К подъезду подкатил кабриолет,

Вы вышли в платье цвета фиолет,

В манто и удивительном колье...

Я к Вам спешил, проделав триста лье.

Я бросил всё, отправившись в вояж,

Забыл пальто, цилиндр и саквояж,

Истратил тыщу франков на такси,

Чтобы шепнуть Вам: "Же ву зэм, Люси"...

Эти строки, написанные мной забавы ради в 1978 году, послужили прологом одной весьма любопытной, на мой взгляд, истории. Эта история одной песни, судьба которой поразительным образом оказалась куда более счастливой, чем судьбы многих других моих песен, причём песен действительно состоявшихся и важных для меня.

По сути, эта песня родилась благодаря старинной литературной игре с названием "буримé", которая, как многие знают, заключается в придумывании стихов на уже заранее подготовленные рифмы.

В общем, сидели мы как-то с приятелем по минскому клубу авторской песни Володей Борзовым и скуки ради выясняли: кто же из нас смешнее придумает историю типа "а ля Франсе". Выбрали десятка два слов с французским привкусом (кабриолет, колье, вояж, такси...), зарифмовали их совместными усилиями и разбежались по разным углам комнаты на десять минут. Потом сошлись на поединок, прочитали друг другу свои вирши и решили, что победила дружба, поскольку оба наших произведения явно не тянули на бессмертие.

Что со своим рукописным творением сделал Володя, я не знаю, но вот я своё в урну не выбросил. Более того, спустя пару недель, придумал к этому своему "французскому" опусу незамысловатую мелодию и на одной из клубных посиделок показал всё это дело "народу". "Народ" принял песню благосклонно, и я тут же включил её в свою концертную программу. Зрители тоже откликнулись достаточно радостно на эти парижские любовные похождения. И пошла моя песня уверенной поступью по фестивальным и концертным залам, "прославляя" скромного автора.

Надо сказать, что в те достаточно "застойные" годы отечественная авторская песня дышала полной грудью, несмотря на то, что никакого официального статуса не имела. Почти во всех городах Советского Союза, подобно грибам после обильных дождей, росли и множились так называемые КСП (клубы самодеятельной песни), которые проводили свои фестивали. В общем, было куда поехать. При тогдашнем полном отсутствии интернета отделения связи страны работали с перегрузкой, ежемесячно бросая мне в почтовый ящик десятки приглашений посетить тот или иной песенный праздник всесоюзного, республиканского, городского или районного масштаба.

Уж не знаю, в чём там было дело, но моя "Французская история" стала близкой и родной нашему невыездному народу. Казалось бы, простая любовная история, перенесённая на парижскую почву, а как аукнулось в сердцах "миллионов"!

Тут, правда, прозвучал первый тревожный звоночек, давший автору некое объяснение феномена популярности его скромной песенки. Кто-то из друзей с совершенно серьёзным лицом сказал, что веет от этой песни буржуазным эротизмом, которого так не хватает нашей целомудренной социалистической любовной лирике на эстраде. Вот люди и тянутся к запретному плоду. И что призыв главной героини в самом финале песни потушить торшер есть ничто иное как призыв к сексуальной революции.

Такого рода пояснения показались мне весьма забавными, но всерьёз восприняты не были. А зря! Лёгкие раскаты приближающейся грозы уже были осязаемы.

На пороге стоял Новый 1979 год. И вот в канун этого праздника меня неожиданно пригласили сняться в новогодней телевизионной передаче с названием "Вечер странностей".

Вообще-то на Белорусском телевидении в те годы существовала знаменитая программа о путешествиях, которая называлась "Ветер странствий". Придумал её замечательный журналист Александр Чуланов. Его телевизионное детище было наполнено не только интересными сюжетами о родной стороне и дальних странах, но и вмещало в себя песни бардов, которые под таким туристическим соусом совершенно безболезненно проникали в официальный эфир и как-то ухитрялись не раздражать "сильных мира сего", ответственных за идеологию, а значит и за отечественную культуру.

Снимались в этой передаче в своё время и очень популярные московские и ленинградские барды Визбор, Кукин, Никитины, и совсем молодые белорусские авторы-исполнители, среди которых был и я.

Так вот в канун Нового 1979 года мне позвонили с телевиденья и предложили поучаствовать в юмористическом выпуске "Ветра странствий". Я откликнулся мгновенно, поскольку в те времена появление на экранах телевизоров было для меня большой удачей и радостью. Когда же я узнал, что эта новогодняя сказка будет ещё и костюмированным спектаклем с песнями, то радости моей не было предела.

