В январе 1996 г. по приглашению давнего друга и коллеги Профессора Ефима Кацова я провёл несколько дней в Hanover College, Indiana. Здание математического факультета стояло на высоком обрыве, с которого открывался захватывающий вид на излучину могучей реки Охайо, с караванами барж, парусами и лесами на почти уже горизонтном противоположном берегу.... Когда Ефим привёл меня туда в первый раз, я просто остолбенел над этим полотном, созданным соавторством человека и природы. И вдруг из подсознания выплыла строчка-мелодия "На высоких берегах Охайо..." Да нет же, Амура, не Охайо, конечно. Удивительно, как врезались в память людей моего поколения и поколения моих родителей такие строчки-звуки... В данном случае, конечно, подсознание ещё было подстёгнуто темой одной из предстоявших мне лекций: "Тоталитарное государство сквозь призму массовой песни". В назначенный день и час я оказался перед большим концертным роялем и, после ряда комментариев политического, исторического и отчасти музыкологического характера, сыграл некую полуимпровизированную пьесу, составленную из потока мелодий песен, образовывавших музыкальный быт моих детства-юности, начав с "предтеч", песен социал-демократов, японской войны и кончая Пахмутовой. Мне уже доводилось играть программы из советских песен в своём университете. Как и тогда, американцы воспринимали большей частью незнакомую им музыку с детской непосредственностью. Вполне солидный пожилой профессор пританцовывал под "Крейсер Варяг" (исполнялось знаменитое "Наверх вы, товарищи", вторую известную в своё время песню "Плещут холодные волны" мало кто уже помнит сегодня). Может быть, помогли и мои исторические замечания, в частности, о том, что легендарный крейсер был построен в 1899 г. на американской земле, в Филадельфии. Я умолчал о трагической и, увы, очень характерной подробности: за всё время исторического боя крейсер ни разу не попал по японской эскадре. Сказались технические неполадки с французского производства орудиями (сам их выбор, как и выбор системы котлов, был неудачен), и малая тренированность моряков (не было — как знакомо! — денег для учёбы с боевыми зарядами). Ущерб японцам нанесла канонёрская лодка "Кореец", имевшая примитивные, но мощные 203-мм орудия Обуховского завода.

Но вернёмся к песням. Само название моего выступления отражало восприятие советской массовой песни как пропагандистского орудия тоталитарного государства.[1] Близкий подход я встретил недавно в интереснейшей статье Владимира Ивановича Новикова об авторской песне [2]. Трудно не согласиться с этой нашей общей точкой зрения. Всё правда. И всё же, что-то болит в сердце, когда под пальцами возникает, скажем, "Тёмная ночь"... И приходят размышления о том, как жили люди во времена правления нелюдей, как быть с их ежедневной музыкальной и поэтической средой, одна ли чёрная краска подходит здесь? Ведь и вправду жизнь даётся человеку один раз и беда, когда кто-то в точности знает, как эту единственную жизнь надо прожить... Как сказал поэт, своих эпох не выбирают... Воистину. В этих немногих строках мне хочется попрощаться с теми временами, теми людьми, с моей собственной юностью... Этот очерк — не исследование советской массовой песни, скорее поток эмоций. Я полагаюсь не на источники (многие уже и не найти здесь), а на собственную память о пережитом, прочитанном и услышанном. Конечно, память может и подвести, и мне остаётся надеяться в таких случаях на великодушие читателя. И сколько прекрасных мелодий-строк неизбежно останется за рамками этого повествования. Приношу извинения всем, чьи любимые песни не упомянуты. Они не забыты.

Хочу также сердечно поблагодарить Владимира Ивановича Новикова, статья которого меня разволновала и побудила написать этот очерк.

