Эпиграф:

"Смейся, паяц..."

Полагаю, что нет нужды представлять любезному читателю имя великого итальянского тенора Лучано Паваротти. Что же касается автора этого литературного опуса, то упоминание его певческого имени, возможно, вызовет некое удивление у любителей серьёзной музыки. И действительно, какое отношение имеет бард Борис Вайханский к оперному пению?

Но нет, господа ценители классического вокала, не торопитесь выносить свой строгий вердикт и навешивать ярлыки на "бедного" белорусского шансонье, обвиняя его в безголосости и профнепригодности. Была, была ведь когда-то попытка сделать из него человека, исполняющего арию Ленского или на худой конец князя Игоря. И кто знает, если бы смирил тогда свою гордыню господин Вайханский и просто попытался бы взять верхнюю ноту "до", то может быть, сейчас не мотался бы он с гитарой по дальним странам, исполняя свои "сомнительные" песенки, а стоял у рояля во фраке и, как человек, пел своё "O Sole Mio"!

Кажется, мой бедный читатель — в замешательстве. Что за странная история, в которой нет никакой логики? Увы, я и сам не нахожу логики в событиях, о которых хочу поведать. Я просто расскажу вам старую добрую сказку про рыбака и рыбку. И чтобы случайно по неосторожности не обидеть своим ироничным слогом одного очень "доброго" человека, я заменю его реальное имя придуманным.

В середине 90-х годов известный дуэт авторской песни Галина и Борис Вайханские был приглашен на работу в Белорусскую государственную филармонию. Наше появление в этом храме высокого искусства состоялось не случайно. Нас ждали там, поскольку наши имена уже кое-что означали в песенном мире. И хотя жанр авторской песни официально не был причислен к "лику святых", тем не менее, тогдашний директор филармонии выразил надежду на долгое и плодотворное сотрудничество и поблагодарил нас за желание стать под его знамёна.

Учитывая наши творческие заслуги и многочисленные победы на международных песенных конкурсах и фестивалях, нам присвоили звания солистов-вокалистов высшей категории в жанре камерного пения. Для людей, непосвящённых в эту "тарификационную казуистику", хочу сказать, что понятие "камерный жанр" означает высшую ступень в оплате певческого филармонического труда и приравнивается к оперному пению.

Мы с головой ринулись в пучину концертной деятельности, подготовив несколько песенных программ. Кроме авторских произведений в нашей интерпретации зазвучали стихи любимых отечественных и зарубежных поэтов.

Шли годы. Менялись директора. Но отношение к нам в филармонии по-прежнему оставалось уважительным и бережным.

И вот однажды в наш храм высокого искусства пришёл новый директор с удивительно задорной фамилией Паяц.

Нет, нет, я вовсе не склонен делать лирического отступления, разъясняя любезному читателю, что же такое — отдельная личность в Истории, даже в такой маленькой истории, о которой я вам сейчас рассказываю.

Тем не менее, с появлением нового директора в филармонии началась самая настоящая гоголевская чертовщина. Поползли слухи о том, что назревает генеральная чистка кадров. Артистическая братия заволновалась. Откровенно говоря, мы смотрели на всю эту лихорадку с любопытством. Предстоящая сдача экзаменов на профессиональную пригодность казалась нам сущим пустяком.

Новый директор ни с кем из артистов лично не встречался, но буквально все работники филармонии стали получать невесть откуда взявшиеся, как это у Высоцкого в песне, "сплетни виде версий". Какие-то весьма осведомлённые персонажи из числа приближённых к господину директору, стали нашептывать нам, стыдливо опустив глаза, что у их начальника, листающего наши личные дела, вырвался благородный гневный крик: "А что делают барды в моём учреждении? И вообще, какое отношение имеет этот сомнительный песенный жанр к высокому искусству?"

И вот в один прекрасный день нам сообщили, чтобы мы готовили песенную программу длинною в 45 минут, которую необходимо будет показать "высокой" комиссии, а уж та решит нашу судьбу. Мы весело козырнули, и буквально к концу дня программа была составлена.

Чтобы не утомлять комиссию песнями на музыку и стихи Бориса Вайханского, мы заявили к прослушиванию произведения, вошедшие в золотой фонд отечественного и мирового песенного искусства. Рядом с музыкой Микаэла Таривердиева, Исаака Шварца и Геннадия Гладкова стояли песенные шлягеры на мелодии Френсиса Лея и Жозефа Космá. Поэтическая сторона этих песен была также безупречна.

Ну, кто осмелился бы бросить камень в поэзию Марины Цветаевой, Жака Превера, Булата Окуджавы, Владимира Короткевича?

Но не успели мы даже перевести дыхание, как нам сообщили, что господин директор не доволен тем, что мы будем петь вдвоём.

— Вайханские у меня проходят, как солисты-вокалисты, — сказал строгий директор. — Вот пусть и сдают две программы по отдельности друг от друга!!!

Мы, конечно, раскрыли рот от удивления, но поразмыслив, решили, а почему бы и нет? Даже интересно. Песенного материала хватает с лихвой. Через час на директорский стол легли две новые программы.

Прошло совсем немного времени и нам вновь позвонили. У секретаря был совершенно перепуганный голос.

— Борис Семёнович, не велите казнить! Велите слово молвить! — лепетал секретарь. — Уж не знаю, как и сказать Вам! Но директор распорядился Вам с Галиной Владимировной подготовить другие программы, соответствующие вашей тарификации.

— Что сие означает? — спросил я. — Уж не хочет ли господин Паяц, чтобы мы пустились в пляс перед комиссией?

— Ну, что Вы! — хохотнул секретарь. — Речь идёт лишь о том, чтобы вы пели оперные арии, поскольку вы являетесь солистами-вокалистами камерного жанра. А ваш жанр приравнивается к оперному пению.

— Вы, надеюсь, шутите? — изумился я. — Или, может, господин директор решил наконец-то соответствовать своей фамилии?

— Бог с Вами! — грустно прошептал секретарь. — Увы, но господин Паяц совсем не паясничает!

Сложившаяся ситуация странным образом стала напоминать сказку А.С. Пушкина про старика и золотую рыбку, где мы выступали в роли этой самой рыбки, которая должна была выполнять бредовые желания некой сумасшедшей старухи.

Мы уже прекрасно понимали: нас откровенно провоцируют на уход по собственному желанию. Цепляться за обломки корабля, захваченного вероломным пиратом, было противно...

С тех пор прошло много лет, и ко мне всё чаще стали приходить странные мысли. А может быть, господин директор, действительно, преследовал благие намеренья, пытаясь дать нам новую артистическую жизнь. Не взбрыкнули бы мы тогда, и родился бы новый Лучано Паваротти, а с ним заодно и Монсарат Кабалье. И пели бы мы сейчас настоящую серьёзную музыку, за которую так ратовал великий реформатор с задорной фамилией.

Кстати, в должности директора господин Паяц продержался совсем недолго, но дров наломал изрядно. Грустная память о нём всё ещё живёт в сердцах артистических. А мы его вспоминаем с нежностью. Дай, Бог, ему здоровья!..

"А ведь мог я стать Лучано Паваротти

И прославить Родину свою!

А теперь при всём честном народе,

Как паяц, шутить не устаю.

Может, не вписавшись в повороте,

Я б не в рай влетел, а прямо в ад.

Но влетел бы я, как Паваротти,

А не "безголосый" скромный бард.

Ел бы я икру на бутерброде,

Ус мочил в изысканном вине...

Но не стал я, братцы, Паваротти.

И страна не вспомнит обо мне!"