Израильская певица и исполнительница бардовской песни Лариса Герштейн – человек в высшей степени харизматичный. Кто хоть раз слышал ее пение, никогда не забудет низкое, с хрипотцой контральто, завораживающее и манящее. Известно, что и будущий муж, знаменитый советский диссидент, один из лидеров "самолетного дела", создатель крупнейших русскоязычных изданий в Израиле, а ныне редактор литературно-публицистического иерусалимского журнала "Nota Bene" Эдуард Кузнецов, услышав впервые, как Лариса поет и аккомпанирует себе на гитаре песню Окуджавы "Ночной разговор", влюбился и предложил ей руку и сердце. Коими она владеет по сей день. Нужно бы рассказать побольше о том, как именно Лариса стала певицей, упомянуть про ее огромный (более восьмисот песен) репертуар, сказать, что исполняет она песни на многих языках, в том числе на русском, иврите, испанском, ладино, идише, английском, да дело все же не в этом. А в том, что говорить о ней только как о певице было бы неверно, учитывая бурную и весьма разнообразную биографию нашей героини. Она и химик (окончила в Ленинграде химический факультет Института им. Герцена), и журналист (работала вместе со своим мужем на радио "Свобода" в Мюнхене, а позже, уже в Израиле, была основателем Высших курсов журналистики при Открытом университете в Тель-Авиве), она и известный в Израиле политик. В течение десяти лет была вице-мэром Иерусалима. И еще – переводчик на иврит песен русских поэтов. Обожает Окуджаву. Именно поэтому была учредителем Иерусалимского фонда Булата Окуджавы и, как следствие, стала вдохновителем и организатором фестивалей Булата Окуджавы в Иерусалиме (коих состоялось уже пять: четыре – в Израиле и один в США). Первой начала переводить его на иврит и знакомить израильтян с его песнями. Она яркая и индивидуальная. Все, что делает, – делает со страстью. А как известно, талант артиста проявляется не только в его Б-гом данной способности что-то делать, но и в том, как он умеет состояться в этой жизни как личность. Лариса – безусловно, из тех, кто сумел использовать Б-жий дар на все сто процентов. Хотя кто знает, в какой еще области она себя раскроет. Жизнь-то большая. Жизнь-то впереди. А встретились мы в Москве на традиционном фестивале Булата Окуджавы, на котором Лариса гость постоянный и желанный.

– Как вы познакомились с Булатом Окуджавой? Можете вспомнить вашу первую встречу?

– Мы познакомились в 1981 году. У меня тогда в Израиле вышла пластинка. Она уже была второй по счету, но практически это была первая запись песен Окуджавы вне России. Песен было 15. С этой пластинкой я поехала в Париж, где была организована ее премьера. Во втором отделении этого, безусловно, судьбоносного для меня концерта – а я никогда не забываю благодарить судьбу за посланный мне случай – я по привычке бросила в зал: "Может быть, кто-то что-то хочет услышать?" Встал сам Булат Окуджава, который, оказывается, сидел в заднем ряду, о чем я даже не подозревала, и сказал: "Спойте меня на иврите..." К огромному моему везению, я уже тогда знала две его песни на иврите. Спела "Молитву" и "Ночной разговор". "Молитвой" он был, безусловно, потрясен, ибо на иврите эта песня превращается истинно в молитву, без всяких оговорок... Однажды, выступая в Москве на Первом международном фестивале памяти Булата Окуджавы, я вышла на сцену – это было в Театре им. Вахтангова – и неожиданно для себя сказала публике: "А сейчас я вам спою "Молитву" Окуджавы на родном языке Г-спода Б-га". Это был чистой воды экспромт, абсолютно спонтанно родившийся в эту минуту. Есть родной язык единого Г-спода Б-га, как бы его ни называли разные люди. И поэтому для меня переводить Окуджаву на иврит – это почти что поставить гриф "Хранить вечно". Я хочу, чтобы то, что он нам с вами оставил, было сохранено во веки веков.

– Как формировался ваш репертуар окуджавских песен?

– Окуджава любил, чтобы я выступала с ним в концертах и во втором отделении пела несколько его песен на иврите – одну, две, сколько знаю. Вот таким образом набирался основной костяк того ивритского репертуара, который я сегодня пою. Были спеты "По смоленской дороге леса, леса, леса", так впервые был исполнен "Ночной разговор".

– Каждый альбом имеет 18 песен. С чем связано это число?

– Вообще принято издавать либо по 16 песен, либо по 20. Но 18 – это число буквы "хай" ивритского алфавита, которая означает "жизнь". Я делаю по 18 песен в каждом диске и издаю альбомы, кратные 18-ти. В моем последнем альбоме 36 песен.

– Как относятся к вашим переводам израильтяне? Вы уже действительно приучили их к Окуджаве?

– Я начала это делать, но это займет несколько лет. Считаю, что моя задача – "внедрить" Окуджаву в фольклор израильской интеллигенции. Чтобы он стал ей так же близок, как русскоговорящей и русскодумающей интеллигенции. Возьмите любую газету на русском языке, и даю руку на отсечение, но хоть один заголовок будет строчкой из Окуджавы. Вот самый свежий пример: сегодня здесь, в московской гостинице, я просматривала какую-то бесплатную газету. И одна статья называлась "Госпожа удача"... Забавно, но явный потребитель Окуджавы с ивритской стороны – это врачи-физиотерапевты. Вероятно, они появились на каком-то моем концерте и после этого стали в массовом порядке заказывать мои альбомы для кабинетов физиотерапии. Оказалось, люди хорошо переносят процедуры под песни Окуджавы.

