В Театральном центре на Дубровке ставят мюзикл "Обыкновенное чудо". К знаменитым песням из фильма Юлий Ким и Геннадий Гладков дописали новые номера. Выясняя подробности предстоящей премьеры, обозреватель "Недели" Ирина Мак не могла не спросить у некогда активного правозащитника Юлия Кима про место поэта в современной России.

– Почему вы вернулись к "Обыкновенному чуду"?

– Идея витала в воздухе. Так бывает с успешными фильмами, сюжеты которых потом востребованы театрами: тот же "Бумбараш" послужил отличной рекламой будущих спектаклей. Правда, в случае с "Обыкновенным чудом" фильм поставил такую высокую планку, которой трудно достичь. Страшно состязаться с Андреем Мироновым, Евгением Леоновым, Олегом Янковским... Но мне кажется, это пустые страхи, потому что пьеса изначально предполагала разные трактовки. Мы знаем по крайней мере двух Королей. Один был сыгран Эрастом Гариным, который, правда, очень похож на его же короля в "Золушке", второй — Евгением Леоновым. Главное, в фильме был заявлен богатый музыкально-песенный материал, который сразу ощущается как базовый для возможной музыкальной постановки. Опять же как в "Бумбараше", для которого было написано песен семь, потом дописано еще несколько, и получилось либретто спектакля в "Табакерке". А в "Обыкновенном чуде" запланировано еще больше музыкальных номеров по сравнению с тем, что звучит в кино.

Запоют и король, и охотник

– Но ведь и в фильм вошло не все, что вы для него написали.

– Пять песен из шести. Шестая – песня охотника – была даже записана Михаилом Боярским, но Марк Захаров как-то не нашел для нее места. В мюзикле она прозвучит. В фильме не было песен и у Принцессы, а теперь у нее несколько дуэтов с Медведем и отчаянный монолог в конце первого акта. Еще пару номеров получил Министр-администратор. И необъятное количество номеров у Короля, который в кино не пел вообще: Леонов, как известно, был начисто лишен музыкального слуха. Есть на эту тему рассказ композитора Владимира Дашкевича, как Леонов записывал песню, сочиненную нами для фильма "Гонщики". Пришлось работать несколько смен и потом по кусочкам монтировать те редкие такты, в которых Леонов попадал в ноты. Будто бы во время записи мимо проходил Дмитрий Шостакович, – дело было давнее, – остановился, послушал и сказал: "Я различаю одну шестьдесят четвертую тона. Но таких нот я не слышал".

– Кому принадлежала инициатива новой постановки?

– Алексею Иващенко, который взялся за нее с неслыханным энтузиазмом. Вместе с Георгием Васильевым он был составной частью великого дуэта "Иваси", который, ко всеобщему сожалению, перестал существовать. "Иваси" были заведомо театральны, пародийны в основе своей. Такого не было до них и нет после них. И весь свой театральный потенциал они воплотили в мюзикле "Норд-Ост", став его сопродюсерами.

– Вы его видели?

– Дважды, это была очень удачная работа. Все мои приезжие гости непременно туда устремлялись, и одна из них чуть не попала под тот жуткий чеченский десант. После "Норд-Оста" Иващенко вернулся к театральной деятельности – он все-таки по образованию актер, а Васильев, насколько мне известно, занялся анимационным кино. Хотя время от времени на бардовских тусовках они трясут стариной и, ко всеобщему восторгу, поют что-то из старого репертуара. А тут Алексей решил повторить опыт мюзикла. Но в отличие от "Норд-Оста", где они с Васильевым отвечали и за тексты, и за музыку, здесь Иващенко выступает как продюсер, организатор и вдохновитель. А за режиссуру взялся Иван Поповски, ученик Фоменко, чьи спектакли я видел, и даже одно время он играл в моей пьесе, и я тогда еще проникся к нему симпатией. То, что он так заразился нашим "Обыкновенным чудом", для меня счастье.

– Вы наблюдаете за репетициями?

– Нет. Люблю приходить на готовенькое. Когда Петр Фоменко, репетируя мою пьесу, настаивал на моем присутствии, это было и счастье, и мучение. Счастье смотреть, как репетирует большой режиссер. Мучение, потому что репетирует он твои тексты. Они кажутся ничтожными, и я мучаюсь от несовершенства.

