Бывает, застрянет в памяти строчка и ходит, ходит кругами, неотвязная:

...На извозчике едет Алёшенька,

У него голубые глаза...–

бормочет она сама себя, шелестит полозьями по первому снежку, и – чудится: тишина русского предместья, церковные маковки и плывёт вдоль вечерней улочки младенческий взгляд, словно свечечка теплится в детских ладошках...

Хорошо знать, что живёт в Минске Лена Казанцева и, быть может, прямо в эту минуту выводит в тетрадке новые невозможные слова. Тихий, хрустально чистый звук...

...Когда я пела для тебя,

Душа моя звенела.

Когда я пела для тебя,

Я как для Бога пела...

Сквозное ощущение песен Казанцевой – обмирание сердца от нежности, истаивание "женского" в "девичьем", в "материнском". Это высокое, лёгкое чувство. И ещё. Общее впечатление от её искусства, или точнее – безыскусности, более сильное, убедительное, чем от каждой отдельной её вещи. То есть между несомненными удачами и рядовыми вещами Казанцевой разница менее существенна, чем между самим явлением её поэзии и всей остальной поэтической песней. Внутренняя цельность, личностная "скреплённость", непрерывность художества – может быть, главное качество, отличающее поэта, следующего своей органике, от "штукаря", от "чего угодно-с"...

Самым младшим из тех, кто начинал лет 10-15 назад, – теперь уже порядком за тридцать. Странное то было времечко – лирически-паралитичное. С одной стороны – и силы были, и молодость. С другой – никто не ждал от будущего ничего хорошего. Был у каждого заветный островок, где можно было чувствовать себя свободным, там и завязывалась какая-то живая жизнь, там и начиналась сегодняшняя музыка. Но уж, конечно, никто не мог предугадать, кому какая дорожка ляжет, кому на сколько дыхания хватит...

В 1983 году казалось, что новее, мощнее поэтического голоса, чем у Вадима Певзнера – в поколении нет. Те, кому повезло, помнят его потрясающий напор, филологическое "бешенство", лирико-ироническую свободу. Что говорить, такого "трубного", "иерихонского" звука – ни до, ни после...

...Ты присядешь в Никольском подворье,

Просвистев вдоль по синей аллее,

И, как шапка алеет на воре,

Всё внутри у тебя сатанеет...

А формат? Ну, кто ещё отваживался на тридцатиминутное камлание, вроде "Улицы Заморова"? Была в тех песнях настоящая новизна – такая... богемно-питерская... такая... с морфином в артерии... Задним числом можно догадаться, что Вадим Певзнер отшатнулся от того, что открывалось. Отчасти поэтому такие настроения и не привились к авторской песне. Жаль... Певзнер поэтическим качеством был "круче" Башлачёва, Дягилевой. Впрочем, Бог с ними, с песенками, – душевное здоровье дороже... Судя по всему, Вадим уже лет двенадцать не пишет, во всяком случае – по-русски, где-то там... то ли во Франции, то ли в Канаде...

Это не мемуары, не предварительные итоги. Мне бы хотелось понять – а было ли вообще НАШЕ поколение? А если было (и есть) – то что его объединяло?

И, надо признать – ВСЕХ не объединяло ничто, кроме возраста и гитары. Как в любой, случайно собранной компании, были свои диссиденты и свои конформисты, свои новаторы и свои эпигоны. Ну что могло быть общего у Гены Сильчука, сочинителя комсомольской "Аксиньи" (Помните: "Много нас у Будённого. Наша Первая Конная..." Не помните? Ну и слава Богу.) и у, допустим, Саши Левина – элитарного поэта постобэриутского толка? Да ничего общего. И кстати – вот пример влияния эстетики на биографию: нынче Сильчук под псевдонимом Геннадий Жаров стал популярным исполнителем блатных песен, а Левин – широко известным в узких кругах писателем, постоянным автором серьёзных литературных журналов "Знамя", "Дружба народов" и т.д. Я сейчас попробую произвести поверхностный смотр побед и поражений 30-40-летних. Опираясь, естественно, на свою слабую память, на состав участников Казанского фестиваля "Барды 80-х" и – вооружившись субъективным избирательным взглядом. Всё-таки долго вместе мы варились в общем котелке...

...Укатилась бусина... укатилась...

