...В ту ночь мне не спалось. Я рассеянно крутила ручку коротковолнового приемника и, поймав Би-Би-Си, слушала и не слушала немного развязные, как всегда, разглагольствования Севы Новгородцева. Вдруг интонации изменились, и Новгородцев сказал: "А сейчас у нас необычная передача. Дело в том, что в Ленинграде погиб большой русский поэт..." Я насторожилась и стала слушать: "...большой русский поэт Александр Башлачёв".

О сне не могло уже быть и речи.

Саша, Санечка, Он приехал в нашу редакцию в 1983 году из Свердловского университета. Работал неровно. То выдавал страницы, которые восхищали нас, его старших коллег. То приходил на работу невыспавшийся с виноватым или отрешенным лицом. Кое-кто понимал это по-своему, посмеивался: молодость, дескать. А Саша писал по ночам стихи. Они переполняли его, рвали душу, и жить двойной жизнью: ночью – поэзия, днем – скучные отчеты со скучных заседаний – было невозможно. И Башлачёв уехал в Ленинград. Жил в безденежье.

Он мог бы "выйти в люди", став вполне респектабельным журналистом или приличным поэтом. Можно было протиснуться в литературу бочком, предложив для печати удобные стихи, не пугающие чиновников от культуры. Он мог бы сняться в фильме – пробы на роль оказались удачными. Но Башлачёв отказался от не понравившейся ему роли, оставив фильму только свою песню. Что касается стихов, то вот что сказал о них Булат Окуджава:

"Незнакомый молодой поэт должен приходить в литературу не с гладким чемоданчиком аккуратно подогнанных стихов, а с мешком, набитым острыми гвоздями, которые выпирают в разные стороны и задевают меня и ранят, и его боль становится моей болью... Он открывает мне многослойный смысл явлений и такие глубины, под которыми не пустота, а новый смысл. Тогда, пораженный его зоркостью, я кричу, плачу вместе с ним и вместе с ним ликую, потому что его мир становится как бы моим. Так я воспринял стихи Александра Башлачёва, поэта незнакомого, но истинного, сказавшего свое слово с подлинным вдохновением и неугасающей болью".

Когда в передаче лондонской радиостанции было сказано, что песни Башлачёва сильнее песен Высоцкого, я усомнилась в этой оценке. Она показалась мне чрезмерной. Когда послушала Сашины песни, почитала его стихи, согласилась. Они уступают, может быть, песням Высоцкого в музыкальности и манере исполнения, в них меньше юмора и совсем нет искрометной фельетонности. Но они более глубинны, более национальны. В них такое проникновение в русскую стихию, такое органичное чувствование себя в ней, словно Башлачёв прожил не одну, совсем короткую, а несколько жизней в разных веках русской истории. В них столько этой неугасающей боли и столько силы, что не могла выдержать хрупкая Сашина оболочка.

Почему на Руси получается так, что поэты сами начинают искать себе смерти? Лермонтов и Башлачёв – в двадцать семь, Есенин – в тридцать, Рубцов и Маяковский после тридцати. Многострадальная Марина Цветаева благодаря женской живучести дотянула до сорока девяти. Поэты с обнаженными нервами.

Живя не так, как все, они страдают от обывательского любопытства к их жизни и от равнодушия к их творчеству. Но поэты и умирают не так, как все, оставляя после себя "знак кровоточия", и дают новую пищу для толков и домыслов. Когда год назад я подготовила первые в нашей газете заметки о Башлачёве, мне позвонила незнакомая женщина и спросила. Нет, не о том, где можно раздобыть его стихи или песни. Она спросила: "Дак, а чево с ним случилось-то?"

Передача по Би-Би-Си, с которой я начала эти заметки, вышла 25 февраля 1988 года – через неделю после Сашиной гибели. Всего семь дней понадобилось западной радиостанции, чтобы получить пленку с его песнями, интервью Артёма Троицкого и подготовить передачу. На нашем Вологодском телевидении видеопленка пролежала год, почитатели таланта Башлачёва так и не дождались обещанной передачи...

За два с лишним года, прошедшие после гибели поэта, публикации о нем прошли по всем тонким и толстым журналам. В Москве и Ленинграде вот-вот выйдут книжки его стихов. Но я боюсь, не произойдет ли так, что, отдав дань безвременно ушедшему поэту, печатные издания забудут о нем. И останется имя Башлачёва лишь в памяти людей, любивших его самого и его творчество. И, быть может, лишь спустя десятилетия Сашино слово, открытое заново каким-нибудь специалистом, войдет в широкое сознание читателей, и они удивятся: "До чего современно". Современно, потому что писал он о вечном.

Л. МАМЧЕНКО