Александр Розенбаум, по мнению многих любителей авторской песни, сегодня занял ту нишу, которая оставалась пустой с уходом Высоцкого и Окуджавы. Народный артист России, бард, полковник запаса медицинской службы, он сумел доказать необходимость и востребованность своего искусства. Как это получилось? На этот вопрос он ответил афоризмом, который придумал в последние годы: "Редкий артист становится звездой, но еще более редкая звезда имеет право называться артистом". Наш разговор состоялся на фестивале "Славянский базар в Витебске".

— Александр Яковлевич, в последние годы идут споры о нынешнем состоянии авторской песни. Как вы оцениваете состояние этого жанра сегодня?

— Я вообще с осторожностью отношусь к термину "авторская песня", для меня существуют иные критерии — есть хорошая песня и есть плохая песня. Есть оперная песня — это ария. "Вальс-бостон" (извините за нескромность примеров) — это джазовая песня, "Казачья" — фольклорная песня и т.д. Поэтому авторская песня как жанр песни для меня не существует. Любая песня имеет автора. "Битлз" — тоже авторская песня. Но все мы понимаем, что подразумевается под термином "авторская песня", — это бардовская песня. Вот о ней и следует говорить. Если авторы бардовской песни не будут думать о мелодии, о мелодическом ряде (мол, они прежде всего поэты!), будущего у них нет. Впрочем, будущее у них, конечно же, есть, но — только для себя. Барды вообще очень секстантские люди. Иногда на каком-нибудь конкурсе самодеятельной песни вдруг слышишь, как мэтр говорит молодым ребятам: "Это джазовое, это не наше", причем сами мэтры, это произносящие... играют на трех-четырех аккордах. И какой-нибудь мальчик, который иногда приходит ко мне с гитарой, ни в чем не виноват. Он живет сегодня, в 2004 году, а жанр остался в 1965-м, когда было популярным деление на "физиков" и "лириков". Возвращаюсь к вашему вопросу: пока новое поколение бардов не будет находить правильное музыкальное воплощение своим стихам (конечно же, должно быть и адекватное исполнение!), оно будет петь и играть только для себя. Кстати, многие брали для песен высочайшую поэзию — Цветаеву, Ахматову, Пастернака... И вот под одну и ту же мелодию из 10-15 музыкальных ходов, которую даже мелодией трудно назвать, делают песню на 40 куплетов. А песня имеет форму, вы никуда от этого не денетесь — балладную или куплетную, но форму! И есть стандарт ее продолжительности — три-четыре минуты. Он взят не с потолка — он основан на восприятии человеческих ушей. Слушая эти 40 куплетов величайшей поэзии под никакую музыку, народ в зале начинает просто засыпать. Почему раньше в Союз писателей принимали свободнее, чем в Союз композиторов (я сталкивался и с тем, и с этим)? Я нахожу этому определенное объяснение: если у человека более или менее подвешен язык и есть на плечах голова, то он может написать стихотворение, эссе, очерк, рассказ... Но написать сонату, не зная сонатной формы, нельзя! Написать симфонию, не зная огромного количества музыки и правил написания симфонии, невозможно — если ты не гений, разумеется! То же самое — с песней. Песня — совсем не легкий жанр, это тяжелая стезя для музыканта — писать песни. Великими песенниками были Высоцкий и Окуджава (Галич для меня песенник в меньшей степени) — они точно знали форму, время, размер, у них было интонационное понимание куплета, баллады...

— Иногда можно услышать упреки в ваш адрес по поводу ваших стихов для песен — особенно после того, как вы издали несколько сборников своих стихотворений...

— Я уважаю мнение критиков. Действительно, у меня есть ранние произведения, которые я не исправляю. Я вообще ничего из написанного не исправляю. Мне говорили достаточно дотошные люди (и я уважаю их дотошность!): мол, у вас в песне "Вальс-бостон" листья падают вниз, а куда им еще падать? Правильный вопрос и верное замечание! Или еще есть у меня такая строчка: "Цвела сирень, и густо пахло мятой..." Один человек меня поправил: "Мята пахнет в августе, а сирень цветет в мае..." Действительно есть ляпы. Я не заканчивал ботанический институт. У меня есть ошибки, и я их не стесняюсь, как никогда не стеснялся их признавать — это норма.

— Интересно, что вы ответили "ботанику" по поводу "цветущей сирени"?

— Я ему ответил (надо же было выкручиваться!), что писал песню в мае и жевал мятную жевательную резинку. На это дотошный человек говорит: "Тогда не было мятной резинки!" Я говорю: "А я ее сфарцевал на Невском за 20 копеек" и т.д. Так что я принимаю упреки критиков и с уважением к ним отношусь. Считаю, что с возрастом моя поэтическая квалификация должна улучшаться, пока меня не хватит склероз.

— Что сегодня подвигает вас на создание новых песен?

— Жизнь. Ничего нового после Адама и Евы не придумали.

— Как вы относитесь к Грушинскому фестивалю?

— Грушинский фестиваль сам по себе — исключительно замечательное явление! 200 тысяч человек! Эта цифра говорит сама за себя.

— Сколько песен у вас в послужном списке? Продолжаете ли вы их писать?

— Я не подсчитывал своих произведений, никогда не гнался за количеством. Думаю, если из огромного числа произведений есть хотя бы 25, с которыми я могу пойти на суд к Всевышнему, уже хорошо. Каждое произведение — это ребенок. И нормальный родитель всегда видит: вот этот ребенок — косенький, этот — инвалид, этот — красавец писаный, а этот принес ему славу, но все равно он любит всех своих детей.

