(К гастролям Дмитрия Кимельфельда и Владимира Новикова в США)

Холода еще не наступили, потому будить народ от анабиоза не придется. Он, народ, сам среагирует: живой классик приехал! И не один — с учеником и собратом.

Неподатливую фамилию Кимельфельд вы, так и быть, можете произносить с запинкой (оно простительно, вон сколько букв...) Владимир Новиков звучит демократичней и проще, но суть не в этом. Главное — знать, что есть на свете великая украино-татарская песня "Стрельба из лука" (стихи Кимельфельда, музыка Новикова, темперамент — на двоих!) И это значит, что нас не согнуть ни в какие тугие луки, мы узнаем себя по целому ряду существенных черт и привычек при любых географических смутах. Не поняли? Придете на концерт — услышите, и жить станет лучше, жить станет веселее!

Нет, право, если вы не знаете, почему на бывшей одной шестой суши при полной невозможности жить и выжить нам все было до фени, одной если не реагируете с радостью мгновенного узнавания на скрижальное "Эх, Запад...", на эротическое откровение "Графиня, мне приснились ваши зубы..." — значит, вам надо бросить все и восполнить пробел, чтобы не было мучительно больно. А если вы, осчастливленный, прроникнетесь также лирическими песнями Дмитрия Кимельфельда, музыку к которым писали в свое время смешливый Валерий Сергеев, проникновенный Владимир Семенов, не менее проникновенный Владимир Новиков и еще ряд весьма интересных композиторов, вас просто осветит изнутри. И покажется странным, как было возможно жить без этих знобящих ритмов – "Свечи тополей зажигает вечер...", "Как на старой акварели наши выцвели шары..." — и еще, и еще...

Для большинства слушателей Дмитрий Кимельфельд был и остается прежде всего юмористом, сатириком: чего стоят одни спортивные песни из забойного цикла "Спортлото", плавно перешедшие в разряд бардовской классики! Но покатиться со смеху от частности почти наверняка означает вскоре о ней забыть. Благодарение богу, случается такое дивное совпадение дарований, когда природным юмором оказывается наделен большой артист, умеющий смеяться со вкусом и заражать радостным, без мелочных претензий, отношением к жизни. И нет у него вульгарной цели с помощью смешного кого-то там перевоспитывать, какие-то нравы перекраивать. То и дорого: умрем же вместе от хохота над жутко жизненной "Еврейской девичьей", над новоязовской "сбычей мечт" на чудном острове Таити, над апокрифическим пересоленным борщом — приправленным, если вдуматься, философией отнюдь не мелкой...

Его ранняя лирика на раннюю и похожа: внимательный глаз нет-нет да и споткнется о внесхемное ударение, об усеченную или слабую глагольную рифму, о приблизительную метафору, о лирические откровения, так похожие на другие лирические откровения начинающих... Но он прорывает тяжелую лексическую оболочку – и появляется божественная и безумная баллада "О слепоте", и драгоценная "неслыханная простота" – "Подай цыганке медный грош...", и горькое, ни у кого не одолженное "С каждым вдохом, с каждым взглядом..." Независимо от отнесенности стихов к категориям "смешное – грустное", зрелый Кимельфельд, мастер подробностей, пробует слова на вкус, испытывает их на невероятность сочетаний ("по усам текли мгновенья, да, видать, не пригубил...", "тьма густеет, сахарится, как варенье, налипает на ладони мокрых листьев..."). Он – поэт яркий, свободно плавающий в литературном море, откровенно и смело цитатный – без закавычивания. "Другая жизнь и берег дальний", "ужасный век, ужасные сердца!", "в жилах кровь, а не водица", "мне нужно на кого-нибудь молиться" расплавлены в его поэтических текстах, как в самом воздухе нашего существования. Если же говорить о его серьезной лирике отдельно, то поневоле окажешься перед загадкой: в самом деле, как сумел разудалый хохмач, записной весельчак с его зубоскальством и "наслажденьем вечным, как Рим", сотворить колдовское "И такая тишина в саду латунном..." ("Вечереет. В доме тишь и запустенье...")? Из каких глубин сознания, уже отогретого израильским солнышком, вдруг пробились жесткие строки "Детей зимы"? Налицо, как сказали бы в недавние не безумно счастливые времена, "выраженная гражданская позиция автора". Это уже критерии скрижальные: надо соответствовать! Однако на угрожающее от веку "поэтом можешь ты не быть..." Кимельфельд отвечает прозрачной, почти акварельной картиной, смехом сквозь светлые слезы, который проникает в сердце куда глубже, чем иная тяжелая, набычившаяся "хражданственность":

По Физкультурной поливалка проезжала,

И чья-то мама куру шпарила в окне.