Можно заметить, что массовая песня, музыка улиц и площадей, демонстраций и знамён появляется во времена социальных потрясений. Французская Революция, видимо, — первый значительный пример рождения подобного искусства, образцы которого в полной мере дошли до нас. Кто же не знает великолепный зажигательный распев "Марсельезы"? А солдаты уж не помню, какого по номеру полка, отказавшиеся стрелять в народ? Их тоже обессмертила песня. Слова во многих случаях были кровожадны, как и само породившее их чудовище по имени "Революция". Но вовлечённые в смерч современники были не слишком-то щепетильны. Какие надежды, какое Будущее, светлое, разумеется, впереди... Интонации революционных французских песен проникли в музыку 19 века, по которому долго ещё перекатывалось эхо парижских пушек... Из этого же источника и из романсовой традиции возникают песни российских революционеров... Так "Белой акации гроздья душистые" превращается в "Слушай, товарищ"... Интересно, что в песнях раннего советского периода особенно заметны классические корни. Если я не ошибаюсь, мелодия пионерской песни "Взвейтесь кострами, синие ночи" была сознательной переработкой "Хора солдат" из "Фауста" Гуно (сам же этот хор изначально был сочинён композитором для оперы об... Иване Грозном. Каким странным образом возвратилась в "российское гражданство" эта мелодия!). Подозреваю, что такое же происхождение имеет и песня "Вперёд, заре навстречу", мелодию которой можно услышать в финале Первого Фортепианного Концерта Бетховена (в свою очередь Бетховен цитирует народную австрийскую тему). Песню Гретхен ("Гремят барабаны") из музыки Бетховена к "Эгмонту" также можно считать одной из родоначальниц советской массовой песни (интересно сравнить её, скажем, с ранней песней Богословского "Я на подвиг Тебя провожала"). Одна из особенностей советской массовой песни состоит в значительном участии в её создании композиторов-евреев, привнёсших, при всей своей ассимилированности, собственные национальные интонации. Эти интонации, наряду с русскими фольклорными, чувствуются, скажем, в знаменитой "Катюше" Матвея Блантера. И, конечно, во многих случаях можно расслышать эклектический, пёстрый и бесконечно своеобразный музыкальный мир Одессы, этого российского Нового Орлеана, её криминальной песни, её городского романса. И, как я уже писал однажды, в устойчивых интонациях одесских криминальных песен можно услышать отзвуки... Верди (ария Риголетто "Cortiglani, vil razza dannata (Куртизаны, исчадья порока)"). И почему бы нет? Если Ал-Капоне был страстным любителем оперы, почему таковыми не могли быть его еврейские коллеги, тем более, что Оперный театр всегда был гордостью одесситов. Воистину "и возвращается ветер на круги свои"...

Довоенные песни почти всегда приходили из фильмов... Странно и больно сейчас смотреть эти агитплакаты... А ведь кино было почти единственной радостью миллионов, радостью дозволенной и поощряемой системой... И Ленин, и Сталин (и Гитлер) высоко оценивали пропагандистский потенциал кинематографа... Но, как трава пробивается из камней, как вырастают деревья на совершенно неподходящих склонах, кажется, уже и вопреки самой гравитации, так из-под спуда идеологии вырывались живые чувства живых сердец... И особенно часто — в музыке... Для меня сама мелодия, гармония песни "Всё стало вокруг голубым и зелёным" (Милютин — Долматовский) является музыкальным портретом 30-х годов... "Я другой такой страны не знаю..." сейчас звучит зловещей карикатурой, но музыка-то великолепная — здесь, в Америке, талантом, сходным с даром Дунаевского, обладал Ирвинг Берлин (вспомним, "G-d, bless America")... В том же фильме "Цирк" чудесная "Колыбельная" (эпизод с участием Михоэлса)... Увертюру к "Детям Капитана Гранта" высоко ценил Шостакович[3], называя её "мендельсоновской", песенка Паганеля "Капитан, капитан, улыбнитесь"[4] прошла через всё моё детство, её же с неподражаемым энтузиазмом распевал в своё время мой маленький сын... Много лет назад читал я воспоминания Кабалевского. Он рассказывал о своей поездке в Артек. По дороге, в поезде Кабалевский открыл свежий номер "Пионерской правды", и там была напечатана песня о весёлом ветре из того же фильма. Песня понравилась композитору, но его смущала сложная трёхчастная форма, — одолеют ли её дети, смогут ли петь? Приехав вечером в лагерь, Кабалевский сыграл и спел песню Дунаевского... Когда он проснулся утром, в окна врывалось "А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер..." Пели все — дети, вожатые, завхозы...

