Конформизм как отдых, или "Творческий отпуск" нонконформиста

Владимир Высоцкий. Проза поэта. – М.: Вагриус, 2000.

Здесь много намешано. Много и многие. Василий Макарович с пьющими косноязычными и одновременно феерическими людьми. Клоунада Енгибарова, обреченная на "смех в темной комнате", – и тут нет никакого "печального облика", а что-то другое, общение не с публикой, во всяком случае, не с ЭТОЙ публикой. Лариса Шепитько и ее фильм "Ты и я": сорокалетний Визбор с конусообразными молочными пакетами (лучший кадр), а на Визбора женщина смотрит через дорогу. Москва: в коей "Ваганьково" – еще не пункт обзорного автобусного маршрута. Москва альтиста Данилова, с музыкой альтиста Данилова – вообще, страна-Москва с желанным, как эдемский сухофрукт, дефицитом, с филигранным ледяным узором хоккейного поля после канадской серии и улетающим в футбольную Валгаллу пахтакоровским самолетом. Я ни в одном из них не вижу смысла – писал Кушнер (цитирую по памяти) о "временах", которые "не выбирают". Кушнер погорячился...

"Узловой текст", безусловно, "Роман о девочках". Зэк Колька, вернувшийся из тюрьмы, Тамара, то ли рефлексирующая проститутка из Жана Люка Годара ("Две или три вещи, которые я знаю о ней" – кстати, эту самую "дневную красавицу" там играет Марина Влади. Совпадение? Вряд ли), то ли вариант роковой секс-героини из песен Владимира Семеновича – "В тот вечер" etc. И Двойник Высоцкого, актер Кулешов.

"она уходит... с маленьким и хрипатым... песни сочиняет и поет... спел несколько военных песен... но пишет и другие – похабные... про "Нинку-наводчицу" и блатные. Их поет по пьяным компаниям и по друзьям. А они его записывают на магнитофон – и потом продают... голос... мурашки по коже и хорошо становилось на душе, хотя надрыв и отчаяние...".

Между тем, зэк Коля по кличке Коллега – тоже поэт и тоже автор-исполнитель.

"Он сочинял стихи, Николай, и пел печальные песни. И в них была блатная жалостливость... и в них героями были какие-то Сережи, честные, несправедливо наказанные...".

Значит, двойников как минимум два. То есть "Двойник" раздваивается, чтобы в финале слиться в один образ. Тамарка признается Николаю, что любит "хрипатого" Кулешова. И у отверженного татуированного Ромео опускаются руки, ведь он "на все, что угодно, нашел бы ответ... на все, кроме этого, потому что еще там, в лагере, казалось ему, что знает он этого парня... что встреть он его – и стали бы они самыми близкими друзьями, если душа его такая, как песни – не может и быть иначе".

Итак, два человека, но в принципе – "тот же самый" (если вспомнить и известную песню, и ознакомиться с предисловием) и единственная и неповторимая Тамарка – она выбирает актера. Но для писателя это – осознанный выбор между двумя его ипостасями. Впрочем, и для читателя.

Что еще, кроме неожиданной (неожиданной?) для русско-французского шансонье литературной игры? Неозлобленность, неагрессивность (не... не..., никак не подберу, надо бы без отрицания) – во всем: в уголовщине, в быту, в алкоголизме, в лав стори. Причем эта "неозлобленность" не в официозе всяких там оптимистичных "Юностей", а в неподцензурной рукописи полузапрещенного (или полунезапрещенного) менестреля, где пушкинская – да и не только пушкинская – "тайная свобода" должна бы встать в полный рост. Так в чем же дело? Ответил бы, да боюсь – выражаясь по-детски – засмеют: обзовут ностальголиком (вот я и слово изобрел).

От литературных изысков к незамысловатым – я бы даже сказал – к психотерапевтическим сюжетам. Две миниатюры – "Об игре в шахматы" и "О любителях "приключений" – с успехом могли бы быть озвучены в юморной утренней передаче "Опять двадцать пять" (типичное утро: школьник с яичницей на губах, отец в галстуке, мать с помадой и радиоящик в углу – и "острит", и "острит"). Перед нами столпы общества (термин историка с птичьей фамилией), этакие монументальные типы. И, несмотря на то, что, как я уже заметил, Шукшина у Высоцкого хватает, в этих двух "радионовеллах" живут все же не оригиналы Василия Макаровича, а прямо-таки АНТИЧУДИКИ, "законодатели" социально-бытового поведения: шахматист на бульваре, предлагающий сразиться прохожему, и некий обобщенный коллекционер-потребитель "Библиотеки военных приключений". Но главная "персона" – это стиль. Соответственно, и самый главный столп общества – автор (хотя бы и в данную минуту, в "минуту написания"). "О любителях "приключений" – вообще очень назидательная вещица. Поэт-нонконформист ушел ненадолго в "творческий отпуск", засел за машинку... чтобы напечататься? Не думаю.

"Бывают в жизни милиции и разведчиков суровые будни, и не всегда стреляют в плечо, и вовремя приходят наши... и если... раскрываются преступления, то посмотри, кто помогает этому. Вчитайся повнимательнее. Такие же люди, как ты!". Короче –"давайте выпьем за тех, кто в МУРе" (а там еще "и он вылил водку в аквариум, пейте, рыбы, за мой день рождения").

