Недавно по телевизору показывали вечер памяти Булата Окуджавы. По российскому, естественно, телевидению, если вы сразу не догадались. Юлий Ким, Никитины... Как всё-таки здорово, что нет-нет, да мелькнёт на экране между похабщиной рекламных шоу, "перпендикулярного кино" и волейболисток, восхищённых прокладками с крылышками, что-то настоящее. Очень редко, но бывает. То очередной великолепный цикл Эдварда Радзинского, то отличная программа "Хамелеон" Юрия Мамина с неподражаемым "Санчо с Ранчо"... И вот вечер, посвящённый Окуджаве.

Я не хочу обсуждать достоинства передачи или её недостатки. Это так же глупо, как пытаться рассуждать на тему, что хорошо и что плохо в картинах импрессионистов на фоне мазни Шилова или Налбандяна. На сцене и в зале были СВОИ. Весь вечер меня не оставляло чувство, что я присутствую на сборе сектантов. Уходящей, растворяющейся во времени и пространстве прекрасной секты "дворян с арбатского двора, своим двором введённых во дворянство". Людей, понимающих друг друга с полуслова, полужеста, гитарного аккорда, строки из песни... Я всматривался в людей в зале и видел ЛИЦА. Не рожи, не физиономии, не хари, не рыла, а именно лица, которых, сколько ни ищи, не обнаружишь в передачах Фоменко или собачьих шоу... Люди с лицами ещё есть в России, но эта замечательная секта, как мне кажется, переживает самые страшные времена. Потому что она прощается с миром. Уходит. Вымирает.

И дело здесь, конечно же, не только в осиротевшем жанре авторской песни, городском романсе. Не в том, что ушли Галич и Высоцкий, Визбор и Окуджава, а на смену им никто не пришёл. Никто и не мог прийти. Просто имеет смысл говорить об этих поющих поэтах применительно к данной секте: они были её бардами, проповедниками, носителями идей.

В 60-е годы родилась эта секта и просуществовала без малого тридцать лет — полутайное сообщество истинной российской интеллигенции, не имеющее никакого отношения к советской "образованщине". В них, в этих людях, таилась надежда на то, что, когда советский рейх рухнет, всё будет просто замечательно! Это они в семидесятые: "есть, стоит картина на подрамнике, есть, отстукано четыре копии, есть магнитофон системы "Яуза". И этого достаточно".

Большинство из них не отправлялись в ссылку, как Сахаров, не сидели в тюрьме, как Слепак, не высылались за границу, как Бродский... Но это они бубнили на знаменитых кухнях, слушали "вражеские" голоса, передавали друг другу книжки и кассеты. Это они защищали Белый дом в августе девяносто первого и ликовали, чувствуя свою причастность к уничтожению коммунистического сброда, гордились, что Россия спихнула с постамента убийцу на площади его же имени в центре Москвы.

Они были так счастливы, что забыли одну из заповедей своей секты: у гроба всегда "встают мародёры", чтобы нести почётный караул... Секту постигло самое страшное — разочарование. Тогда, в 70-80-е, можно было надеяться на будущее. Теперь — будущее наступило, и в нём им нет места.

Наверное, у кого-то хватит смелости и совести рассуждать о том, что сектанты (простите мне это слово — очень не хочется пользоваться обрыдшим термином "шестидесятники". Мне кажется, он вообще неточен) были не очень отважны в застойные годы, очень наивны, "желали странного", как писали Стругацкие, и создали свои заповеди, которые практически невыполнимы в нашем сумасшедшем мире. Но, по-моему, любые трезвые рассуждения меркнут перед удивительной общностью людей, последовавших призыву Окуджавы: "Возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть по одиночке".

Новая, прагматичная Россия вышибла "взявшихся за руки" на обочину жизни. Многие из них, со всеми своими заповедями, представлениями о порядочности и смысле бытия, выпали из привычного среднего класса в класс малоимущий, а некоторые порвали с сектой навсегда: "Уходят, уходят, уходят друзья. Одни в никуда, а другие в князья..." Уже никто и никогда не будет ломиться на запрещённое выступление автора этих стихов, никто и никогда не будет всю ночь напролёт читать в плохой ксерокопии "Гадких лебедей" (утром её надо обязательно отдать!). Зачем? Кассету Галича можно купить в магазине, впрочем, как и полное собрание сочинений Стругацких. Только мне почему-то кажется, что сегодняшний спрос и на то и на другое несравним с тем, что было раньше.

Прошло время? Неактуально? Устарело? Мне представляется, что ни в малейшей степени. Наоборот, во многом приобрело ещё большую злободневность. А вот что касается востребованности, тут конечно... Меня ещё не приняли в ряды юных ленинцев, а я уже сидел у магнитофона "Яуза-5" и, уставившись на зеленый глазок, слушал непонятные мне песни. С каждым годом я открывал в них что-то новое для себя. Можно без преувеличения сказать, что опальная в то время поэзия и литература являлись важной частью нашей жизни.

