После душного летнего спектакля "Гамлет" мы, несколько человек, поехали купаться в Серебряный бор. Не было с собой ни купальных костюмов, ни полотенец, вытирались мы Володиной рубашкой. А поодаль в удобных дорожных креслах, за круглым столом, накрытым клетчатой красной скатертью, в разноцветных купальных халатах сидели французы и пили вино. Было уже темно, а они даже не забыли свечку, и эта свечка на столе горела! Мы посмеялись: вот мы у себя дома, и все у нас так наспех, а они — в гостях, и все у них так складно, по-домашнему. Через несколько лет во Франции мы с Володей были в одной актерско-писательской компании и вместе с французами поехали в загородный дом под Парижем. Когда подъехали к дому, выяснилось, что хозяин забыл ключ. Не ехать же обратно! Мы расположились на берегу реки, купались, так же вытирались чьей-то рубашкой. А рядом благополучная французская семья буржуа комфортно расположилась на пикник. Мы с Володей обсудили интернациональное качество творческой интеллигенции — полную бесхозяйственность и вспомнили Серебряный бор.

Как-то, уже после смерти Высоцкого, раздался телефонный звонок, взволнованный мужской голос: "Не бросайте трубку, я приехал издалека. Скажите, Высоцкий жил так, как писал?" Я нашлась только, чтобы ответить: "А Пушкин жил так, как писал?" — "Но мне не интересен Пушкин, мне интересен Высоцкий." И я ему, может быть, несколько резко: "Вот если вы для себя найдете ответ на вопрос, так ли Пушкин жил, как писал, вы поймете что-то и о Высоцком."

Упрекают нас, работавших с ним вместе, что не уберегли, что заставили играть в предынфарктном состоянии. Оправдываться трудно, но я иногда думаю: способен ли кто-нибудь руками удержать взлетающий самолет, даже если знаешь, что после взлета он может погибнуть... Его несло. Я не знаю, какая это сила, как она называется. А он знал о своем конце, знал, что сердце не может вынести этой нечеловеческой нагрузки и бешеного ритма. Но остановиться не мог.

От него всегда веяло силой и здоровьем. На одном концерте как-то он объявил: "Мои похорона" — и в зале раздался смех. После этого он запел: "Сон мне снился..."

Тема жизни и смерти — тема "Гамлета". Спектакль у нас начинался с того, что выходили могильщики, рыли могилу, бросая настоящую землю на авансцене, откапывали череп... А заканчивался словами Гамлета-Высоцкого:

Ах, если б время я имел...

Но смерть — тупой конвойный

И не любит, чтоб медлили...

Я столько бы сказал!..

Дальше — тишина...

На гастолях за границей мы посмотрели фильм Бергмана "Бал шутов". Там есть одна сцена, где актер очень натурально играет смерть. После фильма мы шли пешком в гостиницу, обменивались впечатлениями, и я заметила, что актеру опасно играть в такие игры — это трясина, куда засасывает... Высоцкий со мной не согласился, сказал, что все люди смертны, все когда-то умрут, просто у каждого свой срок. А через какое-то время я прочитала в его стихотворении "Памяти Шукшина":

Смерть тех из нас всех прежде ловит,

Кто понарошку умирал...

Кстати, в его стихах и песнях очень часто можно найти слова, обороты, целые предложения, которые вначале были просто в устной речи, в каких-то наших прибаутках, играх. "Рвусь из всех сухожилий" я, например, услышала в его рассказе о том, как он играет Хлопушу, а уже потом услышала в песне. Часто в песнях возникали знакомые имена, — но не потому, что песня была про конкретного человека, а просто понравилось имя. Был у нас в театре артист Буткеев. И возникло: "И думал Буткеев, мне челюсть круша...", но это не о нашем Буткееве, тот никогда спортом не занимался и был довольно-таки миролюбивым человеком.

Иногда песни, которые приписываются как посвящения какому-нибудь человеку, были поначалу собирательные. Ну, например, "Она была в Париже..." или "Нейтральная полоса".

Вообще, когда сейчас читаешь его стихи и песни, поражаешься обилию ярких образов, яркости поэтических строчек, которые раньше я, например, не замечала из-за магии его голоса.

А его предощущение смерти... Когда-нибудь аналитик-литературовед проследит связь между такими, например, строчками: "Когда я отпою и отыграю...", "Я в глотку, в вены яд себе вгоняю...", "Кто кончил жизнь трагически, тот истинный поэт...", "Устал бороться с притяжением земли..." или в "Кате-Катерине": "Панихида будет впереди..." Или — "Не поставят мне памятник где-нибудь у Петровсктх ворот..." Я уж не говорю о его прекрасном провидческом стихотворении "Памятник".

Он жил на юру и похоронен у самых ворот при входе на кладбище. Мне вначале было жаль, что на таком открытом месте мы его хороним. Но сейчас я понимаю, что, наверное, лучшего места не сыскать. На этом кладбище лежит много хороших людей. Я часто думаю, вот бы им собраться, поговорить и попеть вместе. Потому что все люди — поющие, кто горлом, кто сердцем. Есенин, Шпаликов, Даль, Дворжецкий, Высоцкий...