Даже и в "производственной тематике"[5] пробивались к свету настоящие цветы, и вот на Волге "гудками кого-то зовёт пароход"... А ведь совсем неплохо сказано... Так и видишь этот речной простор, так и слышишь этот печальный, совсем не стахановский пароход... Спасибо Мокроусову, спасибо Долматовскому... Вообще, стихи (не люблю устоявшийся термин "слова такого-то", бывает и очень часто, что именно "слова", но бывает, что и стихи) многих песен были очень хороши, а написать строки, которые запоют миллионы совсем не так просто, как многим, увы, кажется... В орвелловском большевистском мире поэтам порою приходилось проделывать виртуозные трюки: так, в соответствии с зигзагами предвоенных советско-японских отношений, три танкиста, три весёлых друга воевали то с "коварными самураями", то с анонимной "вражьей стаей".

Особая тема — песни войны... Пламя её, сжигавшее миллионы жизней, имело и очищающий эффект, появились произведения необычайной силы... Даже и такой записной комсомольский поэт, как Жаров[6] дождался своего часа, написав с Мокроусовым эпический "Заветный Камень". В музыке этой песни, и отчасти "Песни о Днепре" Фрадкина-Долматовского можно заметить влияние Римского-Корсакова. В чудесных "Соловьях" Соловьёва-Седого — Фатьянова слышны отголоски до-диез минорной прелюдии Рахманинова, а в бесшабашной печали "Смуглянки" Новикова-Шведова — отзвуки "Венгерских танцев" Брамса... Пишу эти строки и вижу, слышу Марка Бернеса... "Тёмная ночь...Только пули свистят по степи..."[7] ... Сколько губ шептали эти строки Агатова, сколько губ пели мелодию Богословского, сколько горя, сколько слёз[8] ... Скольких нашли эти пули в степи... "Выстрел грянет/ Ворон кружит.../Твой дружок в бурьяне/ Неживой лежит"... Гениальная, иного слова у меня нет, песня Новикова-Ошанина, выразившая всю боль войны, боль народную, боль человеческую так просто, с таким достоинством, так подлинно и так совершенно... По правде сказать, я затрудняюсь назвать авторскую песню, которую мог бы поставить вполне рядом...

Поразительна история одной песни Я. А. Хелемского. Когда-то ещё в Москве я прочёл в газетной публикации строки "Отчизна кличет каждого/ На подвиг боевой/ Возьмём оружье, граждане,/ И долг исполним свой", которые мне часто припоминались здесь, в Америке. Имя композитора (самой песни я так никогда и не слышал) из памяти ускользнуло. В строках этих так и чувствовалось огромное напряжение времени, момента. Упругий мягкий знак в "оружье" дышал жаром событий, вызывал в памяти образы французской и нефранцузской революции (можно вспомнить Блоковское "Революцьонный держите шаг/ Неугомонный не дремлет враг"). Недавно Яков Александрович любезно прислал мне копию статьи "Песня из братской могилы" кинодраматурга и ветерана войны Льва Аркадьева в газете "Труд", 31 марта 1999 г. Действительно, песня была сочинена Хелемским и Вано Мурадели осенью 41-го за один день. Её исполнили в Колонном Зале Дома Союзов и в кавалерийской части, куда Вано Ильич выехал в составе фронтовой бригады. Часть эта попала в окружение и полностью погибла... Песня же была забыта, "пропала без вести"... В конце 60-х годов при раскопках братской воинской могилы среди нехитрых солдатских вещей был найден истлевший кусок газеты, с большим трудом восстановленный специалистами. Кто-то из бойцов вырвал из газеты страницу с песней Мурадели-Хелемского и, очевидно, она была с ним в последний его час...

