В конце 1998 года Александр Моисеевич Городницкий отметил свой юбилей: ему исполнилось 65 лет. Известный ученый, доктор наук, автор более 250 научных работ и монографий, освещающих различные аспекты геологии и геофизики океанического дна, заведующий лабораторией Московского института океанологии имени П. П. Ширшова. Признанный поэт-песенник. Член Союза писателей России, автор 14 сборников стихов, песен и прозы. Выпущено несколько компакт-дисков с его произведениями.

* * *

Родился А. М. Городницкий в 1933 году в семье военных картографов, в Ленинграде, на Васильевском острове.

— У нашего поколения, — говорит Городницкий, — была иная, чем у нынешнего, система ценностей. Хотя жизнь в те годы была трудной и опасной, но мы воспитывались на духовных ценностях. Не ставили целью своей жизни личное обогащение, получение какой-либо сверхприбыли. В нашей семье было принято считать, что каждому человеку необходимо получить техническое образование. Это позволит впоследствии быть свободным и независимым. Поэтому я и поступил в Ленинградский горный институт. А перед этим была война, блокада.

Сказать не смею ничего

Про эти времена.

Нет мира детства моего, —

Тогда была война.

Но и после окончания войны стало не намного легче.

Я детство простоял в очередях

За спичками, овсянкою и хлебом.

Эти строки родились потом. А свои первые детские стихи Александр Городницкий написал еще в школе, сразу после войны. 14-летний мальчишка, он в 1947 году стал ходить во Дворец пионеров, в студию почитаемого и любимого всеми поэта и педагога Глеба Сергеевича Семенова. Из стен этой студии вышли такие известные ныне литераторы, как Александр Кушнер, Андрей Битов и др. Вспоминая о юных годах, поэт пишет:

Тоска по юности. Это бред

По раю, в котором живут другие.

А ты туда не вернешься, нет.

Куда возвратиться — в сороковые?

В голодный вымерший Ленинград,

Где дом снарядом пробит навылет,

И трупы заснеженные лежат?

Или в начало пятидесятых,

Пору поцелуев и белых ночей?

Там в окнах маячит портрет усатый,

Газеты кричат о деле врачей.

Земному послушное ускоренью,

Стремительно падая с высоты,

Ревущим потоком несется время,

Обрушивая за собой мосты.

А в институте Александр Городницкий не только писал стихи, но и участвовал в выпуске самиздатовских поэтических книжек, которые, к счастью без последствий, безжалостно уничтожались ретивыми партийно-комсомольскими активистами.

Наш студенческий сборник

Сожгли в институтском дворе,

В допотопной котельной,

Согласно решенью парткома.

Стал наш блин стихотворный

Золы неформальным комом

В год венгерских событий

На хмурой осенней заре.

Вторая половина 50-х годов — это первая волна оттепели, начало развенчания культа личности Сталина, начало реабилитации миллионов невинно осужденных. Поэты и прозаики стремились открыто выразить себя, рассказать правду о недавнем прошлом страны и ее людях. Но все оказалось совсем не так просто, как представлялось. Официальные каналы выхода на радио и телевидение были перекрыты различными идеологически выдержанными цензорами, комиссиями, "творческими" советами. И появившееся в то время такое направление, как "авторская песня", во многом обязано, как метко сказал Булат Окуджава, московским кухням. Там впервые исполнили свои песни Высоцкий, Галич, Ким и др. И уже оттуда, с московских кухонь, они разлетались по всей стране.

Но Александр Городницкий считает, что был и другой путь развития авторской песни — экспедиции. Именно Городницкого по праву можно признать родоначальником авторской, "экспедиционной" песни. Куда только не заносила его судьба: на Крайний Север и в Антарктиду, на Северный полюс и на дно Мирового океана — в поисках легендарной Атлантиды...

— Да, мои первые песни, — говорит Александр Моисеевич, — именно в экспедициях и родились. К примеру, "Снег", "Перекаты":

Все перекаты, да перекаты, —

Послать бы их по адресу!

На это место уж нету карты, —

Плыву вперед по абрису.

И эти строки, наверное, многим знакомы:

От злой тоски не матерись, —

Сегодня ты без спирта пьян.

На материк, на материк,

Идет последний караван.

Там, в экспедициях, Городницкий вместе со своими товарищами пел русские народные песни, песни заключенных и оставшихся на поселении. Он учился у простых людей, у неизвестных авторов, погибших в годы сталинского произвола, проникался болью к боли других. Многие песни Городницкого, действительно, стали народными. Их поют, не задумываясь о том, кто их написал, считают, что они возникли где-то в гуще народа и, пообтесавшись со временем, сами легли на гитарные струны.

— Для меня не имеет особого значения, — говорит Городницкий, — чтобы меня кто-то знал или помнил.

Иная мне нужна господня милость,

Мне надо, чтобы песня сохранилась

Любая; безымянной, не моей,

Чтобы в таежной дальней стороне,

В дыму костра, над городскою крышей,

Ее бы пели, голос мой не слыша

И ничего не зная обо мне!

Более десятилетия — с конца 50-х и до конца 60-х годов — песни Городницкого звучали в основном именно в экспедициях, на студенческих вечеринках и, конечно же, на кухнях. Первый сборник "Атланты", названный так по ставшей к тому времени уже хорошо известной песне, вышел только в 1967 году. Следующего сборника поклонникам поэта пришлось ждать ни одну пятилетку. Слава Богу, что хоть научные статьи и книги еще выходили. А так — вообще могли запретить и научную, и творческую деятельность.