– Интересно, а как вы переводите такие близкие и понятные русскому уху слова, как "По смоленской дороге леса, леса, леса"? Это понятно израильскому слушателю?

– А что тут непонятного? Что по смоленской дороге леса? Ведь что говорит Окуджава: "Над дорогой горят две звезды, очень холодные. И напоминают они мне твои глаза. Была бы ты немножко преданней, так, может, и я бы не был так заброшен и одинок". Я пою эту же песню, говоря, что от Хеврона до Бейт-Лехема (Вифлеема) дорога не длинная, но на ней ужасные ветра, потому что там лесов нет, но зато есть столбы, а вокруг поля. И над этими полями, над этой дорогой, над этими столбами сияют два твоих замечательно красивых голубых, но холодных глаза, которые смотрят на меня. Но было бы покрепче рук твоих кольцо, я бы по свету так долго не бродил. Я спела и сказала абсолютно то самое, что хотел сказать Окуджава, лишь немного изменив географические названия. Ну да ведь дело не в этом.

– Кто ваши переводчики? С кем вы постоянно работаете?

– Их несколько. С кем-то я работаю постоянно, с кем-то периодически. Это Израиль Рубинчик, который еще в 20-е годы был переводчиком "Габимы". Рубинчик переводил мне на иврит стихи Мандельштама и Цветаевой. Замечательно удаются переводы Окуджавы на иврит Якову Шарету. Он сын одного из наших предыдущих премьер-министров. У нас вообще, знаете ли, страна чудес, страна многостаночников. Например, один из композиторов, с которым я постоянно работаю, Юра Эдельштейн – лауреат Государства Израиль за невероятной сложности сверло. Сама я, как вы знаете, была 10 лет – а это огромный срок в политике – на посту вице-мэра Иерусалима. Заодно еще немножко пою, перевожу и сочиняю. Я работаю также с Геннадием Гонтарем, ему превосходно удаются лирические переводы, с Зеэвом Гейзелем, переводчиком скоростным, азартным.

– Возникают ли у вас споры с переводчиками при работе над текстами?

– Конечно! Если переводчик хоть в чем-то не следует тексту Булата, я ему говорю: поэт умер, за него заступиться некому. Нужно добиться того, чтобы перевод был точен, но не буквален. Вот простой пример из Окуджавы: "На мне костюмчик серый-серый, он весь как серая шинель". В Израиле нет серых шинелей, поэтому я перевела как "на мне костюмчик цвета хаки. Он как тот костюмчик, который выдает солдатам интендант". Песня по смыслу переведена так же, как у Окуджавы, но при этом не вызывает недоумения и недопонимания у слушателей. Еще пример. В песне "Госпожа удача" такие строки: "Девять граммов в сердце, постой, не зови". 9 граммов – это вес пули, в России это очевидно каждому. Но для израильского уха 9 граммов совершенно ничего не значат. Нет ассоциаций. Поэтому пришлось искать эквивалент.

– И сколько же граммов пришлось найти взамен?

– Нашла просто "кусок свинца", "пулю", не вдаваясь в подробности.

– В Иерусалиме вы создали фестиваль Булата Окуджавы. Фестиваль шел по стопам своего российского собрата?

– Отнюдь. Иерусалимский фестиваль был создан на год раньше. И вдова Окуджавы Ольга Владимировна не пропустила ни одного фестиваля, а их прошло в Израиле уже четыре. Она приезжала на каждый.

– Где легче всего выступать и где труднее? В какой стране?

– Я обожаю выступать в маленьких городах Израиля. Это лучшая публика. Я люблю камерные залы на 100-200 человек. Ненавижу, когда в зале погашен свет. Я люблю смотреть в лица людей. Мне было непросто выступать в Москве. Здесь очень сдержанная публика. Мало смеются, не блестят глазами. Для меня был новый и весьма удручающий опыт в Америке. Публика фантастически живая, отзывчивая. Но... В семидесятые годы, когда я впервые выступала в Америке, "русский" зал был только в Нью-Йорке. Теперь недавно вернулась из гастролей, где выступала в шести городах – и всюду полно русскоговорящих евреев. Сотни тысяч! Грустно...

– Почему же? Что случилось?

– Потому что они не живут в Израиле.

– Но не все же обязаны жить в Израиле. Что тут такого? Не понимаю.

– Вы правы – никто никому ничем не обязан. Обязан человек только перед самим собой, потому что, с моей точки зрения, некая личностная, персональная цельность человека-еврея может быть добыта только тяжелым трудом. Я имею в виду только цельность. Однако я допускаю, что можно жить в другой стране вполне благополучно и комфортно во всех смыслах. Кроме одного: душевной цельности и душевного же самоуважения. Везде можно устроиться. Евреи бесконечно талантливые, удачливые люди, в огромном своем большинстве быстро соображающие. Поэтому жить можно везде. Но когда задумаешься о душе, вот этой цельности начинает недоставать.

Беседовала Элла Митина