Год назад в парижской квартире вдовы Владимира Максимова Татьяны собралась небольшая компания. Среди приглашенных была и москвичка Александра Архангельская, когда-то актриса, а сегодня, преподаватель.

— Дочь Александра Галича — рекомендовала ее хозяйка. Один из гостей, смущенный фамилией Алены, никак не мог восстановить причинно-родственных связей. Тогда издательница Марья Васильевна Розанова — женщина импульсивная и острая на язык, не выдержала: "Господи, ну неужели непонятно?! Алена — дочь той единственной женщины, которая сама бросила Галича"

Простая история

Эта история очень простая. С одной стороны — история любви, с другой — история развода. Внешне она напоминает самую банальную из любовных пародий Козьмы Пруткова: "Она его любила, он ее любил. Она его забыла, он ее забыл".

Только вот участники тех событий совсем не так просты. Временная, пусть даже полувековая, удаленность вообще укрупняет характеры. Невозможно сбросить со счетов, что уже через несколько лет после разрыва Галич стал известным драматургом, фильм по его сценарию "Верные друзья" узнала вся страна. А еще через десятилетия — та же страна обучалась гражданственности по его песням. Как говорится в песенке о "римской империи" Булата Окуджавы, вечного соперника Галича (как в собственных, так и людских глазах), верная деталь "только мешает и замысел мой разрушает". Наши знания о будущем, хоть и верные, мешают не меньше. Кажется даже, что сами герои предполагали небанальность своей будущей судьбы. Почему, например, они сохраняли письма? Не только те, где речь шла о судьбах страны или, тем паче, искусства. Долгие годы хранились даже самые бытовые записки, оставленные мужем на кухонном столе: "Родненький мой! Я ушел по делам. Буду скоро. Твой Саша". Ниже — приписка: "Ты меня очень любишь? Да? Я очень"

Вышло так, что история двух людей, длившаяся — правда, с перерывами — пять лет, уложилась в историю одной переписки. А это не так уж и мало.

Письма Александра Галича его первой жене, Валентине Дмитриевне Архангельской, любезно предоставлены их дочерью Александрой. До шестнадцати лет она жила под фамилией Гинзбург, а когда получала паспорт, просила разрешить ей или фамилию Галич, или фамилию Архангельская. Разрешили второе.

Фронтовой роман

Бывают люди, наделенные удивительным талантом встречи. С завидным постоянством жизнь сводит их с людьми замечательными. Это нельзя объяснить ни узким кругом, ни тесным миром. Валентина Архангельская — как раз из таких. Где бы она ни жила — в родном Краснодаре, Москве, далеком Иркутске, — рядом с ней всегда появлялись те, чьи имена впоследствии стали известны.

В Вахтанговское училище Валю готовил ее земляк Михаил Львовский. Он тоже собирался поступать, правда, в Литературный институт. И тоже поступил. Алена утверждает, что его фильм "В моей смерти прошу винить Клаву К."— про маму. Даже мальчик-разлучник, который появляется в финале, смахивает на Александра Галича. Когда снимали фильм, Львовский очень долго подбирал исполнительницу главной роли и нашел ту, которая была похожа на Валю в детстве и юности. Когда Валентина вышла замуж за Галича, они рассорились. И прославленная "Иронией судьбы" песенка "Вагончик тронется, перрон останется" (Тихорецкая — станция недалеко от Краснодара) — была перепосвящена кому-то из драматургов.

С Галичем Валентина познакомилась в Чирчике, куда Архангельскую — выпускницу Вахтанговского училища 41-го года — отправили подбадривать солдат в составе Фронтового театра. В труппе — по большей части состоящей из остатков арбузовской студии — работал и Александр Галич.

Их роман был скоротечным. Если бы по дороге в загс целовались не так бездумно, то поженились бы еще в эвакуации (прямо перед входом в загс у них "увели" чемодан со всеми документами). Регистрировались уже в Москве, осенью 42-го. Дочка не заставила себя ждать.

В 44-м фронтовой театр расформировали. Молодое семейство вернулось в Москву, где поселилось на Малой Бронной, в квартире мамы Александра Аркадьевича. Несмотря на удачные пробы сценического пера (сохранились афиши военного времени с именем Гинзбурга как автора комедийного скетча "Гитлериада"), первые серьезные пьесы только задумывались. Артистку Архангельскую не слишком зазывали на работу в театр. Короче говоря, ни денег, ни работы не было.

