Песня спета, кончен путь.

Что же дальше делать?

Завтра должен кто-нибудь

По дороге ехать.

Спета песенка давно,

Вручена награда...

Но кому-то всё равно

Дальше ехать надо.

И никогда мы не умрём, пока...

Феномен авторской песни и движения КСП нет нужды представлять читателю. Правда, многие полагают, что это явление так и осталось в той жизни — вместе с талонами на сахар и походами на овощебазу. Есть, дескать, несколько корифеев, более или менее успешно эксплуатирующих свои старые песни; новых же имен не появляется, а движение КСП и вовсе сошло на нет.

Действительно, после 1990 года прервалась традиция ежегодных московских слётов и Всесоюзных фестивалей авторской песни. Прекратили своё существование многие клубы (особенно в столицах бывших союзных республик). Нет больше клубной перезаписи, системы оповещения о концертах и слётах, авторская песня не звучит на многих традиционных для неё площадках. Эти печальные перемены "сбили со следа" многих любителей жанра.

Между тем явление не только не умерло, но и заметно разнообразило формы своего существования. Традиционные КСП существуют и поныне и даже возникают во многих местах заново, либо возрождаются — под старым названием, но с совершенно иным персональным составом. Стали появляться и чисто авторские объединения: "Свой круг", в который вошли ведущие московские авторы среднего и младшего поколений, межгородское объединение "Азия", театр песни "Перекресток", объединение "32 августа" и т. п. Возникли специализированные студии ("Сибирский тракт", "Московские окна", "Каравелла", "Остров" и др.), выпускающие компакт-кассеты с записями бардов, всё чаще выступающие организаторами фестивалей и творческих объединений. Возобновился выпуск книг по авторской песне, а в московском издательстве "Аргус" создана специализированная редакция. В нынешнем сезоне в Москве проходит 35 — 40 бардовских концертов и вечеров в месяц — до шести в один вечер. Фестивалей сейчас чуть ли не больше, чем во времена максимального расцвета КСП (правда, они стали абсолютно разнотипными, а система их соподчинения распалась). В 1996 году дело дошло и до возобновления "больших" фестивалей — заочного всероссийского в Москве и международного (т. е. соответствующего прежним всесоюзным, хотя в дальнейшем его география может быть расширена за счет русскоязычной диаспоры Германии, США и особенно Израиля) — в Санкт-Петербурге. В радио— и телеэфире (в том числе и на местных коммерческих "вертушках") звучит огромное количество бардовских песен, выходит и несколько специальных передач по авторской песне. В последние годы бурное развитие получил "самиздат открытого общества" — эхо-конференции в любительской компьютерной сети FIDO (SU.KSP, SPB.KSP, SU.KSP.TEXTS, OBEC.PACTET и др.). На электронную базу перешли информационный бюллетень "События и документы" и самиздатовская газета "Московская кухня".

Таким образом, авторская песня и движение КСП сумели в новых условиях не только выжить, но и создать или сохранить собственные, независимые от шоу-бизнеса пути выхода к слушателям. Этой альтернативной системой вынуждены пользоваться не только те, кто открещивался от КСП из гордыни или по недоразумению (Михаил Щербаков, Антон Духовской, Елена Фролова, группа "Белая гвардия" и т. д.), но и те, чьё творчество действительно не принадлежит к жанру авторской песни — рокеры, джазисты, фольклористы, исполнители романсов, поэты-иронисты, Григорий Гладков (много лет пытавшийся создать российскую популяцию исполнителей и любителей кантри-музыки) и прочая, и прочая. От этого происходит немало недоразумений, но дело в том, что в сегодняшней России человеку с талантом, но без мирового имени больше выступать негде.

Когда автору этих строк случалось в споре с мнением о смерти авторской песни излагать всё вышесказанное, в ответ часто звучало: да, мол, всё это так, но вы же превратились в секту, в узкий круг ценителей. Окуджаву, Высоцкого, Галича знала вся страна, а кто, кроме вас самих, знает ваших новых авторов?

