Вот вам два мнения. Одно высказано однажды в приватной беседе: писать так, как Сухарев, не столь уж сложно: его слог – слог явно не Кушнера и не Мориц. Другое утверждено типографским способом на странице "Литгазеты": "...большой русский поэт Дмитрий Сухарев". Что ж, попробуем разобраться и, если уж не истину найти, то хотя бы золотую середину.

Итак, знакомьтесь: Дмитрий Антонович Сухарев – доктор биологических наук, ученый с мировым именем, и – автор шести стихотворных сборников, поэт, чьи строки известны не только в литературной среде, но и в среде студентов, туристов, музыкантов, теперь – после лент "Москва слезам не верит" и "Поездки на старом автомобиле" – и в среде киношников, поскольку многие стихи Сухарева в качестве песен распеваются едва ли не во всех концах страны.

Первый его самостоятельный сборник (до этого было "Общежитие" – коллективный труд четырех поэтов) "Дань" был не просто замечен – принят с восторгом, и "Комсомольская правда" писала: "Книжка Дмитрия Сухарева – праздник... Сухарев покорил самых разных читателей высокой духовностью, глубиной взгляда на повседневные житейские дела..." (23 января 1964 г. – Ред.).

Напомним, что время было такое – время взлета и расцвета авторской песни. В одном из интервью Юрий Визбор объяснял его возникновение образовавшимся вакуумом, когда прекрасные военные песни были уже давно написаны и спеты, а песен, которые хотелось бы петь в компаниях, в походах, наедине с собой, еще не было. В поэзии тех лет происходило нечто похожее. Работали мэтры поэзии, приобретала необыкновенную популярность так называемая "эстрадная" поэзия, и всё это было интересно и замечательно, однако не все же стихи читать на площади, – и вот тут как раз необходимо было появление поэзии такой, как Сухарева, и именно Сухарева: она была и новаторской в своей негромкости, и вечной, если говорить о ее настроении и форме.

Вернемся к цитате из "Комсомолки" о повседневных делах: очень точное наблюдение. Сухарев – поэт и рыцарь буден, в которых он видит Бытие. Перелистываю тоненькую "Дань": "И я предпочитаю любой судьбе иной мое предначертанье и небо надо мной", "Привыкаешь к теплым дням, привыкаешь к деревням, притулившимся по склонам, прирастаешь к желтым кронам и медлительным корням", "Ходи, человек, на службу, учи, человек, сынишку, да знай, человек, что где-то в огромном и взрослом мире, как бегуны на старте, стоят, накренясь, ракеты, нацеленные в твой дом. А студентка твоя, Евстигнеева, не знает отделов мозга. А спросится всё – с тебя".

Собственно, уже в первом своем сборнике Сухарев – это видно даже всего по нескольким цитатам – очень емко и точно обозначил свой мир, его составные и его ценности. Позднее он сформулирует свое кредо: "Но вот что важно было мне: не выше быть, а – наравне, сказать, когда молчать грешно, и быть в ответе".

У Григория Козинцева есть книжка, которая называется "Время и совесть". Этими глубинными понятиями можно, мне кажется, мерить стихи Дмитрия Сухарева. Он – поэт того поколения, кто чуть-чуть не дорос до участия в Великой Отечественной, но кто всей душой и плотью впитал в себя ее уроки и ее боль.

...И когда над ними грянул смертный гром

Трубами районного оркестра,

Мы глотали звуки

Ярости и муки,

Чтоб хотя бы музыка воскресла.

Вспомните, ребята,

Вспомните, ребята, –

Это только мы видали с вами,

Как они шагали

от военкомата

С бритыми навечно головами.

Это стихотворение, ставшее потом песней, хорошо известно. А вот сравнительно недавнее – "Двор" – о том, как в Ташкент, родину Сухарева, привезли эвакуированных, и дети водили во дворах свои хороводы, несмелые и тихие – военные! – а поэтическая память через много лет откликнулась на это остро, щемяще и сильно:

И фактически, и фонетически, и хромосомно

Были разными мы, но вращательный некий момент

Формовал нас, как глину, и ангелы нашего сонма,

Просыхая на солнце, все больше являли цемент.

Не отсюда ли, из тылового – и опять-таки: военного! – детства эта неизбывная боль, что просвечивает через многие "взрослые", пусть даже совсем не о войне, стихи Сухарева, — боль, что порой по-настоящему ослепляет? Но об этом – позже.

Однажды он написал очень для своей поэзии симптоматичное: "И самозванный представитель массы – лирический герой – мне ни к чему". А на одном из своих авторских вечеров улыбнулся смущенно: "Мои стихи – из домашнего альбома...".

