А. Смогулу

Все кончается в этом не самом лучшем из миров. И век испускает предсмертную отрыжку, и страна давно кончилась, оставив на своих развалинах нечто невразумительное, и наша жизнь близится к своему естественному завершению. О последнем, впрочем, печалиться не надо, ибо кто же его знает, когда?

И когда совсем уже упадешь духом и приготовишься доживать, как подкинет тебе случай нечто такое, что потребует от тебя полного напряжение душевных сил, полной, до изнеможения, отдачи. А взамен подарит миг спокойный, радостный, когда засыпая, поймешь: "Вот оно – счастье".

И не то, чтобы раньше у тебя таких мгновений не было, а не ценил, не научился еще ценить, ибо по глупости и молодости думал, что жизнь дана тебе на веки вечные и все еще будет.

А вот теперь, когда живешь с ощущением, что ангел смерти Азраил стоит за твоим левым плечом и в любой момент может положить на него свою невесомую, но и в то же время невероятной тяжести длань, и ты не успев заполошно захлопотать сердцем, отлетишь в даль неведомую, где не будет ничего... Вот тогда-то ты и научишься ценить каждую малость здешней жизни, а уж радость, подобную сегодняшней, и подавно.

Мы лежали с тобой рядышком на узком диване так, как нас сморил сон. Я еще что-то говорил тебе, но услышал твое детское посапывание и умилился ему. Через минуту и я провалился в небытие, не забывая бережно держать в своей руке маленькую твою ладошку, которую ты доверчиво в руку эту вложила. Вот перед тем, как заснуть, и был я награжден этим ярким ощущением счастья.

Поэтому сакраментальный принцип о "всеобщем окончании всего", выдвинутый моим другом в шумном бардовском кафе на Петровке не задел меня глубоко, разве что рикошетом, чуть-чуть.

Да и трудно было в этом шуме-гаме, среди папиросного дыма и пивных испарений, под эмоциональное завывание очередного барда или, прости Господи, бардессы, настроиться на серьезный лад. Орешки вот вкусные, это да. Фисташки все-таки! Пиво холодное, неразбавленное (ну, почти не разбавленное, или очень мало, неназойливо).

А я и здесь, среди этого шума и гама вспоминал твое светлое лицо. Вот ведь – страна рушится, век кончается, конец света грядет, а я твое лицо вспоминаю и ясный свет, от него струящийся. И твой голос, от которого у меня сразу отлегает от сердца, что бы там на нем, на этом суматошном органе, не было.

Ты среди этого всеобщего конца и времени подведения итогов – само начало, обещание будущего, сама радость! Не зря ведь я так прилепился к тебе, так старался догнать твой уходящий в будущее поезд, чтобы вскочить на подножку и проехать с тобой столько, сколько Бог даст, оберегая тебя в пути и, даря тебе все, что скопил за свою долгую и несколько бестолковую жизнь.

Мне ли рассуждать о конце света, когда я вижу самое его начало! Не надо ничего итожить, расставлять по полочкам, давать оценку – все еще впереди, честное слово!

Так поднимем за это хоть вот этот пластмассовый прозрачный стакан чешского пиво, пена с которого давно съежилась и исчезла, но прозрачные пузырьки воздуха еще держатся по стенкам, ярко блестя в прозрачном пахучем янтаре. На вот, друг, фисташку – смотри, какая вкуснятина!

Август-сентябрь 2000, Купавна.

Copyright (2000) Михаил Кукулевич