С Евгением Евтушенко я говорил по телефону.

Он только что вернулся в США, где сейчас живет, из поездки по Европе.

В Италии, Франции, России и на Украине поэт представлял

свою новую поэму "Дора Франко".

Евгений Александрович, как настроение после поездки?

– Очень хорошее. Я буду сейчас готовиться, потому что выйдут первые два или три тома поэтической антологии из пяти. Обязательно надо сделать очень большую премьеру внутри страны, а потом выездную, в крупнейших странах, например, Латинской Америки, где сейчас проводят потрясающие фестивали поэзии – от чего мы отстали. Мы можем гордиться только Грушинским фестивалем, который почему-то избегают показывать по телевидению. Я приехал усталый, но очень довольный. И сейчас я уже сижу работаю.

– А вы верите в судьбу, в предсказания?

– Ну в какой-то степени... Вот в том смысле, как мне сказал Пастернак. Он мне дал совет никогда не предсказывать свою трагическую гибель. И другим людям не надо накаркивать ее тоже. Он сказал: "Женя, вот посмотрите, о чем забыли такие талантливые люди, как Володя (так он нежно говорил о Маяковском) или Сережа". Потому что ведь Есенин предсказал, что он повесится, так? А Маяковский предсказал точку-пулю в своем конце – и с настойчивостью, не единожды. И Пастернак сказал: "Ни в коем случае этого не делайте, потому что сила слова очень большая". Разумеется, фальшивый оптимизм не менее опасен, но это другое уже дело. Он тоже толкает людей в пропасти, так сказать, прикрытые розовым туманом фальшивых иллюзий. Поэтому неслучайно одну из последних книг я назвал "Можно все еще спасти".

– Чем больше всего запомнился Грушинский фестиваль?

– Когда я вышел на эту большую "гитару", эту сцену, покачивающуюся над Волгой, это был уже завершающий концерт фестиваля. Я как раз думал: что же прочесть этим ребятам? Я знал, что их 42 тысячи, и решил прочесть им только что тогда написанное стихотворение о матче СССР–ФРГ. В 1955 году первый раз сборные наши играли, и сборная Германии стала неожиданно для всех чемпионом мира.

Тогда нужно было как-то все-таки договариваться, находить пути для будущего. И Хрущев с Аденауэром решили попробовать это сделать на футбольном матче. А на стадион "Динамо" пришло огромное количество наших инвалидов. Несмотря на то, что их выселяли по всяким островам, в том числе и на Валаам, хотя это было совершенно незаконно и грубо по отношению к их подвигу. Протезного производства почти не было, и они все ездили на таких платформах деревянных, отталкивались такими деревянными штуками.

Власти в этот день сказали, чтобы они исчезли, потому что они, видите ли, портили им пейзаж. А они все вдруг вышли и покатили на стадион "Динамо". У них на груди висели дощечки фанерные: "Смерть фрицам!", "Не простим "Динамо" (Киев)" (это расстрел был, который немцы устроили). Их, конечно, пропускали. Контролерши были в основном вдовами убитых солдат. Я шел с поэтом Евгением Винокуровым, фронтовиком, и его трясло. Мы боялись, что там будет мордобой.

И вдруг футболисты как будто почувствовали ответственность за то, что сейчас произойдет. Они вели себя как джентльмены, поднимали друг друга, когда сбивали в пылу игры. Наш голкипер подарил перчатки немецкому вратарю. Фриц Вальтер, когда сбили нашего игрока, его поднял, и они вместе пошли к центру поля, в обнимку. Понимаете, на всю жизнь это запомнилось.

И я выбрал эти стихи, прочитал их. И вдруг вся эта человеческая гора 42-тысячная встала. Потому что увидела некое мое послание им, будущим поколениям... После меня должен был завершающую песню петь совсем еще молодой бард. И этот мальчик почувствовал вдруг, что здесь что-то нужно другое, чем то, что он собирался петь. Я потом его спрашивал: "Как тебе пришло это в голову?" – "А вот не знаю, – отвечает, – Евгений Александрович, как будто мне кто-то сказал, может быть, с неба". И он запел не свою песню, а Окуджавы – "у нас одна на всех победа". Тогда 42 тысячи голосов подхватили, не ошибаясь ни в одном слове, эту песню, я понял, что можно еще все спасти.

Вот с таким чувством и живу. И никто меня из этой веры в человечество не выбьет.

(Фото: РИА Новости)