Провинция казалась тогда совсем не такой страшной: Валентина Дмитриевна уехала работать в Иркутск. Александр Аркадьевич должен был приехать туда позже, его ожидала должность заведующего литературной частью театра. А пока он писал ей письма.

Москва – Иркутск

"Москва, 9 марта 1945 года.

Добрый день, родной мой, любимый, самый единственный мой человек!

Как тебе живется на твоем девятнадцатом месте? Вчера, когда я давал телеграмму Волину, я заметил, что номер поезда — шесть, а вагона — семь — тринадцать! А ты заметила? Солнышко мое, очень моя любимая, далекая сейчас и близкая всегда, как ты? Мы с Аненкой, наверное, совсем сойдем с ума от тоски, пока мы утешали друг друга и храбрились, но вообще худо. "Зоя" нам запрещена и Суслович будет ее впоследствии ставить в Центральном детском театре, а что касается нас — то "Жестокий романс" решает уже, по сути, не судьбу театра, а судьбу людей, в том смысле, куда их деть: как это ни грустно, но для меня лично это все облегчает — и отъезд, и работу сейчас. Как тебя приняли, как ты себя чувствуешь? Ужасно глупо писать это сейчас, зная, что в данную минуту тебя везет поезд, а письмо ты уже читать в Иркутске... Ой, как далеко: честно говоря — понять и осмыслить я всего этого еще не могу! Вот мне будет грустно или радостно, и я приду домой, а тебя нет, и бессмысленно искать тебя по разным телефонам и ждать... если бы ты только знала, как мне без тебя пусто и не так. Крепко-крепко целую тебя и обнимаю. Папа с Анёкой."

"Москва, 16 марта.

Ну здравствуй в Иркутске, родной мой, горячо любимый человек! Только что получил от тебя телеграмму о том, что приехала! Любимый мой Валюшок! Так много нежного и ласкового хочется тебе сказать! Аленка у нас просто совершенный вундеркинд! Любимым ее развлечением стало стоять возле меня и "мотеть газками" как я пишу. Со мной она очень дружна и добра — единственный теперь "свой". Я работаю и работаю, сегодня в два часа буду читать в Центральном детском второй и третий акт, а затем сажусь за окончательную редакцию. Я решил читать предварительно, чтоб потом не вешали собак. К десятому апреля мы с Володей Дыховичным обещали сдать в цыганский театр ревю, ибо сейчас же у них поступает в работу, так что запарка дикая. Жду с нетерпением от тебя подробного послания обо всем. Все о тебе вспоминают, звонят -Зяма, Саша, Таня, Лева, Сережа. Жду писем. Всегда твой Саша."

Зяма — это Зиновий Гердт, за остальными именами скрываются другие студийцы фронтового театра.

"Москва, 25 марта.

Родной мой, любимый, дорогой человек. Несколько дней не писал тебе, но вина здесь не моя, как всегда связавшись с оказией, каждый день говорили вот-вот едет, а еще до сих пор не известно, случится ли это и сегодня. Посылаю тебе пять скетчей — это лучшее, что мне удалось добыть в отделе распространения. А у тебя уже есть партнеры? Ой, Валька, вчера на улице встретил Сережу Маркушева (впоследствии артист Малого театра. — Ю.Ч.), который долго ехидно расписывал, как ты начинаешь меня забывать. Не надо, любимый мой, я постоянно каждую минуту думаю и смертельно тоскую по тебе. Анюка совершеннейшая роскошь. Я совершенно до одурения работаю. Пьеса дается с трудом, но зато, по-моему, и получается. Позавчера мне вдруг позвонили, сказали, что говорят с Союздетфильма и что просят разрешения ко мне заехать. Вчера был у меня оттуда некий режиссер Лукинский, он работал с Разумным над "Тимуром", ты, может быть, его помнишь? Я прочел ему два акта, он очень загорелся, сказал, что это именно то, что их интересует, и что в понедельник он мне сообщит насчет договора на срочное написание сценария, это было бы конечно, здорово, тъфу-тъфу-тьфу-тьфу. Но вообще я не очень во все верю, а мне хочется к тебе, это самое главное. Ужасно меня огорчило то, что письмо твое с дороги я получил только вчера. Сколько же, значит, должна идти почта с места на место? Тишка, вечная с тобой история, ставь, пожалуйста, даты. Мы с Аненочкой крепко-крепко тебя целуем и вместе и поврозь, обнимаем, любим. Всегда твои Саша и Анека."