На этот риторический вопрос есть, правда, столь же дежурный ответ: а кто знает "звёзд" 80-х — 90-х в других жанрах (кроме, конечно, попсы, лидеров которой рад бы не знать, да никуда не денешься)? Какая часть населения (или хотя бы людей с высшим образованием) сможет назвать хоть несколько имён дебютировавших в эти годы кинорежиссеров, поэтов, драматургов, оперных певцов, фантастов, эстрадных юмористов, наконец? (О художниках и музыкантах-симфонистах умолчу — жрецы этих искусств вылетели за пределы видимости общества задолго до перестройки.) И если такова участь всех искусств в постсоветском обществе (что бы ни было тому причиной), то справедливо ли требовать от одного не самого массового и толком не закончившего своего формирования жанра, чтобы он в одиночку переломил общую судьбу?

Самое смешное, что сейчас как раз нечто подобное и происходит: всё больше людей приходит на бардовские концерты, вновь стала расти численность лесных слетов, под откровенным давлением "снизу" возобновились московские городские слеты. (Правда, авторская песня здесь всё-таки не одинока — одновременно увеличилась посещаемость библиотек и художественных музеев, наметилось какое-то шевеление в рок-клубах, появились новые анекдоты и т. п.) Тенденция эта настолько очевидна, что её уже признали даже штатные плакальщики. Вопрос лишь в том, что за этим стоит — настоящее возрождение, подлинная вторая молодость жанра? Или всего лишь общая для последней пары лет ностальгия по канувшей эпохе, мода, для которой песня ценна не сама по себе, но лишь как сувенир и осколок той жизни?

Честно признаюсь — я пока не знаю ответа на этот вопрос. И потому просто попробую добросовестно изложить то, что знаю.

Нынешнее возвращение слушателя совпало с двумя другими процессами. Во-первых, из бардовских концертов и с фестивалей практически начисто исчезли песни на политическую злобу дня, мода на которые несколько лет назад захлестнула жанр и заставила даже сугубых лириков вымучивать что-то про Сталина или Горбачёва. Во-вторых, та часть бардов, которая сделала песню своей основной профессией, окончательно осознала требования, которые предъявляет к ним статус профессионалов, и подчинилась им. Если ты поёшь для публики, для клиентов — значит, у тебя есть соответствующие моральные обязательства. Технические огрехи, исполнительская беспомощность в этой системе отношений являются признаками не трогательной "свойскости" (как это было во времена, когда авторы и слушатели считали друг друга если не личными друзьями, то, по крайней мере, соучастниками заговора против официально предписанных вкусов), а некондиционности товара.

И новое поколение бардов сделало явный рывок в отношении стихотворной и музыкальной культуры и техники. В их песнях практически не встречаются сбои ритма, натужные рифмы, насилие над грамматикой ради соблюдения размера (я, конечно, не имею в виду преднамеренные неправильности). Стих стал лёгким, органичным, изобретательным — и никаких скидок на самодеятельность, на "душевность", на "искренность"! То же самое и в музыке — сложность мелодии, игра с аранжировками, с аккомпанементом, со вторыми голосами, использование многих инструментов и вполне профессиональное владение ими. (К слову сказать, чуть ли не половина участников межгородского бардовского кружка "Азия" служит заведующими музыкальной частью в театрах Питера и Челябинска — толкуйте после этого про "три аккорда"!) "Я давно надеялась, что жанр авторской песни понемногу перейдет от "костровой лирики" к тому, что во Франции называется "шансон"; что он вырастет в плане музыки, манеры и вообще благородства", — с удовлетворением комментирует эти изменения Елена Камбурова, когда-то одной из первых обозначившая своим творчеством возможность такого развития авторской песни.

(У многих эти изменения вызывают вопрос: не ведут ли и не привели ли они уже к стиранию самой специфики авторской песни? На самом деле принадлежность или непринадлежность того или иного автора, той или иной песни к нашему жанру не определяется стилистическими особенностями, художественными приёмами и т. п. Никаких "не наших" аккордов, тональностей, мелодических приёмов и даже инструментов нет. Есть более удобные и менее удобные, более традиционные — менее традиционные, но в принципе в дело может пойти всё. Суть в другом: что ради чего? Если музыка, пусть сколь угодно богатая, сложная, изощрённая, подчинена стиху — это наша песня. А если текст — повод показать какие-то музыкальные красоты, способ артикулировать вокал или просто запомнить мотивчик, то результат может получиться прекрасный, но к авторской песни он, во всяком случае, отношения иметь не будет. Именно поэтому такими "бардовскими" выглядят песни не только Исаака Шварца или Владимира Дашкевича, но и, скажем, Андрея Петрова, который никогда с бардами не работал и вообще имеет значительные собственно композиторские амбиции, но когда берётся писать песни, то к стихам относится именно "по-нашему".)