Я выбился из бардовской капсулы

– Когда вы научились записывать свою музыку? Я имею в виду ноты.

– Я ее записываю на магнитофон. Иначе не умею. Это неправильно, но я как-то не почувствовал необходимости выучить нотную грамоту, это отвлекло бы массу сил. Хотя вот Сергей Никитин выучил...

– Вы следите за тем, что происходит у нас в жанре бардовской песни?

– Очень косвенно. Уже лет 15 говорят, что жанр иссяк. И все 15 лет я вижу, что происходят фестивали, концерты... Да, Грушинский фестиваль распался, и какие-то фестивали исчезли, но возникают новые... Песнетворчество – очень живое дело, оно всенародно. Существует такая зараза, как стихотворная графомания...

[b]– Представленная и в бардовских песнях. [b]

– И она отчасти стимулируется песенными фестивалями, перспективой оказаться на эстраде, взять премию. Но не эти стимулы определяющие, а возможность спеть для своей компании.

[b]– Для вас тоже? [b]

– Я давно выбился из бардовской капсулы, потому что главное мое дело – театр. Просто так я давно не пишу.

– Сколько вы написали песен?

– Просто так, не для театра или кино, – не больше 200. А может быть, и сотни не наберется. Возьмем все, что я написал на Камчатке: половина – для школьной сцены. А просто так, как пишут песни Городницкий или Долина, как пишутся стихи, – очень мало. И крамольных песен я у себя насчитал всего-навсего 25.

– А кажется – их сотни.

– Это называется резонанс.

– Это и есть цель бардовской песни – вызвать резонанс?

– Обычное заблуждение. Если бы это было так, надо было бы выкинуть 90 % песен Визбора, 80 % – Окуджавы, почти всего Клячкина...

– Но есть Тимур Шаов, которому не чужда социальная тема.

– Да, это номер один у нас в области песни-фельетона. Тимур чистый песенный фельетонист, он один разрабатывает эту ниву, и у него нет конкурентов.

Шевчук вряд ли пошел бы во власть

– Лидер группы "ДДТ" Юрий Шевчук – не бард, но говоря об исполнителях, чье творчество имеет общественный резонанс, я не могу его не вспомнить. Все-таки некоторые поэты в России до сих пор больше, чем поэты?

– Безусловно, и про него уже можно сказать: "Певец в России больше, чем певец". Это человек замечательный, такой природной искренности и правдивости и при этом талантливости, что я даже не знаю, кого бы с ним рядом поставить. Некого. Песенный рупор. Даже не рупор, а трибун, потому что рупор зовет куда-то, а Юра воспевает полную независимость и свободу – от властей, от идеологических трафаретов, и все это с интонацией доброго отношения к человеку. И это не религиозный призыв. В первую очередь здесь можно говорить о русском национальном характере, в котором есть эти составляющие – желание добра и желание свободы. Вот это соединено в его творчестве, в его неповторимой залетной интонации, он, по-моему, на две октавы спокойно улетает, как Высоцкий. Это прекрасно, что Юра Шевчук есть, что он так отзывчив на народную потребность. И думаю, Шевчук вряд ли пошел бы во власть.

– Он и так при деле?

– Конечно. Год назад я видел его на "Пилораме". Это мемориальный музей, который устроило под Пермью общество "Мемориал", на месте 36-го лагпункта, в котором сидели и многие диссиденты, в том числе знаменитый правозащитник Сергей Ковалев. На "Пилораме" ежегодно устраивается что-то вроде фестиваля: лекции, выступления, концерты. Год назад на "Пилораму" позвали Шевчука. Он приехал вдвоем с трубачом и обеспечил на этой зоне аудиторию тысячи в две.

В КГБ я проходил под кличкой Гитарист

– В свое время вы были известны не только как бард, но и как правозащитник. Как вы оказались в диссидентском движении?

– Я познакомился с Петром Якиром (сыном расстрелянного командарма Ионы Якира. – "Неделя"), одной из центральных фигур московского диссидентского движения. А поскольку я еще и женился на его дочери, то соответственно оказался в гуще событий. Не откликнуться на них я не мог в силу собственного мироощущения, чувства долга. И не только потому, что мои родители были репрессированы (отец Юлия Кима, переводчик с корейского языка Ким Чер Сан, был в 1938-м расстрелян, а мать, Нина Всесвятская, до 1946 года была в ссылке. – "Неделя"). Я бы все равно вовлекся в это, уже как честный преподаватель истории и обществоведения.