А мне в далеком далеке чуть было жалко,

Что майне фройлен не скучает обо мне.

Этапы большого пути. Дмитрий Исаакович Кимельфельд прошел славный путь от преподавателя английского и французского языков в украинском селе с гордым названием Перемога до профессионального израильского гида и ведущего израильской же телепрограммы "Без границ". Между двумя славными вехами пролегли головокружительная карьера переводчика в институте животноводства и машиниста сцены первой категории Киевского Театра драмы и комедии — с плавным понижением до категории третьей за либеральные настроения. Завлитом в театре был Валерий Сергеев, автор музыки ко многим опусам молодой поэтической звезды: понятно без труда, что отношения начальства и подчиненного, пламенных соавторов, носили характер сугубо неформальный. Чистый театр! Затем блеснула несравненная стезя артиста еврейского ансамбля "Фрейлехс" под управлением Георгия Мельского под крылом Биробиджанской филармонии: конферанс, интермедии, скетчи — на русском, песни – исключительно на идиш. Дмитрий Кимельфельд писал в те годы несметное – на жизнь вперед! – количество песен к многочисленным театральным спектаклям. Один из них — выпущенный к одиозному юбилею Еврейской автономной области "Тевье-молочник" в постановке Сергея Евлахишвили — стал в стране событием. И неудивительно: шел тысяча девятьсот восемьдесят четвертый год, до смелых решений геройского пленума еще не пересыпались все песчинки в часах истории – а русский актер Михаил Ульянов уже играл Тевье – наповал, и звучали непозволительно этнически окрашенные "Кнедлехи", "Песня бадхена", "Песня музыкантов" на стихи педагога-переводчика-машиниста-поэта, вынужденного сменившего свою одиозную фамилию на нейтральную и менее вражескую "Муравьев".

Так бы оно пелось и плясалось, но, как уже усвоено, исход не заказывается – случается.

В прошлый его приезд в Америку нам удалось побеседовать по-доброму, по старинке — на дружественной кухне. Тогда спросила:

— Как вы узнали, что мир не заканчивается полосатыми столбами совковой границы? Когда решились на собственный серьезный шаг?

— В конце восьмидесятых шоу-группа "Фрейлехс" двинулась в путешествие по Европе с постановкой "Исхода из Егупца". Афиша гласила: "Первый раз в свободном мире!", ее видели Париж, Брюссель, Амстердам, Мюнхен. К слову: наша абсолютно русская девочка пела "А идише мамэ", а после выступления плакала, когда к ней подходили, разглядывали пристальней и понимали, что не еврейка... Но это, что называется, замечание в скобках – а события надвигались эпохальные. После европейского турне последовало приглашение в Израиль. Половине нашей труппы – все как один мощные консерваторские ребята – страна не понравилась, и они разъехались – кто в Германию, кто в Канаду, кто в Австралию. А мы в своей сплошь врачебной киевской семье рассудили так: нужны на Ближнем Востоке лекари? Нужны — значит, едем! Попав в Израиль, я стал руководителем художественного центра для иммигрантов в Иерусалиме.

— Вот так сразу – без мучительных забот о первом хлебе насущном?

— Да, без них. Но центр просуществовал только пять лет – покуда правящие партии не поняли, что русские все равно не станут голосовать за "Аводу" или "Ликуд". И все, нет голосов – нету денег.

— "И держи ширей карман!" И тут уж вы — в рабочий класс?