С таким кредо во второй половине 80-х — начале 90-х в авторскую песню пришло много новых ярких авторов, определяющих сегодня лицо младшего поколения бардов: Вадим Певзнер, Любовь Захарченко, Ольга Качанова, Андрей Козловский, Елена Казанцева, Елена Фролова, Борис Гордон, Антон Духовской, Татьяна Дрыгина, Николай Штромило, ансамбль "Белая гвардия"... Когда хотя бы часть этого списка собирается вместе на каком-нибудь фестивале, становится очевидным, что новое поколение ни по художественному уровню, ни по стилистической цельности не уступает легендарному поколению основателей жанра. Однако правы наши оппоненты — все эти авторы, включая неоднократно печатавшуюся в самых престижных журналах Казанцеву и активно выступающего Духовского, за пределами КСП почти неизвестны. Исключение составляет разве что Михаил Щербаков, известный также в среде ценителей современной поэзии, а по некоторым данным приобретающий в последние годы широкую популярность среди студентов и "интеллигентных" старшеклассников. Но он требует особого разговора (который уже был начат на страницах "Знание — сила" и, надеюсь, будет продолжен). Нас же интересует, почему "наши речи за десять шагов не слышны" — почему столь эффективные некогда механизмы "подхвата и распространения" сегодня замыкаются в сравнительно узком кругу ценителей.

Быть может, новый Гайден сотворит...

В нынешних ностальгических вздохах о том, что, мол, двадцать лет назад вся мыслящая часть нации знала бардов наизусть, а ныне всё поётся как в вату — есть немалая доля лукавства. Бардов слушали потому, что они пели О ГЛАВНОМ. Не о том, нужен ли нам Афганистан, и даже не о том, как относиться к штурму Зимнего. А о том, кто мы, чьи мы, зачем мы, кто — наши и кто — не наши.

С тех пор ситуация изменилась принципиально, "свои" и "чужие" перетасовались самым причудливым образом, сдвигаются и дрейфуют сами наши ценности, ориентиры и самоидентификации. Ну кто из нас несколько лет назад мог предположить, что он по доброй воле встанет под знамена члена редколлегии журнала "Коммунист", игнорируя отчаянные протесты членов редколлегии журнала "Континент"? Между тем, 3 октября 1993 года многие (и автор этих строк в том числе) поступили именно так. Кто мог вообразить, что тяжба Губенко и Любимова за здание легендарного театра приведет первого в ряды реставраторов советской власти? Впрочем, дело не в персонах — у нас нет самих понятий, в которых мы могли бы осмыслить происходящее. Отсюда бесконечный поток ничего не означающих словес типа "в наше трудное время", "кризис", "катастрофа", "реставрация", "диктатура", "революция", "реформы", "переходный период", "экспансия Запада", "навязывание чуждых рецептов", "перекрасившиеся" и т. п. Отсюда же — непреходящее ощущение "неправильности" и противоестественности нынешней жизни, которое вызывает у преуспевающего коммерсанта тоску по временам, когда он, инженер на 140-рублевой зарплате, проектировал неизвестно кому нужные агрегаты. А на подходе — поколение, которое советскую власть (в её натуральном, догорбачёвском виде) не застало вовсе, и для которого поэтому наши с ней отношения столь же интересны, как общественная борьба вокруг крепостного права.

Чем ответила на все эти вызовы авторская песня? Долгое время — почти ничем. То есть были песни, в которых отражался пересмотр прошлого, были политические памфлеты, сведение старых счетов, пародии, даже дифирамбы ("жили мы при Пете, жили при Володе..."). Были и более или менее остроумные злободневные шутки над гримасами новых времён — суверенитетами, свободными ценами, бизнесом по-русски, исходом евреев и т. п. Были, конечно, и песни на "вечные темы". Разговора о сегодняшнем главном, о том, как и во имя чего нам жить дальше — не было.