– Тяжело было в СССР честно преподавать историю...

– Мне повезло: во время оттепели была напечатана масса материалов, и, скажем, коллективизацию я давал по репринтному двухтомнику Виктора Петровича Данилова – до печати там не дошло, но в этой книге была чистая правда и о голоде, и о колхозах. Работал я в Холмогоровской школе, стукачей там не было. Еще помню, как в 1963-м или в 1964-м, когда я работал в 135-й школе, ученики выпустили в честь "Одного дня Ивана Денисовича" Солженицына стенгазету, всю опутанную колючей проволокой. Завуч, правоверная коммунистка, подняла бунт, и газету торжественно "хоронили" все этажи.

– Сегодня вы все так же политически активны?

– Нет. Моего заряда хватило ненадолго. По-настоящему я участвовал в диссидентском движении года четыре – до 1968 года.

– Но в 1970-х вы же редактировали "Хронику текущих событий" (первый в СССР неподцензурный правозащитный информационный бюллетень, распространявшийся в самиздате. – "Неделя").

– В "Хронике.." я действительно поучаствовал, но уже отказавшись от писем и обращений в западную прессу, перестав светиться.

– Вы испугались или это перестало вас интересовать?

– Нет, никоим образом. Просто это вошло в противоречие с делом моей жизни. Песенное дело мною овладело, я стал востребован в театре и кино. И в 1968 году я уже понимал, что года через два мне придется проститься со школой, потому что все мои устремления лежат в области театра и кино, и это нельзя сочетать с диссидентством. Понимаете, Галич не мог оставаться драматургом и одновременно сочинять песни: любое его сочинение для сцены было бы немедленно "зарублено". И он остался автором великих песен – здесь он отвечал только за самого себя.

– Они не имели ни малейшего шанса быть изданными.

– Да, как не имел шанса быть напечатанным Солженицын, но он тоже отвечал за себя. А в кино или театре ты отвечаешь за коллектив.

– Но вы продолжали писать крамольные песенки.

– Немного. А выступать с громкими заявлениями уже не мог.

– И придумали себе псевдоним Ю. Михайлов.

– Под моей фамилией меня бы никто не опубликовал.

– Из школы вы ушли по своей воле?

– Меня выгнали – я подписал несколько довольно резких писем в начале 1968 года, одно из них наделало шороху за рубежом, и все 12 подписантов были немедленно выгнаны с работы.

– Ваше мировоззрение изменилось с тех пор?

– Если говорить о моем отношении к власти, то конечно. Потому что все-таки изменилась власть. Прежняя власть отрицала частную собственность. А нынешняя на ней основана. Прежняя власть опиралась на тотальную цензуру – нынешняя несопоставима с той. Нельзя сказать, что она освободила общество от цензуры, которая по-прежнему свирепствует на телевидении, как в самом массовом органе воздействия на народные массы. Но в прессе она значительно слабее, а что касается интернета, театра, живописи, литературы, кино – там полная свобода, которой при советской власти почти не было. Была только знаменитая двадцатка нонконформистов, которым позволяли выставляться на Малой Грузинской. Выстраивались на эти выставки огромные очереди, но обходились без ОМОНа. И над ними не висела угроза каторги.

– Над вами висела?

– Когда в 1970 году судили в Ташкенте правозащитников Илью Габая и Мустафу Джемилева, я выступал как свидетель, но в отдельное судопроизводство были выделены материалы на меня. Тогда дело кончилось ничем – думаю, на этот счет была отмашка из Москвы.

– Правда, что вы проходите в материалах КГБ под кличкой Гитарист?

– Мне так рассказывали в обществе "Мемориал".

До меня православие не добралось

– В два года вы оказались в Калужской области, у бабушки. Судя по фамилии, ее семья имела отношение к церкви.

– Прадед мой действительно был поп, замечательный. Род Всесвятских знаменит в Калужской губернии. Там был такой уездный центр – Угодский Завод, сейчас это город Жуков, поскольку недалеко от него родился Георгий Константинович. И вот там его и крестил мой прадед Василий Павлович Всесвятский. У него было трое сыновей, и один из них – Николай Васильевич, брат моего деда Валентина Васильевича, земский врач, Жукова лечил. От тифа, кажется.

