У главного персонажа произведений британского писателя Яна Флеминга суперагента 007 сэра Джеймса Бонда имелась лицензия на право безнаказанного отстрела всех врагов английской короны. Уж не знаю, в каком ведомстве выдавалась эта лицензия, подписывалась ли эта охранная грамота непосредственно Её Величеством, и имелся ли на ней лиловый штемпель с указанием срока действия. Всё это остается тайной.

А вот у меня подобная разрешительная бумаженция по сей день хранится в заветных антресолях среди сотен других примет ушедшего 20 века. Правда, носила моя охранная грамота несколько другую функцию. Когда-то вначале 80-х она позволяла мне выходить на сценические подмостки родной страны и беспрепятственно петь песни собственного сочинения, правда, не абы какие, а лишь дозволенные соответствующими органами. К сожалению, этот весьма ценный документ имел определенный срок годности, по истечению которого авторские полномочия утрачивали силу и перед моим носом опускался незримый шлагбаум, поднятие которого было возможным лишь с получением нового разрешения, либо с продлением старого, что, по сути, означало одно и то же.

Время всеобщей "литовки" текстов достигло своего апогея во времена печальные, известные всем, как "застойные". Поющие и говорящие авторы, не получившие официальное право на пение и разговор со сцены, отлучались от своей кормилицы самым строгим образом. Бардов эти нововведения коснулись в полной мере. Ещё вчера выступления, проходившие на сценах НИИ, ВУЗов и в простых заводских актовых залах, прекратились, как по мановению волшебной палочки. Законопослушные директора ДК и прочих учреждений категорически отказывались предоставлять свои помещения для проведения концертов людям, не имеющим нужной бумаги.

В 1980 году на целых шесть лет был закрыт самый известный в Советском Союзе фестиваль авторской песни имени Валерия Грушина. И все эти годы ему пришлось пребывать на нелегальных условиях полуподполья.

Возможно, и в моей жизни возникла бы концертная пауза длинною в несколько лет. Ну, разве что пел бы я свои песни друзьям у костра или где-нибудь на кухне. Но случилось следующее. Столкнулся я как-то нос к носу со старинным приятелем, геологом, большим поклонником авторской песни, который оставил свои геологические изыскания и полностью посвятил себя комсомольской работе в одном из райкомов Минска.

― Как живёшь, старик? ― спрашивает бывший геолог. ― Что нового в жизни?

― А то ты не знаешь?! ― криво усмехаюсь я и рассказываю ему о своих печалях.

― Что-нибудь придумаем, ― говорит приятель, ― безвыходных ситуаций не бывает.

Спустя какое-то время звонит он и сообщает, что его районный комитет комсомола вышел с ходатайством перед соответствующими органами, чтобы у Галины и Бориса Вайханских была возможность показать свою концертную программу высокой комиссии.

Далее произошло событие незабываемое для нас во всех отношениях, можно сказать, знаменательное. "При полном свете и звуке" со сцены Республиканского Дворца культуры профсоюзов мы дали свой самый памятный концерт ― спели всю двухчасовую программу для... десяти человек. Причём исполнялась программа с полным конферансом. Выдерживались паузы для неслышных аплодисментов и предполагаемого смеха после шуточных произведений. Все два часа, пока длилось это действо, из зрительного зала мы не услышали даже намёка на жизнь. Лишь гнетущая тишина, как в лучших фильмах бессмертного Альфреда Хичкока. А потом эти десять человек келейно обсуждали услышанное. Нас же пригласили уже на оглашение приговора. Композитор сказал, что ему все, кроме музыки, показалось замечательным. А поэт хвалил как раз музыку и ругал стихи. Цековский идеолог ясно за что ругал. Консерваторский преподаватель высказал претензии к вокалу... И лишь представитель комсомола не вступал в спор, недвусмысленно показывая всем, что говорить просто не о чем.

Тем не менее, после всех этих дебатов именно он сказал главную фразу: "Комсомол ручается за этих музыкантов". И буквально через неделю в наших руках уже трепетал вожделенный папирус. В верхнем правом углу документа стоял штамп отдела культуры Минского горисполкома с заветным резюме: "Разрешено к публичному исполнению до 01 января 1983 года".

Кстати, дата эта мне запомнилась из-за одного совершенно абсурдного происшествия. Так, в самом конце декабря 1982 года должен был состояться концерт нашего дуэта на одной из минских сцен. Неожиданно позвонили организаторы и попросили перенести выступление на начало января по каким-то совершенно объективным техническим причинам. Мы сказали, что не против. И вдруг за несколько дней до концерта выясняется, что он не может состояться по причине просроченной "лицензии". То есть ещё 31 декабря песенный продукт был съедобен, а спустя день полностью испортился и мог угрожать здоровью зрителя. Все наши увещевания, обращённые к директору ДК, об исключении из правил не возымели действия, поскольку испуганный чиновник не собирался рисковать своим рабочим местом из любви к искусству.

И вновь начались наши хождения по мукам, точнее по инстанциям. И после отчаянных усилий там-таки было разрешено петь ещё целый год те же самые собственные песни.

Глядя фильмы о Джеймсе Бонде, постоянно убеждаешься, что прописанные ограничения в трудовой деятельности можно обходить, если проявить должную смекалку. Поди проверь, кого отправил к праотцам знаменитый агент, пуляя из своего Вальтера: врага ли английской королевы или так, случайного прохожего. Вот и мы очень скоро обнаружили, что никто, из сидящих в зале чиновников, не собирается водить пальцем по разрешительной бумаге, сверяя: ту ли песню поют на сцене, на которую разрешение имеется, или своевольничают. Главное ― наличие самой бумаги. А ещё очень важно было уметь правильно объявлять концертные номера.

В застойные времена знавал я бардов, которые достигли высочайшего пилотажа в представлении собственных сочинений для членов конкурсных жюри. Любая песня о простом осеннем дожде могла стать патриотической, если предварялась простым авторским пояснением, что она посвящается, ну скажем, защитникам Парижской коммуны 1871 года. И вот уже дождь воспринимается, как слёзы, а само произведение моментально окрашивалось в героические тона и автоматически становилось неприкасаемым.

Да и мне самому порой приходилось исполнять со сцены белогвардейские романсы собственного сочинения и предварять их рассуждениями о мучительных раздумьях некоего штабс-капитана перед тем, как ему решиться перейти на сторону большевиков.

Все мы тогда постигали непростую науку ― изъясняться эзоповским языком, поскольку чувство постоянной опасности прочно засело в нашем подсознании.

Этимологически слово "лицензия" происходит от латинского слова licentia, которое дословно переводится как "вольность, свобода делать что угодно". В вопросах творчества без внутренней свободы художнику существовать крайне сложно, а порой просто невозможно.

Уж не знаю, терзался ли господин Бонд вопросами морали, честно отрабатывая свою лицензию, а для меня самым главным судьёй всегда являлся зритель. А ещё ― у каждого человека должен быть свой внутренний редактор, у которого есть простое имя ― совесть. Именно она и выдаёт всем нам те самые разрешительные бумаги.