Я уже плохо помню в подробностях эту мимолётную встречу с великим бардом. Это произошло в южном городе, в какой-то заштатной гостинице, где вечно не хватает места приезжим, а у окошка администратора столпотворятся усталые люди с горами чемоданов. Высоцкий не суетился, он был деловит и собран, зная, что его, народного в высшем смысле этого слова артиста, не посмеют оставить на улице. Я тоже был спокоен на этот счёт: за меня хлопотала моя мама, а тот, кто знал эту женщину, мог быть уверен — она всегда добьётся своего, чего бы ей это ни стоило, особенно ради своего единственного сына.

И действительно, вскоре мы обзавелись ключом от двухместного номера. Время было сумеречное, спать с дороги абсолютно не хотелось, и я отпросился у мамы подышать свежим воздухом на берег реки, протекавшей рядом с гостиницей. Каково же было моё удивление, когда я увидел там Высоцкого, одиноко бродившего, как мне показалось, в поисках нужной рифмы.

Я был застенчив от природы, и мне и в голову не пришло бы самому напрашиваться на знакомство со знаменитым человеком. Но в то же время сидела во мне какая-то иголочка, жаждавшая продемонстрировать Высоцкому, что я его узнал. Вот эта самая иголочка в пятой точке и не давала мне покоя. И я начал громко петь что-то из его репертуара, кажется, "А на нейтральной полосе цветы необычайной красоты..." Сама обстановка очень располагала к этой песне: весь берег с обеих сторон был усеян благоухающими южными цветами, а пёстрая лента речки как раз и служила своего рода "нейтральной полосой".

"Молодой человек, подойдите сюда! — негромко позвал меня Высоцкий. — Вы, я вижу, интересуетесь моим творчеством. Это очень хорошо. Сначала люди восхищаются творчеством других, а потом, когда накопятся знания о жизни, пробуют сами что-то сочинить. Что-то своё — то, чего ещё никто никогда не писал. Я сейчас работаю над новой песней, это будет одна из лучших моих песен. Я хочу назвать её "Кони привередливые". Пока у меня есть только концовка, несколько набросков и общий план в голове. Но главное — сам замысел. Всякий художник живёт предчувствием великого замысла. Того самого, который затем оправдает его подчас никчёмную жизнь, как справедливо выразился Пушкин. Вот послушайте: "Мы успели. В гости к Богу не бывает опозданий. Так что ж там ангелы поют такими злыми голосами..." Понимаете, мои кони не могут не нестись во всю прыть. Есть даже пословица такая: какой же русский не любит быстрой езды! Так вот, у меня очень русские по духу кони!

Было заметно, что поэт настолько увлечён своей концепцией новой песни, что ему всё равно, кому о ней рассказать. А тут ещё я выказал искренний интерес к его творчеству!

— Их что-то само несёт, моих коней! И ведь заметьте, они вовсе не испуганы, они, если можно так выразиться, в своём уме! И в родной своей стихии. И ещё: мне кажется, что мои кони — это не просто кони, это люди, которым зачем-то нужно ходить над пропастью. И знаете, почему ангелы у меня поют какими-то странными, непривычно злыми голосами? Они ревнуют! Они сами любят героя и хотят быть на месте его коней. Но близкие люди, которые кони, не подпускают к человеку его ангелов: они уверены, что они сами — ангелы и потому управятся с задачей лучше.

Это был монолог одержимого своим творчеством человека. Мне и в голову не пришло его как-то перебивать, переспрашивать или уточнять. Я просто старался всё запомнить, даже то, что казалось мне странным и не укладывалось в моей голове, отчётливо понимая, что, может быть, я его никогда больше не увижу.

— Ангелы понимают, — продолжал поэт, — что кони задали человеку такой темп, который ему не под силу. Поэтому-то они и злятся! Наверное, они хотели бы поберечь этого человека. Может быть, просто из человеколюбия. Может быть, для выполнения каких-то более важных, секретных, с их точки зрения, небесных задач. Но они опоздали: сейчас это уже не в их власти. Я придумал к этой песне строчку, которая вообще глубоко объясняет драму человеческой жизни: "Чую с гибельным восторгом — пропадаю!" Если слить воедино нашу жажду жизни с осознанием неизбежности смерти, цветущую весну юности, плавно — и, главное, незаметно переходящую в дряхлость немощи, как раз и получится тот самый "гибельный восторг" Как хорошо, что я нашёл эти слова!

Он немного помолчал и добавил: "Пока всё это только наброски. Если я смогу довести дело до конца, это будет моя лучшая песня! А знаете, почему мои кони привередливые? Потому что не хотят слушаться человека! Он, может быть, в какой-то момент с удовольствием бы их попридержал! Всё время идти по лезвию ножа тоже ведь устаешь неимоверно, прежде всего, морально, даже если ты самый храбрый человек на свете!"

Он пошёл по пустынной набережной в обратном направлении, а я вернулся в гостиницу, растревоженный нежданным приключением: всё-таки я был тогда ещё очень молод, я был горд тем, что познакомился со знаменитым человеком! И мысли про коней, несущих человека во вред ему самому и про бессильных ангелов врезались в мою память настолько глубоко, что я даже и не записал их в ту тёплую летнюю ночь. Да и бумаги с карандашом, по закону подлости, рядом не оказалось. Но всё важное в нашей жизни "не горит", точь-в-точь как знаменитые булгаковские рукописи, — вот и вспомнилось мне почему-то это давнее приключение.

Александр Карпенко