"О любителях "приключений" – психологический музей (для кого – кунсткамера, для кого – Эрмитаж), где выставлены... голограммы, слепки "характеров", "ситуаций" и т. д. Там мало сохранившихся предметов, там то, чего нет уже на этом свете, от чего остались призрачные конфигурации.

"– Я сегодня прогуливаю, – интеллигентно сообщает Коля. – Пойду смотреть "Дело пестрых", брат видел – говорит, классное кино. Там наш этому ка-а-ак дал!"

Печально... да нет, как раз не печально, а радостно, что впоследствии наши обществообразующие характеры-ситуации отойдут в область спектрального миража и вызовут у будущего ностальголика всхлип. Но тот ностальголик будет поистине монстром и садомазохистом. А в этом музее не страшно и довольно уютно. Наверное, поэтому я и перебираю клавиатуру своего компьютера – такой вот спиритический сеанс, рецензия ПО ТУ СТОРОНУ...

Далее? "Жизнь без сна" пропускаю ("развивая традицию гоголевских "Записок сумасшедшего", писатель дает понять, как тонка связь между "нормой" и "сумасшествием" – чеканит составитель. Но – вычурно как-то). Стебовый "Где центр" также не укладывается в рамки моей рецензии ПО ТУ СТОРОНУ. А сценарий "Как-то так все вышло..." – пожалуй, то, что надо. Причем это действительно законный сценарий, профессиональная "метка", "родимое пятно" классического советского актера, который по всем раскладам всегда метит в режиссеры или на худой конец в сценаристы. И фильм очень советский получается, но несколько синтетический.

"Как-то так все вышло..." сочинен в 69–70-й годы – отсюда и смешение, барочность даже: персонажи находятся на стыке пассионарных 60-х и одной ногой уже стоят в "стабильном" семидесятническом тихом омуте.

Право, Высоцкий не подражает никому напрямую – он конструирует свое пространство из доступного, знакомого ему материала: первым бы я назвал Шпаликова (не "Застава Ильича", но "Долгая счастливая жизнь"), а потом ту же Шепитько, где Визбор с пакетом, а через дорогу на него женщина смотрит. Модель для сборки.

Вкратце: двое – ученый, изобретатель космического скафандра, Николай (вот уж полупародийный и вместе с тем обаятельный субъект) и бесстрашный испытатель этого скафандра Алексей (составитель считает, что он также "двойник" Гамлета, принца московского) – любят одну девушку Елену, переводчицу (типаж уже семидесятнического болота), сотрудницу литиздательства "Маяк". Переводчица выбирает, мучится и т. д. (римейк "Романа" или наоборот). Общается отдельно то с ученым, то с испытателем. А несчастные ребята и не догадываются, что их "прекрасная Елена" – одно лицо. Как говорится, "трагедия положений", богемная Москва так мала, так тесно в ней! Рестораны с неестественно услужливыми метрдотелями, секретные институты с барокамерами и с начальниками-болванами-перестраховщиками, парни, поющие в поезде про "геологов", и "блестящие" вечеринки в квартирах под допотопный проигрыватель. Смешение, барокко. На "интеллигентной" посиделке живо обсуждаются проблемы парапсихологии:

"– Недавно мне все уши прожужжали, что кто-то может подвешивать предметы. Знаете, в воздухе висит сигарета и дымит, или там туфель... Этот парень вешает предметы, а у него дрожат руки и желваки бегают. Говорят, у него проверяли пульс до и после, и после был больше, чем до...

– Леночка! Пожалуйста, еще кофе, а то меня заговорят и я усну. Теперь пошли в ход летающие тарелки или блюдца...".

Махровые семидесятые, простите за навязчивость. Но тут же и пережиток "Коллег" и "Моего старшего брата". Диалог между перестраховщиком-начальником и бескомпромиссным, "болеющим за дело", конструктором:

"– Эксперимента не будет! Будьте уверены!

– Будет, черт побери! – Николай закусил удила. – Вы полгода мурыжите работу. И знаете почему? Потому что сами не имеете к ней отношения. Вам хочется приобщиться. Да за ради бога! Я вашу фамилию первой поставлю, а хотите – единственной – мне плевать".

Переход из одной "поведенческой" формации в другую труден прежде всего для бытописателя. Или Высоцкий специально утрирует. И как бы говорит: межа между десятилетиями еще не пройдена. И опять "экслибрисы" с инициалами "В.В.", такие вот "вензельки":

"Приглашенный бард настроил гитару и запел что-то соответствующее настроению... что-то из фантастической жизни. Смешно... Потом спел что-то фрондирующее, а потом начал разговаривать с какой-то женщиной, которая смотрела на него во все глаза...".

А еще в ресторане:

"Если друг оказался вдруг и не друг и не враг, а так..." – пела женщина преклонных лет, пела переживательно, имея в виду, вероятно, какого-то определенного друга".

Ну, чем не "внутренний" постмодернизм? Постмодернизм – в себе, в авторе?

Можно всячески изощряться и называть Высоцкого-прозаика дилетантом. Но чтение это приятное и во всех отношениях полезное. Сегодняшний лейтмотив его виршей таков: помни о смерти вещей, характеров, ситуаций. Помни о смерти Вкуса Времени, о смерти ландшафта – страна-Москва, "Ты и я", музыка альтиста Данилова. Помни и найди универсальный "смысл" в том, что умерло! А зачем?

Дорога, не скажу, куда...

Леонид Шевченко