Его песни давно уже переросли события, по поводу которых были написаны, поколение тех, для кого были написаны, и даже само время – поскольку стали символом того времени и той страны, которой уже нет на карте. Моим сверстникам кажется, что песни Александра Городницкого были всегда. Ведь сколько помню себя, в качестве абсолютно реальных персонажей в этом мире существовали мужественные и терпеливые "Атланты", легкомысленная "Жена французского посла", на Арбате "падал снежок", а над Канадой до сих пор вечно синее небо.

– Александр Моисеевич, вы написали "И жить еще надежде до той поры, пока Атланты небо держат на каменных руках..." Человек всегда живет надеждой. На что надеетесь вы, чем живете?

[b]– Живу надеждой увидеть свет в конце тоннеля, но тоннель мой кончается, а света не видно. А если говорить о том, чем занимаюсь, то последние десятилетия я занимаюсь одним и тем же. С одной стороны, пишу стихи и песни, а с другой – занимаюсь наукой, хожу на работу в институт океанологии. Много езжу. Когда-то ездил в разные экспедиции по морям и океанам, а потом начал всюду ездить по творческим поводам. География моих гастрольных поездок достаточно обширна. Я бываю всюду, где звучит русская речь. Чисто внешне моя жизнь не меняется.

– О морях и океанах вы мечтали в детстве?

– Нет, в детстве я мечтал быть пожарником или милиционером, потому что мне нравилась их красивая форма. В моем детстве были другие критерии. Когда рос мой сын, все хотели быть космонавтами, сейчас – дилерами или брокерами.

– Вы читали книгу Каверина "Два капитана"?

– Была. И это была одна из моих самых любимых книг. И, наверное, подсознательно она повлияла на то, что я, закончив Горный институт, стремился и попал на работу в институт Арктики и Антарктики, а затем бывал и на Северном полюсе и на льдине дрейфовал.

– Как взаимодействовали между собой такие разные ваши ипостаси? Помогало ли вам в профессии геофизика то, что вы пишете песни?

– Да нет, скорее мешало. Коллеги думали об этом как о чем-то не очень серьезном. И приходилось доказывать, что это не так. Хотя бывали смешные случаи, например, несколько девиц специально приходили на мои лекции в надежде, что я что-нибудь в конце лекции спою.

– Смешно. Такого не случалось никогда?

– Нет, конечно. Хотя был такой случай, когда на предзащите моей докторской диссертации члены ученого совета сказали, что не утвердят диссертацию, если не спою. Пришлось петь.

– Александр Моисеевич, как сохранить в себе ощущение романтики, не утратить его с годами?

– В том, что меня называют "певцом романтики", "последним романтиком", не моя заслуга, а заслуга моего образа жизни, который, в свою очередь, формирует систему ценностей, а она не конвертируется на валюту. Я выбирал себе даже не профессию, а, скорее, образ жизни, который связан с поездками, новыми местами. И главное в этом – та самая роскошь человеческого общения. Не знаю, можно ли это назвать романтикой, но подобный образ жизни и общения, конечно, сильно меняет мировоззрение, заставляет человека ценить возможность познания окружающего мира. А в обычной жизни мы этого не ценим.

– В вас есть хоть немного прагматизма?

– Есть, конечно, есть. Я лентяй по натуре, и мне всю жизнь на самом деле, хотелось достичь такого уровня, чтобы ничего не делать. Но ни в экспедициях, ни в Академии наук мне это, увы, не удалось. Все время думал, вот пройдет защита диссертации, вот стану заведующим лабораторией и буду отдыхать. Не выходит. Маленькие детки спать не дают, а с большими сам не уснешь.

– Если бы вам предоставили такую возможность, сколько бы вы продержались без дела, если честно?

– Если честно, то, думаю, что нисколько. Прежде всего, потому, что у меня две специальности. Выдается свободная минутка – я пишу. А просто играть в домино во дворе или даже перечитать книжку – времени категорически не хватает.

– Как к вам относятся те, кому сейчас 20 лет?

– Это вопрос к ним. Могу только сказать, что на моих вечерах молодежи много. Не говоря уже о том, что на фестивалях типа Грушинского вообще одна молодежь.

– Вам сложно назвать ваш родной город Санкт-Петербургом?

– Сложно, потому что я не петербуржец, а ленинградец. И слово Ленинград никак не связано для меня со словом Ленин. Ленинград – третье слово в моей жизни, которое я услышал после слов папа и мама. Я блокадник, и для меня нет Петербургской блокады, как нет, например, Волгоградской битвы при всей моей нелюбви к усатому тирану.

– Что вы больше всего цените в людях?