Можно вспомнить и прекрасные образцы песенной лирики. "Одинокая бродит гармонь"... Как сказано, а как поётся, какая подлинная, поэтически-музыкальная картина сельской ночи создана Мокроусовым и Исаковским... И ведь никого колхоза-совхоза... Вечное томление, грёзы любви... А "Калина красная"? Многие считают эту песню народной, но народными являются только слова, музыка же написана Яном Френкелем... А "Течёт Волга" Фрадкина — Ошанина?... Можно продолжать и продолжать, даже и с одиозными фигурами, такими, как Хренников... А ведь он написал немало своеобразных, ни на кого не похожих, прекрасно поющихся песен (и такие свежие, талантливые стилизации, как музыка к "Много шума из ничего", и к "Гусарской Балладе")... Артист в придворных у тирана, вечная тема...

Надо ли, необходимо ли остро противопоставлять неофициальную авторскую песню песне профессиональной? Ведь оба эти явления стали, в конце концов, даже и сливаться... Можно вспомнить сотрудничество Окуджавы и Шварца, давшее нам прекрасные образцы профессионально-авторской песни, можно вспомнить обработку мелодии Окуджавы в фильме "Белорусский вокзал", выполненную Шнитке, работы в театре и в кино Кима...

Советская массовая песня принадлежит прошлому, и светлым прошлое это не назовёшь. И всё-таки стоит хотя бы попробовать отличить зёрна от плевел. Феномен массовой культуры вообще — великолепное поле для социопсихологических исследований. Вот поп-культура Запада возникла как бы сама по себе, без направляющей железной руки государства. Не берусь судить о ней, она мне чужда и, конечно, это скорее моя проблема. Но вот левацкий перекос, не менее канцерогенный, чем радикально-правый, к сожалению, в этой культуре очевиден. Вообще же, либерализм противостоит радикализму не более, чем Сцилла Харибде, и где взять нам мудрость Улисса, чтобы проплыть посередине?

За свою жизнь я распростился с очень многим. Уходят в небытие песни моей молодости, умирает и авторская песня. Не могу не согласиться здесь с Окуджавой. Вот его отрывок из его интервью с Беллой Езерской[9]:

"Б.Е.: Вы как-то говорили, что авторская песня умерла, выйдя на эстраду. Но ведь даже выйдя на эстраду, она не перестала быть авторской!

Б.О. Она не перестала, но качественно потеряла очень много. Надо было приспосабливаться к эстраде. Можно было петь средние стихи, слабые стихи. Важны были мимика, обаяние, интонация исполнителя. А на кухнях в ту пору обаяние никого не интересовало. Всех интересовала суть, потому что там собирались мыслящие люди вокруг мыслящего человека. И если бы это было поверхностно, неглубоко, никто не стал бы слушать. Именно в этом смысле авторская песня умирает: всему приходит конец".[10]

Конечно, и сейчас приезжают к нам барды-менестрели, некоторые из них весьма популярны, но — да простят меня их поклонницы/поклонники — прежней подлинности я уже не вижу в них... Возможно, мой возраст тому виною... У каждого в жизни наступает момент, когда время начинает неудержимо уходить, и настоящее всё более обращается в прошлое...

___________________________________________________________________

[1] Само собою напрашивается сравнение с подобным явлением в нацистской Германии. Два тоталитарных режима были по-братски похожи. Помню, какой ужас вызывала у многих эта сегодня очевидная аналогия, возникавшая при просмотре замечательного фильма Ромма "Обыкновенный фашизм". Музыкальная сторона массовой нацистской культуры мне мало известна (насильственно прививавшийся Вагнер не в счёт). Но в фильме Лени Рифеншталь (Leni Riefenstahl) "Триумф воли" о нацистском съезде в Нюрнберге я вдруг услышал слегка изменённую мелодию Авиамарша ("Всё выше, и выше, и выше") Хайта-Германа. Авиамарш принадлежал к "репрессированным" в СССР песням и, хотя я часто слышал, как его напевали, в публичный обиход эта вещь вернулась лишь в эпоху космонавтов. Вспоминались глухие разговоры, что песня была "украдена" у нацистов и т.д. Полагаю, что всё было ровно наоборот. Дело в том, что песня Хайта написана в начале двадцатых годов, в ней как совсем свежая вещь упоминается некий "ультиматум", несомненно, ультиматум Керзона (1923). В те же времена Советская Россия активно помогала Германии обходить условия Версальского договора. На советской территории проходили, в частности, подготовку немецкие военные лётчики. Думаю, что они и оценили замечательный распев марша и "вывезли" его в Германию. О невероятной жизни Рифеншталь (в свои почти 100 лет она продолжает активную творческую деятельность) можно прочесть в журнале "Огонёк" 27/4702, июль 2, 2001 ("Фрау Фаустус").