– Вас тоже крестили?

– Да. И, знаете, моя дочь Наталья, журналист по профессии, пусть без фанатизма, но подалась в православную веру. Таких людей, верующих, но без этой оголтелости, я знаю много, и у меня они вызывают огромное уважение. А до меня православие не добралось. Когда у меня спрашивают, во что я верую, я вспоминаю знаменитую историю с Егором Гайдаром, который, будучи исполняющим обязанности премьера, был в Якутии. И посещал там собрание партактива. Какой-то подвыпивший бригадир спросил его посреди доклада: "Слушай, а ты в Бога веруешь?" На что Егор Тимурович ответил: "Знаете, вообще-то я агностик". Вот и я агностик.

Неслучайная земля

– Помимо российского у вас есть израильское гражданство. Где вы живете больше: в Москве или в Иерусалиме?

– Здесь. Хотя в Иерусалиме бываю часто. Обстоятельства жизни заставили меня там прописаться, но я об этом не жалею. Для меня это, конечно, неслучайная земля. И там уже сложился замечательный круг моих друзей. Сказать, что у меня есть там какое-то дело, не могу. Кроме одного: я вхожу в редколлегию очень хорошего литературного альманаха "Иерусалимский журнал".

– Я знаю, что вроде бы вы там тоже собирались ставить мюзикл – об истории Второго Храма.

– Эта идея была моя и Игоря Бяльского, главного редактора "Иерусалимского журнала". Однажды он услышал наше с композитором Дашкевичем сочинение под названием "137-й псалом. На Реках Вавилонских". И так проникся этим сочинением, что тут же решил, что надо написать большой мюзикл с этим псалмом посередине.

– Верди уже сочинил.

– Верди?

– Оперу "Набукко", со знаменитым хором "На Реках Вавилонских" в третьем акте, написанном как парафраз библейского псалма.

– Что, вот этот?.. Там-та-ра-рам... (поет). Правда? Не может быть. Это что угодно, только не плач.

– Верди так себе представлял. Этот хор хотели сделать гимном Италии.

– Я знаю, и вот на гимн это как раз похоже. Надо мне попросить внучку перевести текст, раз уж она учит итальянский. Знаете, в Театре Фоменко этот хор сделали гимном театра, и когда я там услышал эту мелодию, я был ею настолько заворожен, что попросил записать. Мне дали диск, который я время от времени ставлю и наслаждаюсь. И я понял, что должен сочинить слова. И написал могучий текст, который ложится на эту мелодию – "Ars longa vita brevis" ("Искусство вечно, жизнь коротка").

– Мюзикл про Храм вы в итоге написали?

– Да. Часть текстов написал Игорь, часть я. Но пристроить их мы никуда не смогли. В Тель-Авиве есть театр "Гешер", который возглавляет бывший наш режиссер Евгений Арье, но ему эти тексты не пришлись по душе. В Москве пока этим мюзиклом тоже никто не заинтересовался. Хотя мне он нравится, там есть и лирическая линия, и любовный треугольник... И если кто-то возьмется это поставить, мы немедленно попросим Дашкевича написать музыку.

Монолог Трактирщика из нового мюзикла "Обыкновенное чудо"

Трактир "Эмилия", гостиница

"Эмилия".

Вдали от суетных тревог,

На перекрестке трех дорог.

Чистейший воздух, тишина, покой,

идиллия.

Хозяин вежливый, богат и одинок.

Трактир "Эмилия", гостиница

"Эмилия".

Со всех сторон сюда народ

Охотно едет круглый год.

Хозяин рад: успех, известность,

изобилие,

Хозяин рад – но все чего-то ждет.

Чуть заслышится топот копыт

Да ступеньки затем заскрипят,

Он на двери с надеждой глядит

Вот уже лет пятнадцать подряд.

Входит егерь, пастух, дровосек,

Входят барышни и господа,

Входит всякий сюда человек,

Лишь она все не входит сюда.

Трактир "Эмилия", гостиница

"Эмилия".

Не слышно топота коней,

Петля дверная не скрипит.

Где ты, Эмилия, Эмилия, Эмилия?

Камин пылает,

И стол накрыт.

Беседовала Ирина Мак