Небезызвестному в Красноярске автору-исполнителю, в прошлом по профессии милиционеру, а ныне журналисту, собкору "Пионерской правды" Валерию Кузнецову недавно "стукнуло" пятьдесят лет. Корреспондент "Вечерки" Елена Тихомирова решила с ним побеседовать. Юбиляр пришел в редакцию в джинсах, бодрый и жизнерадостный.

— Валерий Вениаминович, как вы "докатились" до "Пионерской правды"?

— Получается, что я всю сознательную жизнь посвятил работе с подростками. На севере я с год работал в уголовном розыске, мне стали все чаще давать дела, связанные с подростковой преступностью. Возиться с ребятами мне нравилось, да и получалось — преступления раскрывал. А когда меня перевели сюда, стал работать в отделении по делам несовершеннолетних. Все это время я не оставлял журналистики, писал, естественно, о том, что хорошо знал — о работе милиции, о подростках. Когда закончилась моя служба в милиции, мне предложили должность собкора "Пионерской правды", я согласился.

— И где же находится ваш корреспондентский пункт?

— Да нет у меня ничего. Дома смеются — говорят, я не собкор, а бомж какой-то. Мы живем вчетвером в двухкомнатной "хрущевкё", там я и пишу — на кухне, в ванной, в туалете, где только можно писать. Телефона нет.

— Ну, это почти романтика!

— Это не романтика, а статья 209 о бродяжничестве и попрошайничестве. Вечно брожу, ищу кого-то, прошу телефон. У меня проблема не искать и найти материал, а связаться с людьми, чтобы позвонить в Москву, хожу к знакомым, звоню из кабинетов. Кто выгоняет, кто нет. Весело живу. Но вот на последней встрече собкоров с администрацией сказали, что меня любят помнят. Это как-то греет.

— Что же сейчас представляет из себя газета "Пионерская правда"?

— Это сейчас единственная детская газета. И для ребят провинциальных, в том числе и красноярских, она просто незаменима: они могут познакомиться с тем, как живут и о чем думают их ровесники. Это очень полезно, и я нисколько не жалею, что ушел сюда. Хотя знакомые "журналеры" кривятся: дескать, в пионеры пошел, да и газетка такая — двухкопеечная, самая дешевая. Хотя там печатаются интервью с артистами, например, со Шварценеггером, политические статьи, беседа с Шеварднадзе била. Все, конечно, в расчете на детское восприятие. Много различных методик — борьбы, создания психологического комфорта — тоже применительно к детям. Об этом рассказывают мастера, поэтому интересно.

— А вот как быть с названием — "Пионерская правда", ведь пионерской организаций фактически не существует!

— Да, об этом тоже часто говорят. А я считаю, раз газета получила имя, менять его просто неэтично. Она ничем не хуже "Комсомольской правды", "Правды" или "Советской РОССИИ". А что газета когда-то отражала что-то не то и не так, не стоит об этом говорить. Все мы — в прошлом, по самую шею. Что ж теперь, если у меня нога кривая, дай-ка я ее отрежу? Нормальная газета, только бы выжила, потому что если не выживет, взамен ее у детей ничего не будет.

— Это ваша нынешняя жизнь, но ведь раньше вы были милиционером...

— Да, и сейчас, оглядываясь на свой 23 года работы в милиции, я испытываю к себе, можно сказать, уважение. Как я мог два Десятка лет там работать? Сейчас мне, вольному человеку, смотреть на это жутковато. Человек любой профессии общается с определенными людьми. А милиционер общается с самыми низами общества, причем общается каждый день, каждый час, и не стать частью этой среды ему очень трудно. Если у журналиста забота — добыть материал и написать, то у милиционера — раскрыть преступление. Сегодня ко мне при шел избитый, завтра — ограбленный. Работник милиции — громоотвод. Преступник для милиционера — партнер по работе, только с другой стороны. Как-то я спросил одного мальчика (его судили за разбойное нападение): "Ты еще пацан совсем, вот отсидишь свои 7 лет, кем ты тогда хочешь стать?" А он мне отвечает: юристом. Я опешил. "А пoчему нет, — говорит он, — мы ведь с вами одним делом занимаемся, только вы с одной стороны, а я с другой". И он где-то прав.

