Во время одной из радиопередач ко мне долетел по прямому эфиру каверзный вопрос: "Не считаете ли вы так называемую авторскую песню прибежищем графоманов? Что там поют ваши барды, разве это серьёзная поэзия?" Я, конечно, ринулась в бой с невидимым противником за поэтические высоты, завоеванные Высоцким, Окуджавой, Городницким, Визбором и другими моими любимыми авторами. Статья Алексей Тугарева о стихах одного из своеобразнейших современных бардов Михаила Щербакова – весомый аргумент в споре о месте бардовской лирики в светлом пространстве русской поэзии.

Главред (Ирина Алексеева)

Несколько лет назад мне довелось обсуждать идею издания хрестоматии по современному русскому стихосложению. Тогда я вдруг обнаружил, что непропорционально много примеров придётся привести из одного автора – Михаила Щербакова. Я в конце концов реализовал идею хрестоматии, скорее даже небольшого учебника, – с примерами только из Михаила Щербакова – на его неофициальном сайте: http://blackalpinist.com/scherbakov/.

Приступая к этой работе, я знал, что Щербаков – блестящий мастер версификации, но внимательное исследование позволило обнаружить нечто совершенно удивительное.

Как известно, основой русского стихосложения является силлабо-тоническая система, которая развилась у нас более чем в каком-либо из европейских языков. В итальянском, французском, испанском, польском стихе силлаботоника вообще не очень прижилась, а в английском и немецком ограничилась двухсложными метрами (ямбом и хореем), уже трёхсложники (дактиль, амфибрахий и анапест) там довольно редки, в русском же стихе возможны и четырёхсложные метры – пеоны (строго говоря, они являются частным случаем двухсложников), и пятистопные – пентоны.

Впрочем, даже пеоны всегда были нечасты – хотя можно вспомнить "Письма римскому другу" Иосифа Бродского (Пе III 3 – римскими цифрами обозначается положение ударной константы от начала строки, а арабскими – количество стоп) или "Волейбол на Сретенке" Юрия Визбора (Пе IV 3). Для Щербакова же пеоны вполне обычны, причём и длиннейшие, которые прежде ни разу не встречались, например: Пе I 5 ("Панорама", "У дороги чибис"), Пе II 4 ("Однажды думал-думал..."), Пе III 4 ("Род людской"), Пе IV 5 ("Всё равно не по себе...") и даже Пе IV 8 и Пе IV 10 ("Австралия"). Ещё одно новшество – пеоны с дробной стопностью, отличающиеся от обычных тем, что после последней пеонной ударной константы имеется ещё одна двухсложная стопа, например: Пе I 3,5 ("Свидание с полковником"), Пе II 3,5 ("Песня о героях"), Пе III 4,5 ("Род людской", отдельные строки), Пе IV 3,5 ("Учитель алгебры", отдельные строки). Мало того, Щербаков убедительно демонстрирует не только четырёх-, но и шестисложные ритмы – гексоны: Гкс IV-VI 1,5 ("Сезон дождей", "Неразменная бабочка"), Гкс II-IV 3,5 ("Кинематограф 2"), Гкс IV-VI 2 и Гкс III-V 2 ("Инициалы").

Стоит отметить и уникальные примеры сверхдлинных двухсложников: 18-23-стопного ямба ("Once"), 26-27-стопного хорея ("Калейдоскоп детский"), наконец, удивительный бесконечно длинный двухсложник – "Кого люблю, того не встречу..." где регулярный ритм сперва устанавливается, потом дробится пополам, становясь чётче, потом превращается в хаотическую смену правильных однострочных ямбов и хореев, при этом зарифмованы все строки, кроме последних двух.

Логично предположить, что у Щербакова должны быть образцы и сверхдлинных трёхсложников. И они действительно есть: 12-16— стопный дактиль ("Просьба"), 14-16-стопный афмибрахий ("Вадемекум", впрочем, здесь амфибрахий несколько расшатан за счёт пропусков безударных слогов). Сверхдлинного анапеста у Щербакова нет, впрочем нечто подобное ранее уже было сделано Андреем Макаревичем ("Памяти Высоцкого" и "Посвящение театру"). У Щербакова же мы находим нечто другое, но ещё более удивительное – сдвоенный 4-6-стопный анапест (Гкс III-VI) в сложнейшей строфе ("Предположим").