"Кто сменит атлантов?" — спрашивала социолог Валентина Чеснокова, подводя итог "советскому" периоду авторской песни и движения КСП ("Знание — сила" N 7, 1990). Какими ценностями будут вдохновляться "грядущие трубачи", какое занятие будет признано "главной работой"? Ответов на эти вопросы до сих пор нет.

Это не претензия. Наши авторы — не всезнающие провидцы и не "всегда готовые" исполнители соцзаказа. Они так же, как и мы, мучаются вопросами нового времени и так же, как и мы, не находят нужных слов и понятий. (Недаром многие из них жалуются, что в последние годы песни вообще не пишутся.) Они перестали бы быть собой, если бы запели нам нечто, не выкристаллизовавшееся в их душах.

К чести наших мэтров можно сказать, что как бы мрачно ни смотрели иные из них на нынешнюю действительность, какой бы творческий и душевный кризис в последние годы ни переживали, мы так и не услышали от них песен, артикулирующих ностальгию по "светлому прошлому" или надежду на грядущую "твердую руку". А те немногие из авторов "второго ряда", кто выказал в своём творчестве симпатии к "державности", "национальной идее" и т. п., попросту сгинул с нашего горизонта. Такова, например, судьба талантливого сибирского барда Николая Шипилова. То есть он, если верить недавней публикации в "Завтра", где-то выступает, но его не приглашает ни один клуб или ведущий абонемента, ни один оргкомитет фестиваля, его не поют на слётах (точнее — поют старые, не тронутые скверной песни), его записей не спрашивают покупатели. Хотя не было ни спущенных сверху инструкций "забыть Герострата", ни формальных договоренностей — в сегодняшнем движении КСП попросту нет механизмов ни для того, ни для другого. Каждый сделал свой выбор сам.

(Если кто-то считает такое отношение само собой разумеющимся, пусть оглянется даже не на прозу или кинематограф, а на русский рок, чья судьба во многом повторяла судьбу русской авторской песни. Чуть ли не наиболее заметной его составляющей выглядит сегодня т. н. "коричневый рок", тесно связанный с наиболее радикальными антидемократическими политическими организациями. Его представители — Жариков, Летов, Неумоев, Паук и др. — выступают в тех же залах, пишутся в тех же студиях, дают интервью тем же изданиям, что и уцелевшие рок-классики. И лишь у немногих деятелей рок-культуры хватает духу игнорировать это направление. Различие тем более разительное, что если в авторской песне когда-то "социалистическое" начало было довольно сильным, то русский рок с момента своего появления и до самого рубежа 90-х не проявлял симпатий ни к "красным", ни к "коричневым" идеям. Вдобавок в начале перестройки "патриотическое движение" объявило его порождением дьявола, идеологической диверсией и чуть ли не причиной всех бед национальной культуры. Меньше всего я хотел бы, чтобы это выглядело намёком на некое превосходство бардовской социальной среды над рокерской. Просто на врожденный иммунитет к тоталитарной чуме рассчитывать нельзя.)

Не говорить лжи — достойный выход для человека, но песня молчать не может. Мы всегда гордились тем, что наша песня говорит о самом больном, не смущаясь никакими табу. И сейчас люди расслышат и запоют новые песни не раньше, чем кто-то найдёт, расслышит, облечёт в слова и мелодию и споёт им новое знание о них самих. Усиливающийся интерес к авторской песне (а на всех виденных мною в последнее время крупных концертах около половины слушателей принадлежали к той возрастной группе, у которой не может быть ностальгических воспоминаний о доперестроечной жизни) позволяет предположить, что в обществе уже появляется желание слушать.

И оно не остаётся безответным — поиск нового содержания, новых ценностей явно виден в последних песнях многих авторов, особенно среднего и младшего поколений. Вот, к примеру, одна из недавних песен Вероники Долиной — "Китайский ресторанчик". Лирическая героиня, обращаясь, видимо, к любимому человеку, предвкушает совместный поход в китайский ресторанчик, где она закажет своих излюбленных креветок под красным соусом. Такая, казалось бы, непритязательная песенка об одной из земных радостей — кто-то понимающе улыбнётся, кто-то раздражённо подумает "Мне бы ваши проблемы, сударыня...". И вдруг:

Я могу, конечно, разреветься,

Разведу ужасное болото,

Потому что знаю: раз креветки,

Раз — креветки, стало быть — свобода!..