Да, его стихи – это отражение его жизни. Не приукрашенной, не парящей на Парнасе, – обычной жизни обычного человека, знакомой каждому из нас. И радость в ней – не яркая заграница, не сенсация, а... Впрочем, судите сами: от простого восклицания "Так уж рад, что я живу, что прописан к белу свету!", от смешного признания "Мне химчистка – принцесса, и столовка – принцесса, и биточки с гарниром меня не убили" – до такого вот, как всегда, с юмором, высказывания: "Мы живем высоко. Наши окна блестят. Где-то снизу – верченье людское. Все же пятый этаж – это вам не пустяк, не у каждого счастье такое".

Умение находить не просто радость, но – счастье в таком, казалось бы, естественном и привычном ежедневном существовании на этой земле: существовании себя самого, своих близких, зверей, леса, моря, неба – это редкое умение составляет суть поэзии Сухарева. "Естественный путник Земли", как он называет себя в одном стихотворении, Сухарев не чужой и на огромных пространствах страны, и на крошечном кусочке почвы, где царствуют муравьи, травы и запахи. "Да, будут города и мир иных привычек, но пусть хоть иногда нисходит к нам первичность, чтоб встать за солнцем вслед, бренчать путем зеленым и видеть белый свет таким неразделенным..." – последнее слово очень характерно. Кажется, что для Сухарева мир и впрямь – неразделенный, он един и целостен, как у ребенка, он – гармоничен. Так ли?

И Сухарев вздохнет и скажет: "Человек, который пишет стихи, не может быть гармоничным, мне так кажется... Иначе бы он не писал стихи, потому что сама потребность писать – это, скорее всего, потребность гармонизировать хаос мира, хаос собственной души. Это именно ощущение, что все нескладно. И чтобы этому что-то противопоставить, пишутся стихи..."

Действительно, ему вполне удается это: создать мир, где бывает сказочно хорошо и просто, как в лучших днях детства, где все существует, как природа, естественно и органично, где даже слова не нужны, только чувство: "Гляди, скамейки замело, и снег деревья кутает, и так свежо, и так светло! – а слово все запутает"... Но ведь почти тут же – другое, "повзрослевшее" и, соответственно, горько ироничное: "Но всех блаженней, всех блаженней, кого в слова не занесло, кто чтит таблицу умноженья и свято верует в число" – уже не боязнь какого-то неосторожного слова, а утверждение новой ценности, гораздо более определенно, – числа. Конечно, ироничность, но всё же... Эти слова – как мостик от безоблачно-ясной по мироощущению поэзии Сухарева (пусть даже в лучших целях – возьми сборник и повышай себе жизненный тонус! – стилизованной под таковую) – к поэзии иного строя и настроения. Пожалуй, гармония не бывает вечной, если она и устанавливается, то, как правило, не слишком-то надолго, и подчас неожиданно оборачивается противоположной своей стороной, только многие пытаются искусственно продлить это состояние счастья, а некоторые, как Сухарев, доверившись собственной душе, откровенно распахивают ее перед читателем, поверив в его такт, умение понять, почувствовать малейшие колебания состояния поэта, его настроения, его самоощущения в мире в данную минуту. И появляются – чуть не друг за другом – на страницах сборников такие стихи: "Бремя денег меня не томило, бремя славы меня обошло, вот и было мне просто и мило, вот и не было мне тяжело", – и такие: "Пустяки, моя милая, все – пустяки: эти старые церкви, и эти стихи, и любая словесность, и местность, если даже в поэзии, гостье ночной, даже в бойкости марша за тощей стеной ощущаешь свою неуместность...". Такие: "Месяц март – ай да он, взял себе такую моду: шасть зиме с размаху в морду – шах и мат! Дух и вон..." – и такие: "Нам небо это вросло в крыла, земля-планета в стопы вросла. К звезде б рвануться – так ноги рви. К траве б нагнуться – крыла в крови". И эта драматическая, а иногда трагическая нота звучит подчас в границах одного стихотворения вместе со всегдашним сухаревским юмором... Немногим поэтам удается такая опасная игра, такое балансирование над обрывом: не заведомо грустное стихотворение написать, а почти беспечальное, где вдруг строчка или строфа создадут атмосферу тревоги или беды, отстраниться от которой уже не будет возможности, где чуть ли не балалаечный аккорд зазвучит виолончелью:

... над нашей моторкой гагарка летела,

Над нашим мотором, ревущим надсадно, летела гагарка,

Гагара из перьев, из теплого пуха, из бренного тела.

Но также из песни – и песню полета крылами слагала.

Летела гагара над чистым пространством, над мирным простором,

Над Марьиной Коргой, семью островами, косою, лесами,

И с пеной на гриве волна не ревела над нашим мотором,

Над нашим мотором хрустально висела волна Хокусаи...