[2] "Вестник", #.5, (290), 28 февраля 2002 г.

[3] Поразительный универсальный талант Шостаковича позволял ему с равным совершенством сочинять огромную симфонию и песню "О встречном" (стихи Корнилова), которую пели миллионы и которая, если не ошибаюсь, положена в основу гимна ООН.

[4] Стихи Лебедева-Кумача.

[5] Вспоминаю такой шедевр: "Нам бы с милой объясниться в разговорах/ Да работаем мы в разных стройконторах" из песни периода строительства высотных домов. Её упорно разучивали по радио: "А теперь послушаем ту же самую мелодию на тромбоне, Василий Петрович, прошу Вас..."

[6] Помню, как ужасался я жаровским "Окнам Роста", виршам, вроде "Бригада коммунистического труда/ План выполняет всегда" или "Председатель деловит/ Всё он видит, всё он знает/ За работой сам следит/ Поправляет, направляет/ и с душой, как подобает,/Он людьми руководит". Впрочем, когда-то тот же Жаров сочинил небесталанную поэму "Гармонь"...

[7] В том же фильме "Два бойца" Бернес поёт знаменитую стилизацию "Шаланды полные кефали..." Поразительно, как эта почти блатная вещь прошла цензурные рогатки... Ведь этот Костя-моряк, очевидно, свободный человек, отнюдь не homo sovieticus.

[8] Много лет назад я видел на московском телевидении программу-воспоминание о фильме "Два бойца". И, если мне память не изменяет, сам Богословский рассказывал, что в партии пластинки с песней "Тёмная ночь", сделанной тогда же, по горячим следам картины, был обнаружен дефект, какой-то особенный шорох. Оказалось, что браковщица плакала над матрицей, и её слеза повредила чувствительную поверхность диска.

[9] Белла Езерская, Мастера, книга 3, Forum, New York, 1998.

[10] В.И.Новиков в упоминавшейся статье об авторской песне сделал очень интересное наблюдение образной и ритмической переклички между Блоком (Стих. "Кольцо существованья тесно", 1909) и Окуджавой ("Песенка Кавалергарда"). Мне всё-таки кажется, что речь идёт скорее об общем источнике, лирико-романсово-салонной лексике 19-го века. Ведь и "любовей" и "грядущей мглы" было полным полно в поэтическом обиходе тех времён, как и рифмы "мгле/земле". Разница же состоит в том, что у Блока это всерьёз (или почти всерьёз), а у Окуджавы наверняка сознательная стилизация, соответствующая эпохе и атмосфере фильма "Звезда пленительного счастья". Послушаем, что говорит по поводу песни из "Белорусского вокзала" сам Окуджава (цитированная книга Езерской, стр. 182): "Но ведь это было не моё стихотворение, не авторское. Это был заказ. Я написал стихи так, как их мог бы написать про свой батальон человек из окопа. Я стилизовал песню под то время, вот и всё". Что же касается строки "Мы за ценой не постоим", которая, судя по интервью, вызывает вопросы, то, по-моему, трудно высказать всю страшную реальность войны короче и полнее. Так вот "не постояли за ценой" и герои Бородина, и герои-моряки "Варяга", и герои Баб-Эль-Вада, прорывавшие арабскую блокаду Иерусалима в 1948 г...