Началось, как водится, с имени — точнее, с трех имен: Дмитрий Клейнбок, Антон Карнаух, Владимир Пономарев, трио "Тритон". На очередном слете авторской песни Восточного побережья оно купило публику очаровательным исполнением известных, но оттого не менее любимых песен: вы, надеюсь, не способны разлюбить дуэт "Иваси"... Но тогда многолюдье слета и насыщенность программы увело меня к другим кострам: объять необъятное — безнадежно. Когда друзья заметили, что выступление того колоритного (буквально было произнесено "музыкально культурного") трио я упустила совершенно зря, во утешение вспомнилось нечто простенькое из теории музыки: расстояние между двумя звуками по высоте, именуемое тритоном — интервал для слуха довольно резкий. Вот и замечательно, вот и успеется: мой-то бог — гармония... Но любопытство проснулось — и вскоре было вознаграждено: один из представителей неуслышанного трио, Антон Карнаух, стал довольно часто появляться в других концертах. Он демонстрировал весьма приятный природный голос — глубокий и сильный, богатый обертонами, он же интеллигентно аккомпанировал собратьям-исполнителям, рассыпая роскошные клавишные пассажи на зависть иным мученикам от музыкального образования. Наконец, он играл на гитаре — и его гитара решительно не ассоциировалась с тремя дворовыми аккордами, коими многие начинают свою творческую подготовку, ими же заканчивая...

И вот, наконец, появляется афиша о сольном концерте Антона в Нью-Йорке: теперь-то уж не пропущу. Тем более, что неделю назад закончился сокрушительный по воздействию на капризных эстетов слет авторской песни в Блумсбурге, штат Пенсильвания — и там человек по-настоящему блеснул. Самой яркой показалась песенная программа "От Брассанса до Бернеса", в которой старая песенка живого неоклассика Владимира Музыкантова, исполненная Антоном по-французски, обрела особое лингвистическое изящество и шарм. А еще более старая и заслуженная, добрая советская "Мне тебя сравнить бы надо..." выбила слезу даже у малосентиментальных: исполнителю достало мудрости воздержаться от демонстрации собственных вокальных данных, бельканто было оставлено для другой, более оправданной ситуации — и так остро, так сразу вспомнился ничем не украшенный голос незабвенного Бернеса, от которого по сей день заходится сердце...

Новое имя нового исполнителя — и я уже слышу голоса любопытствующих: а своего он что, вообще не пишет? Ни пары-тройки песенок на собственные стихи? Нет, отчего же: в золотую пору слез и грез не-поэтом Антоном Карнаухом было написано несколько опусов — про те же слезы, грезы и полную безнадежность, словами совершенно общими. Считать это стихами не было оснований даже тогда, а уж горевать по этому поводу сейчас вообще странно. Но живуч один из парадоксов культурной среды, называемой КСП: исполнитель, каким бы божественным ни был его голос, какой бы колдовской — манера подачи поэтического материала, является вроде как пасынком жанра... Странное отношение: почему-то оперному певцу никто не станет пенять за то, что "Увы, сомненья нет: влюблен я!" — написал не он лично. Понимание этой странности выразил в интервью со мной человек, которому решительно нечего бояться пустого зала: " В оценках я трезва: понимаю, что статус автора, несомненно, выше, чем статус исполнителя". Признание принадлежит Галине Хомчик — которая добавила в том же контексте: "Исполнительство — творчество, его просто так не бывает. Не мучается копировщик, иллюстратор — а исполнитель проходит по таким ухабам..."

Мучительные поиски, ухабы — это что, обязательно?

В пору, которую традиционно называют "началом творческого пути", не ощущалось ни того, ни другого — а вот легендарные магнитофонные бобины с голосами Окуджавы, Визбора, Берковского, Кима в доме были — и звучали столько, сколько человек себя помнит. Двор в его становлении тоже имел место, но не доминировал — гены и домашнее воспитание оказались сильнее. Согласитесь: когда твоя мама преподает фортепиано в московском музыкальном училище имени Ипполитова-Иванова, интересуясь при этом, кроме классики, музыкой самой разной — от народной до джаза, не пренебрегая и авторской песней, индифферентным может оставаться только сильно заброшенное дитя. Антона никто не забрасывал — его в возрасте чуть выше младенческого брали даже в фольклорные экспедиции: поющие бабушки псковские и новгородские — это было весьма нетривиально... Классическим музыкальным образованием при этом не мучили: иные мамы бывают агрессивно-настойчивыми, а тут повезло на терпеливую — которая честно подождала, пока ребенок сам выразит желание заниматься. Пять классов вечерней музыкальной школы завершили данные университеты. Парадокс, которым жизнь изобилует: в той самой школе стеснительного подростка освободили от пения в хоре — к огромной личной радости, потому что пускать петуха перед девчонками казалось жутко постыдным (надо ли говорить, что потом другие девчонки будут обмирать от голоса благополучно доломавшегося, и таять, слушая гитару яркую, полнокровную, совсем не брям-брям, как у малообразованных соседских менестрелей...)

В искусстве мало что подчиняется формальной логике. Деревенские бабушки и Бетховен мягко посторонились с дальнейшего пути: Антону если что и нравилось по-настоящему — так это авторская песня, причем лихая туристская — заметно меньше, а куда более — задушевная, вроде кимовского романса "Не покидай меня, весна..." Песни лирические стали любимым и близким жанром, согревали: за якобы стандартным набором формул о сердечном недуге виделось нечто — даже в ершистом и несентиментальном подростковом возрасте... Между тем, собственно весна заявляла права, музыка властно брала свое — но до поры до времени человек почти совсем не пел и больше слушал, чем играл. Армстронг, Эллингтон и Питерсон в его фонотеке не ссорились с Иващенко, Васильевым и Сухановым.