Лет десять назад песни Геннадия Жукова наехали на Москву, словно махновская орда. Столица-матушка устояла... А зря. Эмоционально худосочной Москве весьма не помешало бы вливание свежей крови. В поэзии Жукова сошлись классическая школа стихосложения, южный климат и элементы славянской мифологии. И главное – натуральный, дикий, какой-то "скрипучий" тон. Вращается небесный купол, стелется ковыль, вьётся сухая пыль вдоль дороги, да мотается по груди хмельная молодецкая головушка... А взгляд-то – пристальный... в упор... Тема Геннадия – тщета человеческих надежд, обречённость красоты, бессилие силы, мужество и ужас перед "последними" вопросами и – что в остатке, в засердечной глубине? "...Слеза... Сиротская слеза..." И – незабываемый этот спазм, горловой "взрыд", гибельная схватка гордыни и любви, почти цыганские страсти. Для севера такой открытый темперамент – экзотика. Самое странное что и сегодня, на пятом десятке, Геннадий Жуков – всё тот же мятежник, взыскующий (без всякого юмора) – прочной истины, нелживого добра и немеркнущей красоты. Такая серьёзность вызывает уважение, но пора бы, пора бы уж что-нибудь и найти...

...Плывёт неутомимый наш ковчег,

Волнуемый лишь смертью и любовью...

Михаил Щербаков*, напротив, заранее нашёл ответы на все гипотетические вопросы. У Булата Окуджавы. Окуджавский словарь, окуджавская иерархия ценностей (с поправкой на "Библиотеку приключений" ДЕТГИЗ) полным комплектом так и переехали в песни Щербакова. Если Окуджава вытаскивал из небытия по словечку, сердечным усилием оплачивая каждый архаизм, то Щербаков сразу занялся изящной словесностью – изображением красивых чувств красивыми словами. Надежда, Фортуна, шинель в крестах, Мария, "...грустны... твои небеса...", честь, свобода – "...всё остальное не в счёт...", артиллерия земли, даже "трубач", даже "наш командир" и т.д. и т.п. К сожалению, на уровне собственно поэтической речи Щербаков не воплотился никак – откровенный разговор предполагает выстраданный, оригинальный, СВОЙ язык. Между прочим, поэтому никто ничего и не может сказать ни о его лирическом герое, ни о нём самом, как о личности, как о человеке – кто это, что? Полный туман... Можно подумать, что стихи сочинил компьютер. Но тогда в чём же обаяние этих песен? А оно есть, есть! Оно в том, как мне кажется, что Михаил Щербаков сшивает песню, как пиджак на любой вкус и размер. Слушатель сам наполняет её (песню, не пиджак) своими переживаниями, своим опытом. Дело в том, что у этого автора поразительное чувство общей гармонии, он как будто изначально слышит произведение в стереофонической полноте. Как архитектор, Щербаков возводит универсальные акустические объёмы – стены голы, пол не застелен, но зато – какое ясное эхо... Тот, кто поселится, тот и обустроит жильё, расставит любимые фото на полках. Это такая аллегория, извиняюсь...

Уж если в чём Михаил Щербаков новатор, так это в ритмах. Прозрачность смыслов, нейтральность словесной ткани позволяют свободно манипулировать строфой – удлинять, укорачивать стихотворный размер, рифмовать через три-четыре строки, совершать рискованные переносы и т.д. Это, конечно, голая техника, вроде шахмат, но и она имеет молчаливую выразительность – прерывистость дыхания, скорость пульса...

И, если отвлечься от текста, то Щербакову удалось сложить музыкально-интонационный постскриптум к авторской песне классического периода. Такое "последнее прощай", стилистический конгломерат из Окуджавы, Кима, Новеллы Матвеевой, Сергея Никитина и, особенно, – из Виктора Берковского. Получилось симпатично...

Но вот... слушаешь, бывало, "Романс"... и... вдруг отчего-то так больно на сердце... так сладко...

...И скрип колёс, и шум кулис, и тёплый ветер с юга –

Одно и то же вновь и вновь мне имя говорит...

* Cоображения основаны на материале аудиокассеты "Моё королевство" (Московские окна) и на воспоминаниях о концерте году так в 1989-90.

"Хандра" Александра Иванова; "Чёрная смородина" Любы Захарченко; "Шагал" Михаила Карпачёва; "Регтайм" Коли Якимова; "Дорога, дорога, разлука, разлука..." Валерия и Вадима Мищуков; "...незаточены ножи..." Олега Митяева; "Дача Евгения Ивановича" Алексея Иващенко и Георгия Васильева; "Уходящим за живой водой" Шамиля Абрярова; "Борисоглебск" Андрея Крючкова... А Ольга Качанова... Глаза разбегаются... Ну как не вспомнить всех? Ведь без каждого, как выражался А.Платонов, – народ не полный. А если заглянуть в конец 70-х? А Борис Кинер? А Владимир Каденко? А Володя Капгер? Да... Но тогда уж надо начинать с Вероники Долиной. Однако – увы. Ребята, по годам наши ровесники, проявились всё-таки пораньше – и Вероника, и оба Володи, и Боря, и Саша Медведенко, и Сергей Симонов, и Сергей Русаков, и Вера Евушкина, и Ибрагим Иммамалиев, и Александр Ткачёв, и Владимир Васильев, и Владимир Бобриков, и Борис Вайханский, и Михаил Трегер и... и... Так что, скрепя сердце, придётся резать по живому.