А пятнышко туши на чистом пространстве поморского шёлка

Вдали размывалось, а песня полёта едва различалась,

И песня прощалась со всей нашей тишью, погибшей без толка,

И песня к нам в души, поняв, что без толка, уже не стучалась.

"Больно нынче он далек – человек от человека", – сетует Сухарев. Каков же выход? Обратимся к другому стихотворению, печальному и – опять – ироничному: "Уймём избыток мыслей остатком добрых слов..."

Так и будет в его поэзии всегда: частушки-припевки, никогда, однако, не легковесные, но созданные по принципу "сказка – ложь" – и острота ощущения такого сложного, такого взвихренного нашего мира. Взгляните: кажется, это нарисованная детской рукой картинка: "Выберу самое синее море, белый-пребелый возьму пароход, сяду, поеду дорогой прямою все на восход, на восход, на восход...". А это – рука зрелого художника: "Каждый ларёк заколочен, шелест рождают шаги, осень – косматая псина – мерно бредёт у ноги".

Обложилась его сборниками и чувствую, как все труднее становится выбирать для цитат отдельные строки, как необходимо познакомить всех со стихотворением целиком: они всё глубже, всё строже, всё добрее и по-прежнему боятся громких слов и фанфар: "И если дорога разбита, то дело и тут не труба: была бы, ребята, орбита – работа, свобода, судьба".

А еще поэзия Сухарева – это песни. Первые песни с его стихами появились, когда он был студентом МГУ, последние... Недавно Виктор Берковский (ему и Сергею Никитину принадлежит большинство песен на стихи Сухарева) сочинил песню "Конец сезона". А сколько их впереди! Впрочем, это тема другого – отдельного и неспешного – разговора. Сухарев – страстный пропагандист и апологет авторской песни, об этом у него написано много. Прочитайте прелестную "Фиесту" (Забуду ль пеструю лавину, катившуюся в котловину на наш восторг, на наше "ах!" По склону барды мчались бодро, мелькали бороды и бедра, скакали спальники и ведра, гитары прыгали в чехлах..."), "Стихи о домашнем музицировании", посмотрите, как сильно изменилась "Песня" – своеобразный манифест авторской песни – первая ее редакция в сборнике "Дань", последняя – в сборнике "Главные слова": насколько серьёзнее и ответственнее стала она: "А песню подхватит любой, а песне найдется работа, покуда в ней нашей судьбой оплачена каждая нота"...

Работа над собственными стихами? Не только.

Сухарев: "В Москве на улице Герцена есть небольшой двухэтажный особнячок, известный на всю страну тем, что оттуда транслируются телепередачи "Что? Где? Когда?". Этот особнячок принадлежит Московскому горкому комсомола и называется "Дом вечернего досуга молодежи". И вот в этом доме уже около трех лет собирается наше литературное объединение. Я им руковожу. В объединение входят молодые авторы. Занятия проходят очень интересно. Мы считаем, что это объединение московских клубов самодеятельной песни. Так оно и утверждено в Союзе писателей, как литобъединение клубов самодеятельной песни. Гостями у нас бывают хорошие поэты и критики. Гость часто спрашивает: что у вас надо делать? Я говорю: расскажите о том, что вы считаете самым интересным и важным для себя, о чем вы сейчас думаете. И подчас люди говорят о самых неожиданных вещах... По моему убеждению, в авторской песне должны быть хороши все компоненты. Существуют и иные теории. Я считаю, что для песни будет лучше, если музыка будет как можно лучше, стихи как можно лучше, исполнение, голос, гитара – тоже. Это примитивная мысль, но, мне кажется, она верна, а значит, ее надо доказывать и за нее бороться...".

Мы идем с ним по улице, погода замечательная, лица прохожих добры. Сухарев рассказывает мне про Слуцкого. Какой же солнечный он человек, – думаю я и смотрю на него, и вижу, что он плачет, и отворачивается, чтоб не заметно это было, и продолжает говорить о Слуцком и о поэзии, и день светел и свободен, и улица – почти нескончаема...

Вспомним же напоследок те два – из самого начала статьи – мнения: может быть, и не стоит сталкивать их в споре, в общем-то, ненужном и безрезультатном?

...Известно ль вам, как стоек дым

Стиха – и как непоправим

Набросок в состоянье пепла?

Горят не рукописи – мы

Палим собой давильню тьмы,

Себя горючим обливая.

И боль, которой мы живем,

Не поэтический прием,

Она – живая.

1986 г.

____________________

Статья также была опубликована:

Библиография. – 1990. – № 6. – С. 81–84 (с сокр.).