— Нет, в капиталисты. Открыл с партнерами свой ресторан, он же – культурный центр. Но ресторанный бизнес – дело такое... Пришлось его оставить и пойти на два года в университет — овладевать профессией гида. Это как возвращение к любимому делу: в Израиле гид – театр одного актера! До двухтысячного года все шло прекрасно – потом, после зверского убийства двух ребят в Рамалле, туризм упал жутко. Но открылся телеканал "Израиль плюс". Сегодня моя программа – еженедельная экскурсия туда, где туристская нога еще мало ступала. Рассказываю об истории, о природе, приглашаю зрителя в ресторан, где можно вкусно поесть, показываю какой-нибудь интересный, необычный бизнес: в примеру, люди варят у себя дома сыр или выращивают буйволов...

— Сыры и буйволы – конечно, мило. А на песенное творчество время остается? Это не провокационный вопрос – просто вспомнила свое интервью с Александром Андреевичем Дуловым. Не очень веселое. Мы коснулись судеб авторской песни, и человек вздохнул: по его мнению, в век, когда доступно столько яркого и интересного другого, исчезают и настоящие авторы-исполнители, и настоящие слушатели.

— Подобные мысли мелькали и у меня – например, после очередного израильского фестиваля, на котором за три часа было напето много откровенной чуши. И не только дилетантами, но и людьми весьма известными... Спросил себя: да что это – фестиваль авторской песни или гулянка полублатных? Но огорчался недолго. Свою отнесенность к жанру я знаю, для меня самого стены времени проницаемы: существуют — поныне существуют! — Окуджава, Высоцкий – чтоб была точка отсчета. Настоящая песня все равно родится – хоть в лесу у палатки, хоть в городе. Возьмите, например, Андрея Козловского: на первый взгляд, чистый "русский шансон". Но послушайте его "Осень": абсолютно живая вещь!

— В ваших "Детях зимы" явственно слышатся раскаты рок-поэзии: "Мы чинили примус, поступали в вуз, Мы ходили в Гамбринус и не дули в ус. Мы на каждый минус находили плюс, У судьбы не просили взаймы" — так и видится взметнувшийся кулак Виктора Цоя...

— Пусть каждый классифицирует как хочет. Того "современного состояния", когда легкодоступное заставляет забыть о значимом, я не ощущаю. Песня определяется не искусственными рамками, а подлинностью интонации. Вот пример: композитор Кирилл Молчанов, поэт Николай Заболоцкий: "В этой роще березовой..." Давид Тухманов, Семен Кирсанов "Жил-был я..." Есть вопросы? Оттого, что авторы отдавали дань эстраде, эти их песни не стали менее мощными.

— А вам не бывает обидно, когда массовый слушатель из всего многообразия вашего творчества помнит главным образом графиню с зубами и идет на концерт исключительно "послушать хохмы"?

— Обидно? Да нет. Я вообще считаю, что песен смешных должно быть больше, чем лирических: и так все настолько серьезно и проблемно... Эсхатологическая волна, накатывающаяся от чрезмерной лирики, мне даже неприятна. По-настоящему смешного, остроумного в этой жизни мало. Вспоминаю, как я начинал с легких песенок к спектаклю по Феликсу Кривину в студенческом театре иняза. Постановка была вроде забавная, но вокруг находилось столько пугающе серьезных, просто каких-то глобальных людей, что "Графиня, мне приснились ваши зубы..." и "Эх, Запад!" сочинились из чувства неосознанного протеста буквально в одну ночь! А вот значительный человек Андрей Миронов, с которым свела судьба и который в свои последние годы исполнил несколько песен на мои стихи, был в общении удивительно простым. Простым, хотя не простецким... При этом он, актер сугубо комедийный, оказался очень содержательной личностью: тончайший знаток музыки, великий коллекционер джазовых записей. Такая диалектика.

"От смешного до великого, от великого – к смешному..." Подробнее про диалектику прочтите у Кимельфельда: стихотворные сборники "Стены времени" и "В те времена". Ну, или уж у Гегеля, тоже не возбраняется.