Наверное, во многом здесь была прелесть запретного плода, но в результате давало возможность учиться оценивать по достоинству "разрешённое и рекомендованное". Я вовсе не хочу сказать, что то, что из меня выросло, подтверждает величие сектантов. Скорее наоборот. Кроме того, не думаю, что заслужил чести считать себя полноправным представителем сообщества. В лучшем случае "кандидатом". Галича уже не было в СССР, а мы с друзьями слушали и знали наизусть практически все его песни. Как и песни Кима, Высоцкого, Визбора. Зачитывались Искандером, Аксёновым, Войновичем... Во многом поэтому мне не нравится слово "шестидесятники" — мы, поколение их детей, рождённых в середине, конце пятидесятых, тоже вступили или попытались вступить в секту.

А потом мы уехали. И прилетели в Тель-Авив. "Словно из всех песочных часов на свете кто-то сюда веками свозил песок". Для наших детей всё по-другому. Да, мой сын слушает и любит Высоцкого, перечитывает "Трудно быть богом" и хохочет над "Чонкиным". Но всё это уже не то. Он находит там другое. Упаси Боже, я не хочу сказать, что наши дети хоть в чём-то хуже нас. Лучше. Но другие. Им не посчастливилось расти (вариант: повезло не расти) в эпоху тотального вранья, когда "гремит напетое вполголоса, гудит прочитанное шёпотом".

Им никогда не понять историю знатного мастера, выпускающего колючую проволоку ("Мы ж работаем на весь наш соцлагерь — мы ж продукцию даём на отлично!"), не насладиться до конца "Созвездием Козлотура" (газета "Красные субтропики"), не прочувствовать всю запредельную глубину строчки: "Ну если я чего решил — я выпью обязательно!" Ещё раз подчеркну: я не берусь судить, хорошо это или плохо. Скорее всё-таки хорошо. Потому что, как ни крути, уникальная, уходящая секта абсолютно чужеродна этому миру и вообще родилась исключительно благодаря гниющей империи, ни на что не похожему кафкианскому Совку...

Мы с вами хорошо хлебнули всего того, что должен хлебнуть человек, принявший решение переехать в другую страну, и многое сумели понять — "мы научились штопать паруса и затыкать пробоины телами". Но что ни говори, даже те из нас, которые могли бы по праву считаться членами секты, уже ими не являются. "Отшумели песни нашего полка, отзвенели звонкие копыта". Я не знаю, были ли они у нас звонкими раньше, но то, что мы их потихоньку откидываем, — это несомненно.

Мы ещё не стали настолько израильтянами, чтобы смотреть умопомрачительные в своем убожестве передачи Дуду Топаза, но уже приближаемся к новым россиянам, не испытывая чувства омерзения к какому-нибудь "L-клубу"... Я, по правде говоря, думаю, что мы на своих не звонких копытах рысью скачем к духовной деградации, идя "ноздря в ноздрю" с великой "доисторической" родиной. Процесс пошёл. Жалко. Обидно. Потому что поэты-сектанты в наших новых реалиях звучат весьма современно. Не верите? Тогда попробуйте найти, например, более точные слова о "русской" партии, чем те, которые сказал Галич более двадцати лет назад и, понятное дело, совершенно о других людях: "И теперь, когда стали мы первыми, нас заела речей маета, но под всеми словесными перлами проступает пятном немота. Пусть другие кричат от отчаянья, от обиды, от боли, от голода! Мы-то знаем — доходней молчание, потому что молчание — золото!"... Погорячился — у нас никто не голодает.

А Окуджава не для нас и не про нас написал: "Дураки обожают собираться в стаю, впереди их главный — во всей красе..."? Или вот строчка последнего из могикан (дай Бог ему здоровья!) Юлия Кима вам ничего не говорит? "Куда ты скачешь, мальчик? Скажи ты мне — куда?! Вокруг одно и то же — бардак и суета. Да что за беда, да что за беда, да что за беда, ей-Богу, — поеду понемногу, куда-нибудь туда..."

Ещё желаете? Пожалуйста! Сколько угодно! "Ни гневом, ни порицаньем давно уж мы не бряцаем: здороваемся с подлецами, раскланиваемся с полицаем". Или вот: "Время сеет ветры, мечет молнии, создаёт советы и комиссии, что ни день — фанфарное безмолвие славит многодумное безмыслие". Это, пардон, про Сохнут сказано, пропади он пропадом, или всё-таки про наше правительство, всех ему благ?

Мы не уберегли уникальную секту. Она не существует в Израиле, она доживает свой недолгий век в России. Мы с вами, неудавшиеся во всех отношениях сектанты, вступили в другие сообщества, пришли в иные конфессии... Наверное, сделать здесь ничего нельзя: какой бы ни была любимой хрустальная ваза, как бы ни хотелось не расставаться с ней никогда, бессмысленно рыдать над черепками, а тем более пытаться их склеить... Единственное, на что мне хотелось бы надеяться, так это на то, что хоть что-то в нас сохранится от того сектантства и перейдёт к нашим детям. У Высоцкого есть такие строчки: "Разглядеть, что истинно, что ложно, может только беспристрастный суд. Осторожно с прошлым, осторожно, не разбейте глиняный сосуд. Одни его лениво ворошат, другие неохотно вспоминают, а третьи даже помнить не хотят, и прошлое лежит, как старый клад, который никогда не раскопают".