В старых партийных документах встречалось чудесное выражение: "Трудно переоценить...". Долго не давалась мне его тайна — что ж трудного в переоценке? — пока не задумалась о значении трех китов свободной песни в духовном становлении мыслящего пролетариата семидесятых годов. Вот именно что — "трудно переоценить". Все попытки как-то уесть Высоцкого или покусать Окуджаву удивляют своей бессмысленностью. К чему это? Дело-то сделано.

Существуя вместе, Высоцкий — Галич — Окуджава прекрасно дополняли друг друга, составляя некоего всеобъемлющего певца-поэта, владеющего многообразными оттенками настроения — от тоски по Прекрасной Даме до сокрушительной политической сатиры.

Каждый из них и все они вместе — отвоевали у действительности и обжили до совершенства домашнего уюта — суверенное пространство свободно льющегося голоса. Для меня святая троица поющих поэтов семидесятых — это время появления их в моем личном сознании — замечательная иллюстрация к пушкинскому высказыванию о том-де, что "смех, жалость и ужас суть три струны нашего воображения". Где Высоцкий — смех, Галич — ужас, Окуджава — жалость. Героическое и пафосное выношу за скобки, поскольку героическое у них совпало по направлению. И пафос был тоже один на троих.

Вчерашний день? Разумеется. Нынешние "циники" в разгар застолья скорее со смехом запоют "Огней так много золотых на улицах Саратова", чем "Виноградную косточку...", а уж "Возьмемся за руки, друзья..." из них не выжмешь, кажется, под угрозой расстрела. Галича хором не затянешь, и слушать его ни к чему (давно вошло в состав памяти). Высоцкий, утекший безвозвратно к "народу", много лет символизирует массовую русско-советскую некрофилию.

Интересно, какая участь ожидает тройку голосов, определившую звучание восьмидесятых: Гребенщиков — Кинчев — Цой.