А что сегодня? Все замечательно. Человек живет в Израиле, водит экскурсии, пишет песни — несмотря на войны и дебаты в Кнессете (даже переходящие порой в вульгарную ругань евреев при своем мнении). В Америку приедет новый диск "Либидиное танго" — с бандитским, но логичным ударением на "о". С Борисом Верновым, соавтором цикла "Эмиграция", записан новый диск "Анфан Террибль"— это что-то вроде старой доброй "Графини", но в разных вариантах и побогаче: от Дениса Давыдова до куплетов времён гражданской войны. С коллегой Мариной Воробьёвой Дмитрий Кимельфельд создал новый "Путеводитель по Иерусалиму" — и гордится этим детищем не меньше, чем собственно песнями.

Владимир Новиков — земляк, друг, ученик, вместе участвовали в огромном международном мероприятии "Бардлото" — в котором выступали также братья Мищуки и Леонид Сергеев, Григорий Гладков и многие другие, не слабей. В это лото выпал крупный выигрыш — родился дуэт "САло!-Вэй!", который вы и услышите, придя на концерт.

Владимир Новиков организовывал выступления Кимельфельда в Киеве, куда Дмитрий Исаакович приезжает уже гостем (увы или слава богу — вопрос сугубо отдельный...) Стараниями неутомимого Новикова несколько лет назад зал "Державной"— Государственной филармонии впервые за долгое нелегкое время заполнили киевские любители авторской песни. Два года спустя — новая гастроль Кимельфельда и новый аншлаг, на этот раз в Государственной Консерватории, которая жанром не побрезговала и не рухнула.

Это драгоценнейшее и, согласитесь, редкое качество — умение деликатно отойти в сторону, когда на сцене — свой. Приложив максимум стараний для организации его концерта. При том, что ты сам — не просто способный организатор, но и совершенно уникальный автор, "интеллектуальный шансонье", пишущий песни на стихи Марины Цветаевой, Анны Ахматовой, Владимира Микушевича. При том, что ты сам — эстрадный режиссер, клоун-лицедей...

В первый раз я услышала его на пятьсот затертой физтеховской кассете, кем-то подаренной. Поразило сочетание несочетаемого — той самой разухабистой "Стрельбы из лука" и цветаевского "Мне тебя уже не надо". Скажу правду: услышав "Песня на стихи Марины Цветаевой", напряглась поневоле: много, ой много самоуверенного неодаренного народу терзает святые тексты! Но этот зазвучал знобяще, нервно, горестно, гармония была сложной и незаемной, Равно как и совершенно иной и абсолютно неповторимый "Джаз" на стихи Владимира Микушевича. И уже не требовалось доказательств того, что душа творящего "не отскорбела".

Этапы большого пути-два. В биографии Владимира Новикова — "все, коль нет обмана": кукольный театр и футбол, бокс и неоконченная музыкальная школа по классу скрипки (ох, доложу я вам, как божественно играют на гитаре недоучившиеся скрипачи!) Поп и рок, "Битлз" и Макаревич. И — стихи, стихи, стихи... Четверть века назад он приехал в Киев, попытался бросить якорь в гавани местного клуба самодеятельной песни "Арсенал". Бросать раздумал, но на творчество это не повлияло. (И то сказать: надо ли человеку творящему непременно при ком-то состоять?) Весна 1983 года — знакомство с Дмитрием Кимельфельдом, благотворно переросшее в тандем. Осень того же года — первое в жизни участие в фестивале авторской песни Московского Физико-технического института в Долгопрудном. "Физтех-песня" не отпускала добрых шесть лет, бегал туда даже из армии.

Человеку выпало на пути много всякого, включая не самые теплые отношения с доблестными органами безопасности. Кроме того, в послужном списке актера и режиссера Владимира Новикова столько театров, что высказывание Шекспира не кажется кокетливым. Жизнь есть театр! А вот кажется ли она при этом медом... Наверное, не вполне, раз поется так, как поется — на истинную "музыку самосожженья".

Они приедут совсем скоро. Отложите дела. Есть такой изящный кимельфельдовский парадоксом: "То, что шили — недошили, отложили на вчера..." Увидев два их имени на афише, попробуйте эту встречу "на вчера" не откладывать.

Бэла ГЕРШГОРИН