Агаша нежно кланяется.

Агашей звали няню семейства Галичей. Несколько лет спустя Алена будет обязана ей первым в своей жизни самостоятельным решением. Актерская природа н не думала отдыхать на девочке — она прекрасно читала стихи. Когда умер Сталин, Алену срочно вызвали в школу: ей предстояло продекламировать трагические вирши. Проблема, вставшая перед ней, привела бы в замешательство даже самого искушенного человека: что надеть? Торжественность момента следовало отметить классическим сочетанием черного платья и белого фартука. Традиционный траур предписывал фартук черный. "А иди-ка ты совсем без фартука", — посоветовала бесхитростная Агаша. Алена так и сделала. "Ты совершила первый в своей жизни компромисс", — смеялся позже отец.

"Москва, 1 апреля

Валюшенька, родная моя!

Что же такое получается? До сих пор ни одного настоящего живого слова от тебя, только три-четыре весьма скудные телеграммы? Почему-то не хочу предполагать, что в этом виновата ты — сваливаю все на почту, но кошки скребут. Пиши, пожалуйста! Или тебе опять взбрели в голову нелепые идеи? Брось, родной мой, очень я по тебе скучаю, ужасно тоскливо, и вообще, "мир пуст". Вчера читал в Детском театре — худсовету, два акта начисто и третий вчерне. Пока все как будто благополучно. Сейчас дочищу третий и дам пьесу на Союздетфильм. Там они очень горячо взялись за дело, звонят ежедневно и вообще проявляют дикую активность. Остальное мое время и сердце в Аленке. Она говорит уже целые фразы, много с нею гуляем, она здоровенькая, веселенькая, тебя вспоминает часто, но спокойно: "мама Валя ту-ту, далеко!". Сама придумала такое — кукол она называет — Ляля, а черного негритенка прозвала "Ляля черная".

Валюшенъка, давай скорей, чтобы вместе, уж очень нам невмоготу. Целуем тебя крепко, крепко. Всегда твой, Саша."

"Москва, 5 апреля.

Валюшенъка, родная моя! Ничего по-прежнему от тебя не имею, кроме первого письма, а я-то уж думал, что связь наконец наладилась. Мы с Аленушкой живем хорошо и дружно, я много работаю, позавчера кончил пьесу и отдал ее на машинку, но отдыхать не придется, звонят с Союздетфилъма, там производится верстка плана 45-го года, и они включают моих "Мальчиков" (пьеса "Улица мальчиков", так и не поставленная. — Ю.Ч.), так что надо срочно садиться за сценарий. Алеша — просто гениальная девка, она уже совсем все говорит, даже целые фразы. Сегодня залезла в мою рукопись, перевернула чернила и на вопрос, что ты делаешь, она ответила: "Как папа работаю". Сейчас мы с ней пойдем на телеграф и отправим тебе это письмо и телеграмму и ценным пакетом профсоюзные дела. Пиши нам, родная, любимая, с нетерпением ждем весточек от тебя. Твой Саша и Анюка."

"Москва, 7 мая.

Валюшенька, родная моя, очень далекая и очень любимая!

Сел только писать тебе письма, и вдруг пришел от тебя денежный перевод, — спасибо тебе, только зачем же? Агаша тебя очень благодарит и страшно растрогана, Аленка, разумеется, тоже, а я ругаю! Главным образом самого себя. Это я должен был послать тебе деньги, а не ты, но у меня все еще длится совершенно идиотский период ожидания, от которого я устал больше, чем от работы. Лежат четыре работы, все четыре находятся в стадии разрешения, а я хожу около и злюсь. В Москве настроение радостное. Имели затмение, а сейчас прошел слух о полной капитуляции Германии. Все счастливы, а мне ужасно грустно быть одному без тебя. Нам с тобою выпало на долю самое тяжелое, самое горькое и трудное, а вот теперь в дни праздников мы врозь! Несправедливо!..

С нетерпением жду хоть кратких вестей от тебя, не ленись, любимая. Чувствую себя не шибко, но с Ховрином ничего не выходит. Ладно, буду пахать на твоем попечении в Иркутске, скорей бы только. Крепко крепко целую тебя, родная любимая наша, твои Саша, Анюка."