– Думаю, отсутствие фальши. Быть, а не казаться – вот что важно.

– Изменилось ли в вас что-то с течением лет, и если изменилось, то что?

– Я стал умнее и трусливее. Но, кстати, я всегда был трусом и, зная за собой этот недостаток, всегда старался преодолевать это в себе. Будучи еврейским мальчиком, которого били в послевоенных ленинградских дворах, я однажды открыл книгу Генриха Манна "Юные годы короля Генриха IV", который, преодолевая в себе трусость, хватает знамя и ведет за собой полки. Это был хороший пример для меня. Знаете, я не очень верю в холодную храбрость. Мне довелось в жизни не раз побывать в критических ситуациях: выбираться из горящего леса, садиться на горящем самолете, проваливаться под лед, плыть на байдарке через штормовой пролив, стоять под дулом пистолета пьяного идиота. Но я считаю, что если человек не испытывает страха, он ненормальный человек. Главное, испытывая страх, – научиться с ним бороться. Я пытался. С годами это дается тяжелее.

– Почему?

– Может быть, потому, что реальней становится существующая угроза, а ты чувствуешь в себе все меньше сил. Хотя я по-прежнему пытаюсь говорить какие-то важные и даже нелицеприятные вещи в том числе за тех, кого уже нет.

– Вы с удовольствием поете на концертах свои старые, самые любимые народом песни?

– Я с большим удовольствием пою новые. Многие из старых песен, во-первых, для меня запеты, а во-вторых, уже нет того человека, который их написал. Есть только воспоминание о нем, а я уже другой человек.

– Существует теория, что каждый человек рождается, живет и умирает в одном возрасте. Одному всю жизнь 5 лет, другому 20. Вам сколько лет?

– Я не определял. Но то, что не пять – это точно. Во всяком случае, это возраст сексуальной зрелости. Но я все-таки меняюсь.

– В какую сторону?

– Иногда в лучшую. Например, становлюсь терпимее к другим. Появляется чувство, что мир существует вне меня и будет существовать всегда, и не надо слишком преувеличивать свое место в нем.

– У вас бывали враги?

– Надеюсь, что и есть. Вот если вы смотрели программу "К барьеру" с генералом Макашовым, то фашисты, подобные ему, – нацисты, антисемиты – мои враги. Перефразируя известную строчку, могу сказать, что у меня есть друзья, значит, конечно, должны быть и враги.

– Вам наверняка всю жизнь, особенно здесь, задают вопрос, почему вы живете в России и не собираетесь уезжать?

– По одной простой причине. Мой родной язык – русский, а я хочу понимать все, что происходит вокруг, а, значит, дышать свободно. Хотя, если события в России будут трагически меняться, то неизвестно еще, как все будет. У меня ведь всегда была и есть возможность уехать. Мой сын давно живет в Израиле, где у меня три внучки. Всегда поступали предложения по работе из разных стран. Вообще, каждый этот вопрос решает для себя сам. Но для меня лично отъезд стал бы личной трагедией. Россия – моя родина, никакого другого языка, кроме русского, я не знаю. И считаю себя не русскоязычным поэтом, каким меня хотят иногда представить, а русским поэтом. Тем более, что являюсь автором некоторых "народных" песен. Я никогда не чувствовал в себе сил покинуть Россию, и не дай Бог.

– Я знаю, что вас всегда любили женщины. А ваше отношение к женщинам изменилось с годами?

– Что значит любили? Надеюсь, что, несмотря на мой преклонный возраст, все продолжается. Скажу, что я женщин любил, и они меня любили в ответ. И, думаю, что мое отношение к ним не изменилось, только стало лучше. Менее потребительским.

– Вы любите выступать перед публикой?

– Да. По-прежнему люблю. Общение со зрителями очень важно для меня.

– Вы дружили со многими известными, выдающимися людьми. Кого бы могли выделить?

– Мне посчастливилось дружить с выдающимся историком и пушкиноведом Натаном Эйдельманом, поэтом Давидом Самойловым, Борисом Слуцким, Юрием Визбором. К сожалению, они уже ушли из жизни. Уходит привычная среда обитания... Хотя и сейчас есть среди моих друзей немало интересных людей. Дружим с Юлием Кимом, ленинградским поэтом Сашей Кушниром.

– Вы очень молодо, очень подтянуто выглядите. Может быть, это потому, что вы много времени в своей жизни провели на свежем воздухе?

– Может быть. Даже наверняка. Если бы я большую часть своей жизни пролежал на диване, меня бы уже не было. Самое ужасное – перестать двигаться. Пока человек двигается – он живет.

Наталья Белая