Любой автор уязвим – человек, поющий собственные стихи под гитару, уязвим вдвойне и втройне. Ему обязательно будут пенять за качество текстов и примитивность мелодий, а также за излишнее "актерствование" при исполнении. Профессионального признания такой автор никогда не дождется: ни от литераторов, ни от музыкантов, ни от актеров – а такое признание не только приятно, но необходимо любому творческому человеку. Признание слушательское, конечно, хорошо – но ведь никогда не знаешь, когда ты наскучишь аудитории – или когда аудитория наскучит тебе.

Михаил Щербаков уже более двадцати лет пытается опровергнуть большинство вышеизложенных тезисов. Более того, существующий корпус сочинений Щербакова не разваливается на отдельные "хорошие" и "не очень хорошие" песни, как у других, даже самых знаменитых бардов – он делится на вполне определенные эстетически-философские периоды. Не случайно среди слушателей часто возникают споры, какой же Щербаков все же лучше: "ранний" или "поздний"?

Боюсь, что поучаствовать в этом споре не придется – ибо думается, творчество Щербакова цельно и во временном отношении весьма логично выстроено. А то, что словарный запас, система образов и список волнующих автора проблем за прошедшие два десятилетия заметно изменились – так ведь именно обратное и было бы малоинтересно. Добавим здесь, не желая никого обидеть, именно эта способность к эволюции творческого метода и отличает Щербакова от многих других бардов, когда-то нашедших одну жилу и уже который год ее разгребающих – к вящей скуке уважаемой публики. Не буду оригинален – из активно работающих ныне авторов-исполнителей, только Щербаков может сравниться с тремя классиками, сделавшими в 60-70-х гг. бардовскую песню событием русской культуры.

При этом никакого "актерствования", которым не мог не увлечься Высоцкий и часто очень уместно использовал Галич, Щербаков не приемлет. У него вообще сложные отношения с аудиторией, и только в последние несколько лет они потихоньку стали налаживаться. Забавно, что сходные "сложности" в общении с залом иногда испытывал и Окуджава – к которому Щербаков все же окажется ближе, чем к кому-нибудь другому (из иноязычных поющих поэтов хочется упомянуть Брассенса – потому что он, в отличие от Бреля, тоже не любил "играть" с публикой).

Любопытно, что несмотря на всю разницу тех условий, в которых жили и творили российские и французские барды 60-70-х, была в их положении одна общая обидная деталь: пренебрежительное отношение значительной части "интеллектуальной элиты" к "этим песенкам". И время тоже решило этот вопрос похожим образом: давно уж нет, увы, и Бреля, и Брассенса – а диски их по-прежнему продаются, слушаются, а недавно тексты прокуренного анархиста, завещавшего похоронить себя на средиземноморском пляже, добрались и до очень консервативной французской школьной программы. Примерно то же отношение к "трем великим" бардам существует ныне и в России. И хотя, буде какой учитель пожелает познакомить школьников с их творчеством, урок литературы покажется для этого наиболее уместным – все-таки это не вполне литература. Или скажем так – не только литература.

Думается, кстати, что именно на примере творчества Щербакова слушателю может стать хотя бы отчасти понятна загадочная "синтетическая" природа так называемой бардовской песни. Ведь многие его тексты – да что там: отдельные строчки! – в "пропетом виде" звучат совсем иначе, чем будучи просто положены на чистый лист бумаги. И дело не в самом звучании – а в его эстетическом воздействии. Поскольку отдельные фразы, строчки, образы постепенно сливаются воедино, привязывают одну песню к другой, – именно они создают неуловимо привлекательное "пространство Щербакова".

Ведь казалось, что особенного в "вольных конях из дальней любови"? Что вообще, хочется спросить, напустив на себя строгий критический вид, имел автор в виду? Но вот когда это спето – таких вопросов почему-то не возникает. Почему так? – а вот это уже никому не ведомо и не стоит притворяться, что ответ известен или ясен хотя бы фрагментарно. Если все же попробовать над этим феноменом поразмыслить, то получится примерно следующее...

В каждом настоящем стихотворении есть "главные строчки" – это подмечено уже давно. Щербаков "облегчает" задачу слушателя – он объясняет ему, какие строчки "главные". Дает возможность в них окунуться, почувствовать то, что за ними стоит. И слушатель часто оказывается тронут этими неопределимыми образами, которые мы даже не будем пытаться отпрепарировать. Так рождается главная составляющая часть любого произведения искусства – эмоция публики. Оттого слушатель платит Щербакову благодарностью – приязнью, причины которой сам не может объяснить.

Может, все дело в том, что Щербаков, вроде бы рассказывая о совершенно отвлеченных и даже несообразных предметах, говорит о "ключевых вещах": любви, времени и неизбывном человеческом одиночестве. Даже кажется, что именно одиночество есть главная "щербаковская" тема – и тогда он действительно оказывается певцом нашего времени. Времени разделившего, разобщившего людей до невозможности.

И самое сильное чувство песен Щербакова – не тоска ли это по окончанию одиночества, по встрече, приближению друг к другу – тоска по отсутствию разлуки? То есть – по вещи в принципе недостижимой, не-бывающей. Человек одинок по своей природе, различается только степень этого одиночества и способы борьбы с ним, которые мы выбираем. Щербаков выбрал (выбрал?) сочинение песен. Мы иногда готовы их слушать – для борьбы с тем же одиночеством, для того, чтобы объединиться с автором в переживании своего отчаяния.

Добровольное объединение одиночеств – что может быть лучше? Если это и не любовь, то по крайней мере – большая симпатия. Безнадежность борьбы не означает ее бесплодности. Вспоминается старинное: "Отчаянье мне силу придает". Возможно, поэт имел в виду не только себя.

2003–2004

___________________________

Новая авторская редакция статьи, впервые опубликованной в одной из Бостонских русских газет.