К этому времени мать Галича активно отговаривала сына от переезда в Иркутск и вызывала в Москву невестку, обещая помочь с деньгами. Но с Ховрином — районом, где Галич намеревался обустроиться с женой и дочкой, — ничего так и не получилось.

Впрочем, квартира тут была ни при чем. И работа была ни при чем. Режиссер Плучек уже открыл свой театр и уже позвал Архангельскую на работу. Но в Иркутстке она добилась роли примы, а чем встретит Москва, было еще неизвестно. Валентина Дмитриевна не только редко писала. Она решила не возвращаться.

Разрыв

А Александр Аркадьевич не поехал в Иркутск. Жизненная — то есть необходимая для выживания — необходимость переезда отпала. Театры начали охотно принимать его пьесы (уже была написана знаменитая "Вас вызывает Таймыр"), послевоенная жизнь вошла в свою обычную столичную колею. И здесь Галич встретил Ангелину Николаевну Прохорову, ставшую его второй женой. Сам он называл ее "Нюша", а чаще "Нюшка". Имя настолько не подходило ее породистому лицу, что в этой выдумке видели лишнее подтверждение нетривиальности авторской мысли.

Завзятые столичные остряки тогда говорили, что у Галича две жены и обе красотки. Только одна — красотка земная, а вторая — красотка небесная. Если Валентина Дмитриевна проходила как "земная", Ангелину Николаевну еще называли "Фанера Милосская": хоть и слишком худощава, она была чудо как хороша.

Приехав в Москву, Валентина узнала о существовании Ангелины и первой заговорила о разводе. Справедливости ради надо сказать, что Галич уговаривал попробовать еще раз: "Всякое бывает, но ради Алены мы должны остаться вместе". Валентина Дмитриевна не согласилась: к тому времени у нее тоже была другая жизнь.

Алена Галич вспоминает, что впервые приехала навестить маму в три с половиной года. И попала... на руки Леониду Гайдаю. Совсем молодой, он работал в том же театре, где Архангельская заняла положение примы. Гайдай был влюблен, Валентина была занята... В общем, маленькая Алена частенько спихивалась на руки будущему королю комедии. Он всюду таскал девочку за собой, занимался воспитанием, а когда Алену привезли в Иркутск во второй раз, обучал грамоте.

Алена помнит, как впервые увидела их на сцене. Шла репетиция "Под каштанами Праги" Симонова, Валентина играла главную роль, Гайдай — ее младшего брата. До прогона было еще далеко, и артисты репетировали в своих костюмах. Когда такого любимого Леню вынесли на сцену "убитым", девочка разрыдалась и сломя голову понеслась со своего третьего яруса на сцену в безутешной истерике.

Роман с Гайдаем был недолгим. Валентина считала, что ему нечего делать на сцене, и посоветовала ехать учиться на режиссера. (Как известно, он выучился, и один из ранних фильмов поставил по пьесе Александра Галича "Пароход зовут "Орленок".) А Валентина Дмитриевна встретила, наконец, "своего" человека — Юрия Ивановича Аверина, впоследствии — народного артиста России, с которым и прожила всю жизнь.

Так что когда, много лет спустя, Валентина Дмитриевна объясняла свой разрыв с Галичем лаконичной фразой "У него появилась Ангелина", жестокосердая дочь возражала: "Но у тебя же появился Аверин". — "Это неважно", — в необъяснимой женской логике отвечала Валентина Дмитриевна.

Одно из первых Алениных воспоминаний (она уверена, что детально помнит всю мизансцену). Снятая на лето дача в Загорянке. Элегантные родители (они были очень красивой парой) одеты в длинные — по моде — плащи с огромными плечами. Мама — на очень высоких каблуках (в свое время Михаил Львовский посвятил ей строки "Где же ты шагаешь, Валентина, на своих высоких каблуках?"), Алена — у калитки, родители уходят вдаль к электричке: "Я помню это щемящее ощущение — что больше я их никогда не увижу вместе". Так оно потом и случилось.

Жизнь врозь

Привыкшие видеть в разводе несчастье не поверят, но этим двум людям очень повезло. Разрыв стал благом для обоих.

