Всей душой

В старых плёнках в моём радиоархиве я нашёл песню в исполнении Высоцкого. Когда-то её пел Вертинский. Думаю, это блатная песня. Не рифмовал бы культурный стилизатор "издалека" и "гашиша".

Он капитан, и родина его Марсель.

Он обожает споры, шумы, драки.

Он курит трубку, пьёт крепчайший эль

И любит девушку из Нагасаки.

У ней следы проказы на руках,

У ней татуированные знаки,

И вечерами джигу в кабаках

Танцует девушка из Нагасаки.

У ней такая маленькая грудь

И губы алые, как маки.

Уходит капитан в далёкий путь

И любит девушку из Нагасаки.

Кораллы алые, как кровь,

И шёлковую блузку цвета хаки

И пылкую и страстную любовь

Везёт он девушке из Нагасаки.

Вернулся капитан издалека,

И он узнал, что джентльмен во фраке

Однажды, накурившись гашиша,

Зарезал девушку из Нагасаки.

У ней такая маленькая грудь

И губы алые, как маки.

Уходит капитан в далёкий путь,

Не видев девушки из Нагасаки.

Здесь всё как надо: героический персонаж, опасный и трудный путь к любимой, её трагическая гибель, его мужество с привкусом горечи. Слова тоже как надо: просторечие "у ней" — в американских негритянских песнях или в песнях кокни грамматические прибамбасы куда круче; "джига", танец, как правило, парный, но есть и матросская сольная разновидность джиги; "маки", из млечного сока которых делают опиум. Захватывает дух география песни: Франция, Япония, кельтская джига, прижившаяся в Ирландии, персидское слово "хаки", арабское — "гашиш" (конопля, правда, не так романтична, как мак, но тоже в хозяйстве пригодится). Не песня, а гостинец мальчику, мечтающему о приключениях. "У ней следы проказы на руках". Да, да, точно, в морских рассказах Конан Дойла пленённая пиратами девушка ластится к пиратскому капитану, чтобы заразить его проказой. А девушка из урологической Нагасаки? Да. Страшна, как Хиросима, зато грудь маленькая и губы как маки... Но почему марселец пьет английский эль? Да потому, что повстречается ему на жизненном пути джентльмен во фраке! Вот она, гениальная точность: соперником француза может быть только англичанин! Должно быть, тот самый, что стоял в кейптаунском порту, с пробоиной в борту — помните? — "где пиво пенится, где жить не ленятся" и "губы, губы алые, как маки"... Нет, всей душой можно любить только в детстве. Потом она дробится, распыляется. Правы те, кто говорят: наша родина — детство. Правы, иначе мы б не стали эмигрантами.

Чудная боль воспоминаний

В конце семидесятых я был свидетелем спора "Пастернак или Мандельштам". Последним и неотразимым доводом мандельштамофила были песенки на слова Пастернака из популярного телефильма: "На стихи Мандельштама шлягера не сочинишь..." От окончательной сакрализации спасла тогда Мандельштама певица Алла Пугачёва с её "Петербург! Я ещё не хочу умирать...".

Втайне я был признателен певице: культ Мандельштама среди порядочных людей становился удушающим...

Про этот спор я вспомнил недавно, слушая довоенное танго "Мне бесконечно жаль". Мне кажется, я разгадал секрет его очарования. Но сначала слова песни:

Я понапрасну ждал

Тебя в тот вечер, дорогая,

С тех пор узнал я, что чужая

Ты для меня.

Мне бесконечно жаль

Твоих несбывшихся мечтаний

И только боль воспоминаний

Гнетёт меня.

Хотелось счастья мне

С тобой найти,

Но очевидно нам

Не по пути...

Должно быть, эталон русской любовной лирики — пушкинское "Я помню чудное мгновенье". Так вот, это мгновенье просвечивает в шлягере:

Я понапрасну ждал,

Душе настало пробужденье...

Как мимолетное виденье...

Ты для меня.

Мне бесконечно жаль,

Я помню чудное мгновенье...

Как мимолетное виденье...

Гнетёт меня.

Или:

Мне бесконечно жаль,

И сердце бьется в упоенье...

И божество и вдохновенье...

Ты для меня.

Даже ритмически выпадающий из переклички пушкинский стих

Шли годы. Бурь порыв мятежный

Рассеял прежние мечты...

подхвачен семантически песенной строчкой

...Твоих несбывшихся мечтаний...

Гениальное и пошлое — близнецы. Они говорят о главном: муках любви, слезах радости, боли воспоминаний. Первое находит слова особенные, единственные, второе — замусоленные, залапанные. Но всё равно близнецы неразлучны. Так что, читая классиков, слушая Моцарта или Шопена, невольно приникаешь к чистому роднику искусства — китчу.