Первым поражением сталинизма, от которого он уже не оправился, была битва за душу народную. Сапогами вохры ее не вытопчешь.

Отсидевшие возвращались с иезуитской официальной формулировкой "реабилитированы". Страна называла их "зря клейменные". "Клейменые" привезли песни о Ванинском порте, о Колыме, о непередаваемых мучениях и издевательствах, о побегах вдоль железнодорожного полотна, о том, как чувствуется весна в северной мерзлоте... Авторов у этих песен не было. Это был фольклор. Не стоило бы называть его "лагерным" – фольклор бывает только народным.

Тематика и направленность текстов была понятна всем: раны еще кровоточили. Искали форму выражения. Приехавший в Москву Ив Монтан весьма наглядно показал, что со сцены не вещать нужно, а говорить со слушателем, делать его собеседником.

И зазвучали голоса молодых, талантливых, неординарных личностей. Песенным речитативом обратился к слушателям Евтушенко. Ахмадулина под аплодисменты пела без музыкального сопровождения о своем Пушкине и своем предке Ахматулло. Молодежь понимала и уважала ее национальную идентификацию.

Вскоре появился Булат Окуджава. Родившийся в Москве полуабхаз-полуармянин, фронтовик – только этот перечень уже привлекал к нему внимание.

Маленький и неказистый Булат Шалвович пел под гитару слабым голосом, а слушатели, в порыве единения и согласия, стали подхватывать многие слова его песен: о комиссарах гражданской войны, об оркестре надежды.

Чуть позже выступил пронзительный лирик и полный сарказма Александр Галич, тихоголосый и проникновенный. Каждая его песня – маленькая трагедия для голоса и семиструнной гитары.

Организовывались неформальные встречи. Трудно сказать, кто с кем встречался: исполнитель ли со слушателем, слушатель ли с исполнителем. Они были нужны друг другу – таланты и поклонники. К таланту можно было подойти, заговорить с ним, пошутить, похлопать по плечу. И понять: он такой же, как и я: он смог, и я смогу.

Те, кто мыслил, обнадежились, что могут быть поняты или хотя бы услышаны.

Организуются целые клубы авторской песни в московских вузах. Физиков и биологов МГУ объединили Сухарев и Розанова. В пединституте этим заворачивают Ким и Визбор. Широко распространялись "капустники", на которых исполнитель и слушатель не дистанцированы, а едины.

Они пели о чаяниях, о палаточном Братске, о любви и достоинстве, о Дальнем Севере. Их север был населен геологами, строителями, учителями. Поначалу политические и социальные темы волновали их мало. Но как нам без этого...

Галич оказался самым непримиримым и инакомыслящим. Начав с шуточной темы физиков, которые взяли да раскрутили шарик-то земной наоборот, он продолжил песней про облака и полкило коньяка, где здорово посмеялся над избитыми темами и банальными словами тогдашней советской лирики. Потом была умная и надрывная песня об опальном нобелевском лауреате Борисе Пастернаке и сволочах, причастных к его смерти. Галич не выбирал свободу – он ее выбрал. И не только он. Многим стало ясно, что культа нет, а служители живы.

Юрий Визбор тоже начинал с лирики о любви, о поездах на восток, о войне и Сереге Санине. Затем он коснулся темы альпинизма, мужества, дальних странствий. В самом "вольнодумном" его творении были строки о том, что мы опередили всю планету перекрытием Енисея и ракетами. Впрочем, он и не стремился к вольнодумству, просто был очень большой добряк и весьма порядочный человек.

Они все были разные и неповторимые. Они были молоды и оптимистичны. Они были непрофессиональными певцами. Не голосом они говорили со слушателями, а душой и темами. И никакого официоза – все у ребят шло от сердца. Им верили. Они были властителями дум.