У каждого свой момент истины и свое начало свободного плавания: со временем количество прослушанного перешло в исполнительское качество. Тут уже был и двор — но лишь как место встречи, которое изменяется по обстоятельствам, и дома друзей, где пелось душевно и нескованно — под струнные ли, под клавишные. Обозначилось явное предпочтение — бардовская лирика: Сергей Никитин казался богом, его музыка к стихам — выверенной абсолютной истиной. Именно никитинское восприятие поэзии, делающее чужие строки неотчуждаемыми, установило планку: петь тоже следует так — поверяя стихи музыкой и сокровенным смыслом, а не просто "беря в репертуар".

А потом музыка, по трезвому житейскому размышлению, вполне могла закончиться: американская одиссея началась у Антона Карнауха более чем серьезно. И не в смысле жизненных тягот вроде двух выпавших перед эмиграцией лет в армейской казарме (славная пора была на Руси: гребли всех, без различия дипломов и перспективности для страны...) Нет, упавшая подарком с небес аспирантура Принстонского университета по специальности математика — это был уже другой "серьез": дали открывались головокружительные и светлые. Но забвение музыки казалось неизбежным: кто же в силах сочетать несочетаемое? Вышло, слава богу, иначе: музыка не обесценилась — кроме того, новая страна дала возможность нормально зарабатывать, появилась собственная студия — не для коммерции, для радости своей и певчих друзей. Драгоценная возможность записывать и экспериментировать помогла готовиться к концертам — к тому моменту все уже встретились со всеми, и трио "Тритон" обозначилось на сцене. В него, кроме Антона, вошли помянутые в самом начале энциклопедически образованный по части творчества Михаила Щербакова математик Дмитрий Клейнбок и американский врач Владимир Пономарев. (Колоритная справка на всякий случай: Клейнбок — бывший валторнист Таманской дивизии, он же — сотоварищ Антона по Институту имени Губкина, знаменитой "Керосинке", пригревавшей ребят — по причинам разным, порой безобразным, не допускаемых в МГУ...) Третий "тритоновец", помимо умения исцелять, изумительно владел мягким фортепианным джазом. Экспериментам не было конца — при том, что образовавшееся трио существовало по большей части виртуально, периодичность концертов не соблюдалась. Тем временем на горизонте появилась новая фигура — Евгений Боровиков, автор стихов и музыки, тяготеющий к сдержанному року типа "Машины времени" и "Битлз". Антон и Володя стали ездить к нему в Мэриленд, работать над его репертуаром. Потом, признаться, подустали: и далековато, и необходимость связывать себя обязательством на всю оставшуюся слегка напрягла. Далее — вещи приятные и неожиданные: вдруг последовало приглашение выступить в одном из баров манхэттенской элитарной Трайбеки с переводами Высоцкого на английский язык! Есть такое живое чудо по имени Вадим Астрахан, который взялся за высокую миссию и подарил Владимира Семеновича интересующемуся американскому люду — а наши три товарища к этой миссии счастливо присоединились. Во втором отделении того концерта было исполнено несколько переводов на английский самого Антона — и это уже отдельный рассказ о новой стороне его артистической — точнее, теперь уже филологической деятельности.

Предыстория такова: на некоем замечательном сайте под грозным названием "Черный альпинист" оказались выложены не менее замечательные переводы стихов Михаила Щербакова на английский. По прочтении выяснилось: среди переводов нет ни одного несерьезного. Вопрос: к чему же трудиться над подобными переложениями, если никаких дополнительных красок, кроме, естественно, лингвистических вариаций, они не добавляют? С помощью Сергея Шмульяна — друга и коллеги по работе в важной финансовой корпорации, человека мощного голоса, феноменальной памяти на все песни, когда-либо написанные, и феноменального же остроумия — эта проблема была достойно решена. Знаменитая "Австралия", более известная среди трудящихся как "Лямбда", была доведена строгим юношей Карнаухом до хулиганского блеска и скромно названа free-вольным переводом. Последний наш слет над сим произведением — у-ми-рал... На вопрос любопытных, каково было переводить такие безразмерно длинные щербаковские строчки, Антон очень скромно отвечал: "Мы не ищем легких путей!"

И еще вопрос — законный: как сочетается на сцене смешное, гротесковое и рафинированная лирика? Каждый зритель желает знать... Информирую: нынешнее выступление составлено так, что праздник души наступает еще до концерта. В программу вошло много песен на музыку Сергея Никитина — включая одну из самых трепетных "Воссоздай, повтори, возверни..." (стихи Давида Самойлова). А еще — Окуджава, и несколько образцов чистой лирики Владимира Музыкантова, и очень любимый мною "Ломтик медового месяца" на стихи Иосифа Бродского и совершенно неповторимую музыку Валерия Бермана — тяжелый горький блюз, бесценно точная интонация, уловленная в невода как бы простой гармонии...

Что именно из раскованного и забавного Антон Карнаух оставит на десерт — про то мне сказано не было. Желаю зрителю радости от предвкушения.

Концерт состоится 7 июня в 5 часов по адресу:

JCC of Staten Island Staten Island, NY

Directions: http://www.sijcc.org/

1466 Manor Rd, Staten Island, NY 10314

Карта

Организатор: Владимир Благословенский (646) 340-8356

Бэла ГЕРШГОРИН