"Недаром говорят, что настоящая любовь созревает ближе к тридцати годам. Что было бы с Ромео и Джульеттой, если бы они поженились? — доброжелательно, как и положено дочери, размышляет Алена Галич. — Наверное, то, что произошло с моими отцом и матерью. Мама всегда говорила, что она актриса, ей хочется играть. А папой надо было заниматься. Ангелина, окончив сценарный факультет ВГИКа, все забросила ради отца и целиком отдавалась его делам. Папа — совершенно творческий человек — не умел договариваться, выбивать, куда-то ходить... Но самое удивительное, что и мама, и папа нашли двух людей, которые их поддерживали и тащили чисто в житейском плане".

Только дочери не повезло. Она жила то там, то там, в результате однажды ее забыли отправить в школу 1 сентября. Бабушка Фаня Борисовна очень переживала, что ребенок "не определен", все время спрашивала: "У тебя с Юрой хорошие отношения?" — "Хорошие". — "А с Ангелиной Николавной — хорошие?" — "Бабушка, все хорошие, но почему же им не поменяться?"

Алена жила то с отцом, то с матерью. С папой, например, прогуливала уроки. Они созванивались и втайне и от мамы, и от Ангелины встречались в условленном месте и шли гулять по бульварам или в кино. Месяца через два это открылось, Валентину Дмитриевну вызвали в школу, а Алена решила навсегда переехать к отцу. Он позвонил Валентине Дмитриевне: "Алена у меня, не волнуйся". Она ответила: "Замечательно, я уезжаю на гастроли".

"21 июня, 1974 года.

Аленушка, родная моя! Прости и постарайся понять меня. Все произошло неожиданно, в страшной спешке и суете. Оставляю тебе немного денег на первое время. При первой же возможности пришлю, меня до сих пор не оставляет надежда, что мы еще обязательно увидимся и все будет хорошо. Низкий поклон твоей маме."

Это письмо Алене вручила бабушка. Когда Галич уезжал в эмиграцию, Алена работала во Фрунзе. Созванивалась с мамой. Помнит, как стояла на телеграфе и пыталась понять странные, отчужденные слова "Саша уезжает". Какой Саша? Мама никогда не называла так отца. Она, правда, все-таки сорвалась, не выдержала: "Папа, папа уезжает"! Алена помнит обиду: почему не попрощался? Помнит уверенность, что они больше никогда не увидятся.

Отпущенное до гибели Галича время они переписывались. Письма приходили на бабушкин адрес: так казалось безопаснее. А 15 декабря 1977 года Александр Галич, немного простуженный и сильно уставший, вернулся из Авиньона с фестиваля бардовской песни. Записал на радио "Свобода" новую песню "За чужую печаль". Зашел в магазин за антенной для радиоприемника. Отправил Нюшу за сигаретами. Его последними словами было обещание: "Придешь, услышишь необыкновенную музыку". Когда Ангелина Николаевна вернулась, она увидела мужа на полу с обугленной полосой на руке и зажатой в кулаке антенной.

Через восемь лет произошел еще один несчастный случай. У Ангелины Николаевны погибла оставшаяся в Москве дочь от первого брака. Ангелина Николаевна снова начала пить (а это случалось с ней еще в Москве). Страшная курильщица, однажды она уснула, не затушив сигареты. И она, и ее маленькая собачка скончались от удушья: полыхнуть не успело, только немного обгорели руки. По некоторым сведениям, из квартиры исчезла часть галичевского архива. Ангелина Николаевна Галич похоронена в одной могиле с мужем.

Валентина Дмитриевна Архангельская сегодня тоже вдова. Она на пенсии. Живет в Москве. Не дает интервью. Когда пришло сообщение о том, что Галич погиб, она так рыдала, что удивила всех родных. Выходящими сегодня книгами Галича — наглядным доказательством не только его нынешней славы, но и памяти о нем — Валентина Дмитриевна не интересуется, а может только делает вид. Разве что небрежно заметит дочери: "Принеси мне какую-нибудь Сашину книжку, надо подарить врачу".

Письмо, которое Галич передал бывшей жене перед эмиграцией, не видел никто. Даже дочь. Ответом на просьбы о публикации служит неизменное: "Только после моей смерти".

Сегодня многие думают, что Алену назвали Александрой в честь отца. На самом деле, в честь любимой Галичем героини "Поединка" Куприна Шурочки — той, которая обещала: "Я надругаюсь над собой, но сгорю в один миг и ярко, как фейерверк!" Шурочки из Алены не вышло. Она считает, что по силе характера на Шурочку гораздо больше походит ее мать.