В 1968 году в ленинградском Доме литераторов состоялся творческий вечер молодых поэтов и прозаиков. Некие "доброжелатели"-антисемиты накануне этого события направили в обком партии пасквильный донос, в котором всячески хаяли поэтов Иосифа Бродского и Александра Городницкого. Городницкому полностью запретили публичные выступления, отказали в приеме в Союз писателей.

— А может быть, это и к лучшему, — говорит Александр Моисеевич, — многие годы я работал "в стол". Какие-то произведения должны были отстояться, отфильтроваться, приобрести новое звучание. До начала перестройки у меня вышли, кажется, только две книжки. А потом, за десять лет, — двенадцать. Не считая компакт-дисков. Один из них, в который вошли все мои лучшие песни о севере, включая и самые ранние, назывался "На материк". Не так давно в киноконцертном зале "Россия" состоялась презентация компакт-диска "Песни нашего века", куда вошли произведения всех ведущих поэтов, авторов самодеятельной песни. Приятно сознавать, что среди них были и мои четыре песни, — это больше, чем у кого-то из других поэтов.

Говоря о тех, кто стоял у истоков авторской песни, Городницкий с уважением и признательностью вспоминает Юлия Кима и мужественную, многие годы боровшуюся со смертельным недугом Новеллу Матвееву, которой он посвятил одну из своих песен.

Встречаемый сварливою соседкою,

Вхожу к тебе, досаду затая,

Мне не гнездом покажется, а клеткою

Несолнечная комната твоя...

...Но суеты постылой переулочной

Идешь ты мимо, царственно слепа.

Далекий путь твой до ближайшей булочной

Таинственен, как горная тропа...

Поэты-шестидесятники, к которым причисляет себя и Городницкий, вдохновленные оттепелью, последовавшей после смерти Сталина, искренне поверили в новую Россию, ее духовное возрождение и в возможность каких-то прогрессивных перемен, превращающих страну из феодально-коммунистической в цивилизованную. Однако в те годы этим светлым чаяниям не суждено было сбыться.

Более чем за 12 лет, прошедших после начала перестройки, Россия все еще не сумела преодолеть свое жуткое прошлое. Через несколько дней после августовских событий 1991 года Городницкий пишет:

Не чаял я с седою головой

Впервые в жизни строить баррикаду,

Вытаскивая зябкими руками

Булыжники из мокрой мостовой...

...Я праздновал над грудою камней

В тревожном и веселом этом гаме

Победу не над внешними врагами,

Над внутренней покорностью своей...

...Но недоступен ярости атак,

Нацелив курс на будущие годы,

Вздувался на ветру российский флаг

Как парус непривычной мне свободы.

С прошлым, казалось, навсегда покончено. В состоянии победной эйфории россияне ждали чуда. А оно, в который уже раз, не произошло. И это так горько сознавать...

В стране, где рабство выше нормы,

Вредны внезапные реформы,

Как голодающим еда...

...Где корни нынешних потерь?

Как мы вперед смотрели прежде,

Так смотрим в прошлое теперь!

Но вернемся снова к авторской песне. Сложилось впечатление, что сегодня она развивается несколько иначе, чем раньше, идет по другому пути. Ей не хватает задушевности, интимности, той самой интонации, которая брала за сердце. Может быть, потому, что первое поколение бардов авторской песни, к сожалению, уходит из жизни... А нынешнее, хотя что-то и создает, но все-таки занято уже другими, более приземленными проблемами выживания в тех экстремальных условиях, в которых сегодня находится вся Россия.

Негромким струнам вышел срок.

У времени свои законы.

Лишь кабаки и стадионы

Тяжелый сотрясает рок...

...В какую сторону ни глянь,

Ступай направо и налево,

Нигде ни смеха, ни запева,

Лишь споры грубые и брань,

И вьюга воет среди пней,

Через леса летя и веси,

Когда в стране не слышно песен,

Мне страшно делается в ней.

Когда-то бытовало мнение, что авторская песня всегда шла в ногу со временем, а иногда и опережала его. Она стремилась осмыслить и выразить суть происходящего в стране, в народе, в каждом из нас.

— Да, авторская песня, — говорит Городницкий, — мобильнее эстрадной, принципиальнее, честнее. В начале девяностых я написал стихотворение, которое не потеряло своей актуальности и сегодня.

Нет хуже наказанья, чем беда

Недолгого российского безвластья,

Когда сочится через лед согласья

Глубинной злобы черная вода.

В ее потоке не нащупать брод,

На улице при гиканье и реве

Кричит, а не безмолвствует народ,

Уже не хлеба требуя, а крови.

Здесь блатари вершат неправый суд

И легкою добычей прочих дразнят,

И неудачник празднует свой праздник,

Который революцией зовут...

...Насыщен воздух ненавистью вновь,

И вспыхивают заревом зарницы,

И оживая, проступает кровь,

На полотне Туринской плащаницы.

Как это соответствует нынешней ситуации в России, в которой вновь поднимают головы макашовы и илюхины, баркашовы, жириновцы. Как же все это надоело! И как хочется чего-то радостного, светлого, поэтического...

...Поэзия не факел, а свеча,

И слишком долго верить невозможно

Тому, кто поучать привык крича,

Извечно время, слушатель великий,

Столетие проходит, или два,

И в памяти людской стихают крики

И оживают тихие слова.

Когда же, наконец, в многострадальной России восторжествуют добро, любовь и правда, исполнятся все чаяния народа, давно уже заслужившего лучшей доли?!