Вот так "последняя шестидесятница"! Попробуйте вообразить себе подобные строки в чьих бы то ни было устах лет десять или хотя бы семь назад! Не то что авторская песня (которая всегда — от давней окуджавской "А мы швейцару..." до "Геофизического танго", сочиненного Владимиром Туриянским почти накануне перестройки — противопоставляла "ресторан" настоящей, достойной человека жизни) — вся великая русская культура не знала до сих пор о связи между деликатесом, прихотью, ФИГНЁЙ — и свободой! Между тем Долина абсолютно права — несвободное общество создавало бессмертные художественные шедевры, великие теории, даже высокие технологии, но вот проблему креветок в красном соусе или, скажем, фирменных джинсов оно, сколько ни билось, решить не могло. Кстати, во французском переводе песни, сделанном самой Долиной, этот мотив отсутствует начисто — "да разве могут дети Юга...".

"Китайский ресторанчик" — не случайный эпизод в творчестве Долиной последних лет. Она — чуть ли не единственный, кто осмелился отказаться от "абличительства", касаясь темы "новых русских":

Гляжу вокруг: какие рожи!

Но думаю: какие души!

Иду от мясника Сережи

До парикмахера Андрюши...

Если на столь прямой вызов "антипотребительской" традиции авторской песни больше никто пока не решается (кроме опять-таки Щербакова с его "Восходя дорогой горной...", но о нём, как мы договорились, здесь разговора не будет), то сам поиск новых смыслов, желание восстановить иерархию ценностей отчётливо слышны в песнях Виктора Луферова ("Маленький джаз", "Кольцо"), Владимира Ланцберга ("Песенка за рупь-двадцать", "Малость запоздалая кантата...", "Три рубля"), Юрия Лореса ("Вот пропасть, вот предел земли, вот край...") и других бардов.

И всё же для окончательного ответа на интересующий нас вопрос — что означает нынешний всплеск интереса к КСП — необходим ещё один элемент: новые авторы. Если в ближайшее время на наших сценах не зазвучат совершенно свежие голоса, нынешний подъём так и останется бледной тенью былых феноменов — единственного жанра, родившегося в советском обществе, и единственного массового легального движения, созданного свободной волей советских граждан.

Надо сказать, что руководители детских песенных клубов в последнее время в один голос говорят о мощном притоке талантливых молодых ребят. И кое-кого из поколения бардов "90-х" мы уже услышали — в частности, вышеупомянутое объединение "32 августа". Я, разумеется, не берусь утверждать, что все объединённые этим вызывающе-загадочным именем ребята — будущие Окуджавы и Высоцкие, но за ними ВСЕМИ чувствуется великолепная песенная культура, не отравленная ни попсовой гнусавостью, ни блатным надрывом. И в то же время они абсолютно естественны, не подражают никому из классиков и вообще ведут себя так, словно до них никого не было и это они только сейчас открыли, что стихи можно петь.

Особое место среди них занимает Игорь Белый — глубокий и тонкий автор, великолепно чувствующий форму и имеющий, что сказать по существу. Он пробует себя и в лирике, и в гимне, и в поэтике нонсенса — и результаты везде впечатляющие. Очень боюсь ошибиться (потому что очень хочу оказаться правым), но Игорь вполне может быть одним из грядущей плеяды талантов.

Впрочем, даже если в ближайшие годы перед нами предстанет вереница гениальных бардов, авторская песня не обязательно вновь займёт то место, которое было у неё в позднесоветском обществе. Существование общенациональных (как Высоцкий) или хотя бы "общеинтеллигентских" авторов может оказаться связанным с относительной однородностью советского общества, на которую указал в одной из последних работ известный экономист и социолог Виталий Найшуль. Неизвестно, как скажется на общем круге понятий и ценностей начавшееся сейчас профессиональное и имущественное расслоение нашей "прослойки". Сытый, как известно, голодного не разумеет, а конный пешему не товарищ.

Мы по любимым разбредёмся и по улицам,

Наденем фраки и закружимся в судьбе..." —

пророчил много лет назад член легендарной физфаковской агитбригады Валерий Канер в песне с недвусмысленным названием "А всё кончается", которой до сих пор прощаются после слётов на вокзалах каэспешники. Правда, последние её строки таковы:

И мы когда-нибудь куда-нибудь вернёмся,

И будем снова с вами — просто мужики!..