскресенье берешь детей, жену, выходишь из подъезда — вот тебе горы, вот тебе река, вот тебе ели... Такие путешествия мне нравятся. Но — не пятидесятикилограммовый рюкзак, ночевка в палатке... Однажды я повез несчастную жену куда-то на фестиваль на поляне. Она переночевала одну ночь в палатке и сказала: "Спасибо, я все поняла, больше с тобой никуда не поеду". Понимаешь, у меня все было под боком: и экзотика, и комфорт, и семья, и работа — что еще человеку надо?

— А действительно — чего? Что ты еще любишь?

— Да много чего... Пиво люблю, чтиво хорошее — в основном эссеистику. Руки, жаль, не доходят: лежит кипа книг, которые надо прочесть. Газеты, правда, прочитать еще успеваю. Люблю послушать музыку — "Битлз", "Роулинг стоунз", Сайман и Горфункель, "Двери". Брат, ставший к старости бетховеноманом, "посадил" меня на Бетховена... Друзей своих люблю — их у меня много. Еще люблю делать людям красиво. Чтобы песня звучала красиво, чтобы стол был красиво накрыт, чтобы женщины были красивые...

— Твоя жена — красивая?

— А то! Еще какая! Ее отец — грузин, а еще в ней — греческая, еврейская, русская кровь. Сам же я — наполовину черкес, наполовину ногаец. К сожалению, жена такая же грузинка, как я черкес: ни языка, ни народных традиций — ничего не знает. Зато мы, хоть детей как-то связать нашими истоками, назвали сына Багратом — реверанс в грузинскую сторону, а дочку Бэллой — это уже реверанс черкесской родне.

— А что-то о родных горах, с колоритом Кавказа, пишешь?

— На кассете "Хоронила Мафия" есть пара таких вещей: "Снежный человек" и "Как я живу, с кем я живу". Но я не считаю это национальным колоритом Кавказа. В современных условиях при словах "кавказский колорит" возникает, увы, образ автомата Калашникова...

— Вернемся к началу нашей беседы — смене профессии, а с нею и жизненных устоев. Если откровенно, кроме финансовой стороны, какие-то еще преимущества дала тебе новая жизнь?

— Конечно. Один приятель, серьезный такой бизнесмен, на моем концерте увидел какого-то нефтяного магната и сказал мне потом: "Какой ты счастливый! Вот сидит в зале магнат, а тебе плевать на него. У тебя ни шефов, ни боссов, ни начальников, ни иерархии..." Я зарабатываю, чтобы семья нормально жила. Я свободен. А независимость — это великая вещь.

— И последний вопрос: как нам связаться, чтобы согласовать это интервью?

— А зачем? Я его заранее визирую — у вас же другой регион распространения, к нам эта газета не попадет, жена скорее всего не увидит... Жену я люблю, сразу напишите, в самом начале. Жену я люблю, а остальное — пожалуйста, что угодно.

P.S.: Кстати, благодаря президенту фирмы "Корн" Виталию Кудрявцеву и продюсерскому центру Семена Рубчинского в ближайшее воскресенье, 27 января, киевляне смогут познакомиться с творчеством Тимура Шаова поближе — он будет выступать в концертном зале консерватории в 19.00. Приходите. Возможно, после этого и у вас в голове родится что-нибудь вроде:

Какая интересная эпоха —

Пойду еще патронов докуплю...