Итак:

...Вот и побыл ночку около

Чьей-то давешней беды...

Андрей Крючков стихов не сочиняет. Это, конечно, создаёт дополнительную трудность для конкретного разговора. Ну, попытаюсь обойтись экивоками и метафорами. Крючков начинал очень простенько, но точно. И мотив, и интонации – в яблочко. Ну что, спрашивается, интересного и необычного в той же "Деревеньке"? "...Вам – туды, а мне – сюды..." Да в жизни бы не стал читать, пролистнул бы поскорее! Но Андрей какими-то незаметными средствами извлёк из этой незатейливости такую подлинность, сердечную теплоту, сострадательность и проникновенность – просто удивительно. Какая-то очень "русская" нота, застенчивая неяркая красота. Целомудренная, а главное – неагрессивная. Эта нота и стала камертоном для лучших песен Крючкова.

Потом Андрей Крючков сочинял много и по-разному. От некоторых вещей бывало впечатление, что бард играет своей музыкальной "мускулатурой", показывает "класс". Но всё было необходимо – автор разработал интонационный регистр, "накачал" лёгкие. И вот – "Борисоглебск" на стихи А.Жигулина. Всё вернулось – и тишина, и напевность, и сердечная открытость – но на ином, зрелом уровне. Помните рассказ Ивана Тургенева "Певцы"? Крючков как будто в одном лице разыграл драму соревнования "певца-виртуоза" и "певца-поэта" и – выиграл его сам у себя.

"...Не одна во поле дороженька пролегала..."

В последних песнях Крючков "сдвинул" свою эстетику в ХIХ век. Мимо авторской, советской песни, мимо городского романса – прямо к И.Глинке и широким, ещё не цыганским, интонациям. И если теперь Андрей исполняет "а капелла":

Прощай, радость, жизнь моя.

Знать, уедешь без меня... –

то в этом нет ни крупицы стилизации, а только – тёмная даль, глубокий вздох, да русская смиренная печаль-кручина, неотличимая от русской радости...

...Смакуя жизнь, как сахарную вишню,

Счастливый оттого, что безработный,

Сижу и сочиняю эти вирши,

Хихикая над каждою находкой...

В этом четверостишии Михаил Кочетков правдиво изобразил трудовые будни поэта, нелёгкое своё ремесло. Н-да... Миша...

К 1983 году, когда мы познакомились, Миша был уже совершенно сложившимся бардом. Теперь я могу прилюдно признаться, что смотрел тогда на него, двадцатидвухлетнего, как на чудо. Сегодня, через столько лет, уже видно, что "Кочетков" был (и стал) ЯВЛЕНИЕМ не только для меня, для нашего круга, но и для всех. Вообще – ВСЕХ. Его песни, стихи, само существование в культуре заново связывают очень важные узелки, соединяющие народ – в народ. Соединяющие интеллигенцию с демосом, русских с евреями, начальников с подчинёнными и т.д. Речь не об устойчивых плодах Мишиной деятельности (которых при наших просторах и быть не может), а о тенденции, о характере личной и поэтической органики. Кочетков – всем СВОЙ не оттого, что прилагал для этого целенаправленные усилия. Это Розенбаум прилагает нечеловеческие усилия, чтобы понравиться. Михаил же – вовсе не червонец, он вообще не напрягался по поводу имиджа – просто был всегда самим собой...

Однако... лучше я попробую описать механизм воздействия песен Кочеткова на слушателя. Оставляю в стороне качество текста – оно высокое. (Стихи Кочеткова публикуют в литературной периодике без редактуры). Итак – вспомним, какие вещи впервые зазвучали в 1983-84 годах. "Сон", "Осень", "Жидик", "Ария попугая", "Романс самоубийцы"... Сплошь безнадёга и антисоветчина по содержанию:

И безработные матросы

Садятся вкруг стола на койках –

Носы покрылись купоросом

Не в дальних плаваньях – в попойках...

Но чувствуете, как смешно, как "аппетитно" рисуется образ?

Или:

Шипит на крышах дождь, как будто

картошка на дешёвом сале...

И так всегда у Кочеткова: смысловой ряд – отчаянный, пасмурный; выразительные средства – праздничны, "вкусны", полны избыточной творческой силой и жизнелюбием. В этом – специфический "кочетковский" артистизм. Чем дальше разведены в его песнях эти разнозаряженные полюса, тем выше напряжение художественного поля, тем ярче просверкивает искра в сердце слушателя. Это – и талант, и личностный масштаб. Песни Михаила – горячи, потому что велико сопротивление материала, потому что они утверждают ДА вопреки неотвратимому, данному нам уделу. Для того,

Чтобы в уши мне неприглушенный

Полный звук летел,

Чтоб дышать вовсю вольной вольностью...