— А что вы думаете о "новом назначении"?

— Дело выглядит так, что сотрудники городского УВД поднялись, выразили недоверие начальнику УВД Лукьянову. И вот он подал в отставку, а на его место назначен Борис Викторович Петрунин. И Лукьянова, и Петрунина я хорошо знаю. Я работал у Лукьянова, когда он руководил уголовным розыском края. Эти люди, безусловно, профессионалы. Но ведь дело не только в том, профессионал ты или нет, дело и в том, каков ты сам по себе.

Меня беспокоит, что смещение Лукьянова и назначение Петрунина — это не демократические преобразования, а старого волка свалили молодые, которым что-то не досталось — дача, машина. Ведь Лукьянова-то в основном ругают не за недостатки в работе, а за то, что он неправильно разделил машины. Эти кадровые игры — Петрунин — Лукьянов — Ульянов и офицерские собрания, ассоциация в этих играх — камуфляж, декорация. Основные игроки — за сценой.

— Валерий Вениаминович, давайте же в конце концов поговорим и о песнях.

— Да, давайте, а то что-то тоскливо. Песни я начал сочинять гораздо раньше, чем работать в милиции. Особенно свои песни я тогда не афишировал. Но все же "влипал" с ними иногда, так как они были по тем временам диссидентские. Меня даже приятели-милиционеры как-то разыграли, сказали, что "телега" пришла, дескать, Кузнецов антисоветские песни поет, надо его уволить из рядов милиции, а то и к уголовной ответственности привлечь. Потом признались, что пошутили, но я два дня проходил в холодном поту.

Писать новые песни я не бросаю и сейчас. Кроме того, делаю на радио передачу "Менестрель", посвященную авторской песне, к ней ведь люди все равно тянутся. Мне помогает Владимир Фриденберг, один из "Чижей", он делает подобную передачу в "Радиогороде": Этот год у нас "урожайный". Был уже Вадим Егоров, 12-13 марта был Виктор Луферов, 20 марта приедет Елена Камбурова. В мае состоится всесибирский фестиваль авторской песни. Евгений Савельев, президент Нашего КСП, ездил в Москву, договорился с Городницким, Вахнюком, Мищуками. Так что представительство будет очень интересное.

— Музыкальное образование у вас есть?

— Нет. У меня нет музыкального образования, и я не владею инструментом, и голоса у меня тоже нет. Чем держусь, непонятно. Наверное, нахальством. Публика делает вид, что ничего страшного, что я не умею петь и играть, и я делаю вид, что верю публике. Все довольны.

— Стихи ваши издавались?

— Нет, издавалась проза — книга "Мы вернемся осенью", такой философский детектив. А еще у меня была книжка с грифом "Совершенно секретно", называется "Справочник инспектора уголовного розыска по делам несовершеннолетних". Теперь она где-то а спецбиблиотеках лежит, я даже уже сам ее почитать не имею права. А стихи? Когда я повращался в окололитературных кругах и увидел, сколько трудов это стоит, причем не творческих, а чиновничьих, то подумал: я пишу и пою, аудитория меня слушает, какая разница, будет у меня этот сборник или нет?

Вот наши местные поэты. Они десятилетиями издаются, выступают по радио и в газетах. А кто их читает? Людмила Злобина с год назад делала передачу, беседовала с директором книжного магазина "Меридиан", так та ей сказала, что на складе вот уже пять лет лежат тысячи (тысячи!) экземпляров сборника одного известного красноярского поэта, никому они не нужны. Я не хочу издавать макулатуру. Меня слушают 300 человек, им приятно. И мне достаточно.

— В общем, к юбилею у вас какие-то утешительные итоги есть?

— У меня есть утешительный итог к юбилею. Я достал бутылку водки и тем обеспечил себе торжественное празднование дня рождения.