Существование пентонов (пятисложных силлабо-тонических размеров, в которых схемные ударения разделяются регулярно чередующимися интервалами в один и два слога) до сих пор отрицается многими стиховедами, хотя примеры коротких (полутора— и двухстопных) пентонов, хотя не всегда вполне строгих, чаще срывающихся в дольники, известны с 10-х годов XX века. Что же касается более длинных пентонов, то впервые Пт I-III 3 был открыт Даниилом Андреевым (вступление и послесловие к поэме "Железная мистерия" и т. д.) и независимо от него (четверть века спустя) Юрием Левитанским ("Память"), причём и у Андреева, и у Левитанского есть срывы в дольник. У этих же авторов были и другие открытия длинных пентонов – Пт I-IV 2,5 у того же Левитанского ("Я, побывавший там...", начиная с третьей строки) и Пт II-IV 4 у Даниила Андреева ("Симфония городского дня"), а Пт III-V 3, видимо, впервые был использован Дмитрием Быковым ("Вариации 1" – чётные строки, в нечётных – Пт III-V 2). Щербакову же принадлежит приоритет первого использования Пт I-IV 3,5 ("Мне ничего не надо..."). Стоит ещё отметить, что и другие пентоны (впрочем, в основном полутора— и двухстопные) им используются весьма часто, чаще, чем кем-либо из современных русских поэтов — например: Пт I-III 2 ("Красные Ворота"), Пт I-IV 2,5 ("Два слова рыбы"), Пт II-IV 2 ("Интермедия 1", "Школа танцев 1"), Пт III-V 2 ("Кадриль") и т.д.

Ещё одно открытие Щербакова – это хориямб – ямб, в котором первое схемное ударение смещено со второго на первый слог, нерегулярный, но вполне силлабо-тонический размер, весьма активно используемый его первооткрывателем (в четырёх— и трёхстопном вариантах): "Фонтанка", "Серенада", "Это не я", "Петербург" и т. д. Кроме того, Щербаков впервые в русской поэзии продемонстрировал неурегулированное чередование трёхстопных ямба и хориямба ("Привёл себя в упадок..."), что может быть описано как равноиктная силлабика. Несколько менее отчётливо это сделано и на двух-, и на четырёхстопной основе ("Тема полёта", "Лунная соната").

Если говорить о тоническом стихе (а вообще эта тема требует отдельной статьи), то здесь Щербаков впервые написал правильный 8-иктный дольник ("Целое лето"), впервые использовал в песенном жанре длинноинтервальный акцентный стих ("Декларация", "То, что хотел бы я высказать...", "Поводырь"), впервые продемонстрировал четырёхиктный тактовик на базе Гкс IV-VI ("Школа танцев 2"), создал тексты исключительно сложного ритмического рисунка ("К речи", "У дороги чибис").

Что ещё? Никто до Щербакова не использовал трёх— и четырёхэлементные составные строки ("Трубач", "1992", "Марш кротов", "Сердце ангела", "Волк"), никто не писал белые стихи столь сложной регулярной структуры ("Какой кошмар...", "Дуэт", "Анданте", "Чужая музыка 2", "Жизнь прекрасна"). Никто до Щербакова.

А ведь в начале творческого пути его метрический репертуар был сравнительно однообразен – чуть ли не половина песен 80-х годов написана четырёхстопным хореем (например, "Песня о тройке", "Пошлый романс", "Горестный романс 2" и "Восходя дорогой горной..." имеют даже одинаковую схему рифмовки — АбАб) или трёх— и четырёхстопным ямбом. Но с середины 80-х стали появляться песни, не похожие ни на что, прежде уже известное в русской поэзии ("Болеро", "Возвращение", "Трубач", "Ad Leuconoen"), а примерно с 1993 года едва ли не все песни Щербакова несут в себе что-то ещё небывалое: впервые применённый размер, необычный ритм, экзотическую строфику и т. д. Впрочем, иногда погоня за редкой и красивой формой сочетается с малопонятным содержанием текста ("Джим", "Switzerland"), но, к счастью, такое сравнительно редко.

И это не менее удивительно.