— Должна ли авторская песня быть социальной?

— В ней всегда было много инфантильного. И все-таки публицистика всегда имеет право на жизнь и зависит не только от страны и ее состояния, но и от возраста пишущего. У любого думающего человека всегда есть негативные и критические эмоции по отношению к власти, политике, государству или к состоянию общепитовских ларьков на улице. Так было и будет всегда. Вопрос в том, является ли это конструктивным негативизмом, и все зависит от времени и от человека, от его позиции — конструктивной или разрушительной.

— Вы являетесь депутатом Государственной Думы. Как вы относитесь к такому положению дел, при котором художник идет в профессиональные политики?

— В последние годы наши поэты — и Евтушенко, и Ахмадулина, и Окуджава — были обласканы властью, которая умнела вместе со своим временем. Депутатство — это не губернаторство. Мои коллеги-депутаты и мои коллеги — депутатские руководители в курсе этой моей мысли. Депутатство позволяет мне делать добрые дела для людей, то, что я не смог бы сделать в отсутствие депутатского мандата. Скажу конкретно: я семь лет до своего депутатства кричал о необходимости убрать "растяжки" с Невского проспекта. И только став депутатом смог этого добиться: теперь, находясь на Невском, вы можете видеть в перспективе шпиль Адмиралтейства, а не рекламу какого-нибудь авто или "Казино". Летний сад благодаря мне (и я настаиваю на этом!) вновь стал бесплатным. Потому что в платном Летнем саду не может быть петербургского духа. Следующее, что я собираюсь предпринять, это перенос колонны с площади Восстания в более приемлемое для данного монумента место. Так что депутатство для меня — это возможность с гораздо большей легкостью сделать то, что мне никогда не удалось бы сделать, будь я трижды, четырежды "народным" и любимым...

— Что для вас политика?

— Для меня политика — это тот комплекс отношений внутри и вне государства, который позволяет народу и стране достойно существовать и продвигаться к процветанию. Вы меня спросите, может ли политика быть честной? Вопрос сложный и неоднозначный — скорее нет, чем да. Потому что в любом случае будут "подставы" (говоря нелитературным языком), будут обманы. Но главное — во имя чего? Во имя блага народа или себя? Вот для меня основное. Так же, как главным вопросом для меня является такой: во имя кого и чего работает политик? Если он трудится прежде всего во имя себя (а люди идут во власть и для этих целей!) — это одно. А если человек идет в районную администрацию с мыслью трудиться во имя своего района, в городскую — служить своему городу, в ООН — потому что хочет, чтобы конголезцы или марокканцы жили лучше, — это другое. Эта грань человеческой жизни зависит от твоего воспитания, от твоего ощущения своей востребованности. Не могу сказать про всех, но я знаю людей, которые действительно хотят и работают не только для себя, и в первую очередь не для себя — и в Думе, и в администрации президента, и в Союзе композиторов...

— Поскольку в Думе вы являетесь заместителем председателя Комитета по культуре, хотелось бы узнать ваше личное отношение к проблеме реституции?

— Мое отношение к реституции сложное: мы увезли из Германии достаточное количество произведений искусства, как и немцы из России. Тут действительно нужно создать большую и серьезную комиссию для совместной работы. В эту комиссию должны входить помимо художников экономисты, юристы... С этим тяжелым наследием войны, которая унесла не только огромное количество жизней и с той, и с другой стороны, но и огромное количество художественных и материальных ценностей, надо разбираться. Может быть, если мир станет общим (а к этому все идет!), то почему нам не смотреть наши ценности в Дрездене, а немцам не знакомиться со своими художественными ценностями в Эрмитаже? Я не знаю, является ли это решением вопроса, и полемизирую сейчас сам с собой. Но это вопрос очень сложный. Определенной позиции у думского Комитета по культуре пока еще нет.

— Вы поете в застолье свои песни?

— Свои не пою. Вообще, за столом я пою редко. А если пою, то песни Окуджавы из "Белорусского вокзала" или из "Хроники пикирующего бомбардировщика". Величайшие песни! В военные времена песни были в первую очередь духовные (несмотря на определенный пресс сталинизма и издержки общественно-политических отношений).

— Наш разговор проходит на белорусской земле. Как вы относитесь к созданию Союзного государства и какие видите пути сближения наших народов?

— Что касается России, Белоруссии, Украины и Казахстана, то общность интересов, территории и возможностей видна невооруженным глазом. Для меня это как дважды два четыре, и я убежденный сторонник этой точки зрения. Другой вопрос: как это должно воплощаться? Та ситуация, которая сложилась за последние 10 лет, на мой взгляд, правильная: каждое государство должно добиться определенного самосознания и определенного суверенитета. Минск не должен играть в футбол с Гватемалой по разрешению Москвы. Когда мы придем к этому суверенному состоянию, тогда, без всякого сомнения, мы объединимся. И это будет куда более прочное соединение, чем Европейский союз. Для меня это однозначно! Я не могу прогнозировать конкретные сроки завершения этого процесса, но то, что это случится, для меня совершенно ясно. Пути к объединению у нас самые разные. Не забудем и про то, что у нас общая культура — культура славянских народов, у нас есть общность территории да общая жизнь. Мы никуда не денемся друг от друга. Единственное, что мы должны оставить в прошлом, это понятия "старший брат", "младший брат"... Это глупость. Но для того, чтобы эту глупость преодолеть, нужно определенное время. И оно даст свои результаты.

Александр Щуплов, Москва – Витебск