Елена Фролова – самая юная из начинавших в 80-е. По существу она – уже следующее поколение. Но... уж больно сильно искушение передвинуть её к нам поближе, так сказать – присоседиться. Ведь именно с ней связаны самые большие надежды ещё с Таллиннского фестиваля 1988 года. Помните, на стихи Цветаевой:

...ангелов святых

С лучезарными телами

Сотворил.

Есть с огромными крылами,

А бывают и без крыл...

Боже, как Лена по-детски удивлённо, восхищённо выпевала "с огро-о-омными"? С первой же строчки был почти физически ощутим пронзительный, редчайший талант – и вокальный, и главное – духовный. И – совершенно не чувствовались его границы, "потолок". Никогда не забуду, как в одной песне Фролова от куплета к куплету поднимала энергетическую высоту, "наращивала обороты". И вот, когда уже казалось – ну некуда дальше, ну невозможно! – Елена с лёгкостью, даже не заметив, как бы перепорхнула в иное, запредельное для нас пространство. Это было волшебством.

Вместе с талантом "на вырост", судьба вручила Елене самый драгоценный свой дар – волю к самоосуществлению, живое чувство таланта, как поручения. И теперь уже видно, Елена Фролова отработала авансы, стала "Еленой Фроловой".

"Кораблик", "Дольше всего продержалась душа...", "Дева Богородица...", "Ксения Петербуржская", "Бродяга"... Десятки, может быть – уже и сотни песен сложились на свои, на чужие стихи. Для художественного мира, который строит Елена, это не столь существенно – своё ли, чужое. Она ищет не своего, а – общего, духовного, Божьего. Впрочем, что значит – ищет? Все ищут. Находят немногие.

В её песнях – почти античная красота и сила. Никаких жалоб, никакого занудства, ни усталости, ни декаданса. Елена сразу выходит на прямой, открытый разговор с нами, современниками, и – через наши головы – дальше – с душой, с музой, с ангелами чистоты и милосердия. Это очень важно – не снижать высоту полёта, температуру горения. Дашь слабину, задешевишь – всё, будешь рабски служить успеху. Елена Фролова – живой пример того, как можно настоять на – нет, не на своём – на том, что считаешь подлинным. Глупо говорить о её большом будущем, у неё – большое настоящее...

Так что же всё-таки объединяет этих семерых авторов одного поколения? Искусство. Никто из них никогда не занимался и не интересовался самодеятельной песней. Они сразу вошли в российскую культуру, каждый со своим почерком, темой, "необщим выражением лица". Лет через десять-двадцать будет яснее видно, кто чего стоит. Но... для меня Казанцева, Певзнер, Жуков, Щербаков, Крючков, Кочетков, Фролова сейчас находятся рядом... недалеко от сердца. И личные отношения, если кто сомневается в искренности – тут ни при чём. Блат в искусстве – последнее дело, это не таможня. О сложном, мягко говоря, нраве вышеперечисленных авторов упоминать неловко. Ну, а Певзнера и Щербакова я вообще видел только по разу, и то издалека... Для справки.

За мной остаётся большой долг. Конечно, необходимо написать подробно об Ольге Качановой, об Александре Иванове, о Дмитрии Строцеве, об Александре Левине, о Михаиле Басине, о Наталье Дудкиной, о Шамиле Абрярове, о Любови Захарченко... о братьях Мищуках... о... о... Я люблю и ценю их творчество не менее, чем тех, о ком была речь на этих страницах. Увы, статья уже лопается по всем швам. Мне совестно, я терпеть не могу этих выразительных фигур умолчания, но... что делать... Попытаюсь хотя бы пофамильно вспомнить всех неупомянутых. Вы уж, ребята, простите, если кого забуду или перепутаю, впишите, поправьте мысленно сами: Александр Деревягин, Марина Митяева, Константин Тарасов, Сергей Молчанов, Евгений Слабиков, Татьяна Дрыгина, Ольга Залесская, Андрей Козловский, Алексей Захаренков, Анвар Исмагилов, Михаил Кукулевич, Алексей Гомазков, Виктор Третьяков, Нателла Болтянская, Сергей Матвеенко, Зоя Ященко, Александр Жильцов, Борис Подберезин, Аркадий Смирнов, Владимир Нечаев, Алексей Морозов, Александр Маслов, Александр Брун-Цеховой, Елена Дунская, Алла Медникова, Анатолий Киреев, Любовь Яровая, Борис Гордон, Владимир Музыкантов, Виктор Дурицын, Анатолий Колмыков, Игорь Луньков, Михаил Волков, Виталий Калашников, Марк Мерман, Максим Кривошеев, Галина Хомчик, Дмитрий Сорокин, Андрей Ширяев, Марина Гершенович, Дмитрий Растаев, Игорь Кон...