25 января В.С.Высоцкому исполнилось бы 60 лет.

Он лежал на сцене родного театра в белом гробу, одетый в черный свитер, черные джинсы и черные сапожки. Это было самое последнее появление Владимира Высоцкого в костюме Гамлета. С Гамлетом были неразрывно сопряжены его последние девять лет — от "возраста Христа" до "возраста Высоцкого". Это была роль всех ролей. И дело даже не в том, что она была удостоена поистине мирового признания. Роль Гамлета была первостепенной, важной, необходимой, принципиальной и неизбежной для самого актера. Ни в какой другой роли он "не выразил себя более полно. Можно сказать, он себя на эту роль назначил, имея в виду то чувство собственного назначения, которым наделен подлинный художник" (Н. Крымова). По сути своей, это была даже не роль. Как все большие художники, Высоцкий обладал удивительным даром: прорицать свою судьбу. И судьба Гамлета была его неотвратимой судьбой.

Вот уже на протяжении четырех веков за "Гамлетом" закреплена репутация самой загадочной пьесы мирового репертуара. Ее загадки пугают и завораживают. Велик соблазн поддаться этой завораживающей силе и попытаться избавить от страха идущих следом. Отважен человек, не устоявший перед этим соблазном. Высоцкий — не устоял: "Он слишком тонко понимал причины усталости и апатии человека, не способного больше к борьбе, к сопротивлению" (Л. Гурченко).

Общеизвестно, что Театр на Таганке в 60-70-е годы был театром условно-метафорическим, театром господствующей режиссуры. Из "Гамлета" Шекспира режиссером Ю. Любимовым была выбрана в качестве стержневой идея страшной, почти ничем не прикрытой переходимости между жизнью и смертью, их предельной сближенности. "В рожденье смерть проглядывает косо", — напишет позже Высоцкий в стихотворении "Мой Гамлет".

Знаменитый, вошедший во все трактаты по сценографии занавес-рок Д. Боровского исполнял в спектакле поистине главную роль. Легко прочитывалась метафора Дании-тюрьмы, когда световой поток, пропущенный сквозь решетку, бросал на сцену недвусмысленные тени. В течение всего спектакля на авансцене рылась могила, и наружу выбрасывалась совершенно натуральная, в атмосфере кулис особенно остро пахнущая земля. В заметках к роли Высоцкий писал, что "Гамлета надо бы сыграть на качающейся сцене. Нет равновесия, почва буквально уходит из-под ног".

Для Любимова главное было — вывести зрителя из состояния благодушия, духовной спячки. Его спектакль максимально сокращал дистанцию между елизаветинской эпохой и текущим днем. Именно это качество позволило Высоцкому стать полноправным соавтором таганского "Гамлета". "Я не играю принца Датского, — говорил он в интервью. — Я стараюсь показать современного человека. Да, может быть — себя. Но какой же это был трудный путь к себе!" Как писал потом один из критиков, "беззаботный гуляка, ставший... мятежником и поэтом, вытеснил из спектакля привычный образ виттенбергского гуманиста". Высоцкий играл Гамлета, отнюдь не рефлексирующего, а уверенно идущего к своей цели. Наиболее всего темпераменту такого Гамлета соответствуют следующие слова шекспировского текста:

Я с ним заговорю, хотя бы ад

Восстав, зажал мне рот.

Но при этом он "чует с гибельным восторгом" (Высоцкий), что "неотвратим конец пути" (Пастернак: из стихотворения, которым Гамлет Высоцкого под гитару начинал спектакль). И — сознательно идет на гибель. Когда Гамлет Высоцкого размышляет о самоустранении, он далек от умозрительности, всерьез примеривая на себя свисающую с колосников петлю-удавку, — и потому столь же решительно отвергает сей унизительный исход. Альтернативы — "Быть или не быть" — для него не существует. Существует достойный или жалкий конец:

Мы не умрем мучительною жизнью,

Мы лучше верной смертью оживем!

Гамлет-Высоцкий понял, что, пребывая в этом бренном мире, можно только деградировать, чувствует, что немеет: его монологи обрываются на полуслове, "как рвущаяся звучащая струна" (В. Гаевский). Но ему необходимо выговориться, прокричаться. Он медлит еще и поэтому. Потому, что дальнейшее — молчание. Разве не об этом — в стихах самого Высоцкого? —

Мне судьба — до последней черты, до креста,

спорить до хрипоты, а за ней — немота,

убеждать и доказывать с пеной у рта,

что не то это вовсе, не тот и не та...

"Если после моего Гамлета актрисы перестанут домогаться этой роли, — говорил Высоцкий, — значит, мне удалось сделать то, что я считал для себя непременным — вернуть Гамлету... пол. Бытует канон: Гамлет — это нечто вроде страдающей идеи. Вот женщины и претендуют время от времени на роль принца Датского. Я убежден, что Гамлет — всегда и прежде всего мужчина". И еще: "Мне повезло, что я играл Гамлета, находясь именно в том возрасте, который отмечен у датского принца Шекспиром... Я играл не мальчика, который не знает, что ему нужно. Он воспитывался быть королем. Он был готов взойти на трон..." О том же самом — в стихотворении "Мой Гамлет":

...Я шел спокойно прямо в короли

И вел себя наследным принцем крови.

Но в то же время:

Я Гамлет, я насилье презирал.

Я наплевал на Датскую корону.

Как видим, мотив борьбы за власть здесь не исключается (как это было через 6 лет, в "Гамлете" у Андрея Тарковского), но и не является движущей силой мести Гамлета. Кстати сказать, Алла Демидова — пожалуй, наиболее достойная партнерша Высоцкого в "Гамлете" — вспоминает, что, в отличие от других спектаклей, в дни которых актер мог заболеть, быть в отъезде и т.п., только "Гамлет" шел всегда, в каком бы состоянии ни был Володя, и куда бы ни заносила его судьба, — к спектаклю он возвращался. В предынфарктном состоянии он прилетел из Парижа, чтобы сыграть "Гамлета", на наши гастроли в Варшаву". Театр ответил актеру тем же. Когда Высоцкого не стало, "Гамлет" был снят с репертуара (хотя — теоретически — был артист, готовый играть с Высоцким в очередь). Продолжать эксплуатировать этот спектакль было противоестественно и кощунственно.