По сценарию я должен был изображать какого-то заезжего французского шансонье по имени Боб Шампанский. Мне подобрали костюмчик мушкетёра из гардероба одного минского академического театра, приклеили роскошные усы и отправили учить роль. Роль была внушительной не столько по размерам текста сколько по эмоциональному всплеску. Я должен был появиться в кадре, бряцая шпагой и гитарой одновременно. На мгновение я замирал, поскольку по замыслу режиссёра зрителю являлся закадровый голос, дающий характеристику моему персонажу. Собственно говоря, этот голос, очень похожий на голос актёра Ефима Капеляна из "Семнадцати мгновений весны", время от времени характеризовал всех персонажей спектакля по мере их первого появления. О моём герое было сказано, примерно, следующее: "Шампанский Боб. Проездом из Парижа. Много ездит, но мало видит". Далее меня окружали прекрасные дамы, которые спрашивали: "Боб, как там, в Париже?" И вот тут начинался мой текст.

— О, Париж!!! — восклицал я с надрывом в голосе. При этом, по замыслу режиссёра, я закатывал глаза, что должно было показать прекрасным дамам, а заодно и всем телезрителям, как я люблю свою французскую родину.

— А что поют в Париже? — не унимались любопытные дамы.

— Ой, да всё шансон, шансон... — отвечал им заезжий шансонье.

На этом текстовая часть моей роли заканчивалась. Я хватал гитару и пел им свою "Французскую историю", в которой были и кабриолет, и удивительное колье, и тот торшер, который должен был быть потушенным, став финальным аккордом в апофеозе Любви...

Уже была заранее сделана приличная звуковая фонограмма. И мне оставалось лишь закатить глаза, изображая страсть, и открывать рот, максимально стараясь попасть губами в текст песни... И тут случилось непредвиденное. В студии появился какой-то взъерошенный человек со сценарием в руке, который прямиком направился к режиссёру. Несколько мгновений они оба читали текст, после чего в глазах режиссёра появилась растерянность. Был объявлен небольшой перерыв в съёмках.

— Послушай, Боря, — сказал мне расстроенный режиссёр, — а нет ли у тебя какой-нибудь другой французской песни?

Я признался, что таковой песни у меня не имеется.

— Всё очень плохо! — сказал режиссёр. — Дело в том, что песня, которую мы планировали выдать в эфир... Как бы это лучше сказать? Ну, в общем, её никак нельзя в этот эфир давать по причине весьма деликатной.

И я, конечно, сразу же подумал про торшер.

— Это всё из-за него? — спросил я.

— Увы, — грустно сказал режиссёр. — Но насмешки такого рода, сам понимаешь, чреваты.

Честно говоря, я уже мало что понимал.

— И над кем это я насмехаюсь? — побледнев, спросил я. — И причём здесь торшер?

— Какой торшер? — удивился режиссёр. — Ты финал своей песни хорошо помнишь?

— Помню, — отрешённо сказал я.

Я прошептал в волнении: "Люси!

О чем захочешь, ты меня проси!"

И ты вздохнула: "Потуши торшер!"

И я сказал: "Пожалуйста, ма шер!!!"

— Вот-вот! — устало выдохнул режиссёр. — И о чём ты только думал, когда писал про Машера?

— "Ма шер", — сказал я, — по-французски означает "моя дорогая".

— Для кого "моя дорогая", а для кого и "наш дорогой", — последовал тихий ответ.

И тут я всё понял. Боже мой! Какая фантазия! Какое бдение в поисках второго дна в простой дурашливой песенке. Бедный Пётр Миронович Машеров — первый секретарь компартии Белоруссии! Ваше имя проступает даже во французском словосочетании. И мною на него брошена чёрная тень насмешки!

Я понимал, что аргументы обвинения весьма серьёзны, и надежд на то, чтобы переубедить редакцию в выпуске песни в эфир, уже нет никаких.

Мой мушкетёрский костюмчик в одночасье стал мне тесен, а приклеенные усы уже не топорщились как у персонажей Дюма, а понуро повисли как у моржа, вынырнувшего из проруби.

Хочу успокоить своего читателя, сказав, что всё мне сошло с рук. Песню эту, конечно, в эфир не выпустили, но и усы отклеивать не стали, поскольку неожиданно мне припомнилась вполне французская песенка замечательного барда Володи Ланцберга. И мой Боб Шампанский сыграл-таки свою выдающуюся роль, спев при этом стихи куда более крамольные. Впрочем, крамольными они стали лишь в середине 80-х, когда у руля тонущего СССР, стоял другой бравый капитан.

Мишель, не пори муру,

Не помри сдуру...

А моя "Французская история", пережив шторма потрясений, по-прежнему звучит в концертах уже дуэта Галины и Бориса Вайханских, может быть, не так часто, как прежде, но звучит. На неё время от времени пишутся пародии знакомыми и незнакомыми мне людьми, тем самым убеждая меня в том, что песня всё ещё живёт в сердцах народных, ведь, как вы знаете, на плохие песни пародии не сочиняются.

Иногда, приезжая с концертами в отдалённые точки планеты и выступая там перед людьми, говорящими на русском языке, приходилось слышать радостные возгласы зрителей: "Так это Ваша песня? А мы и не знали!"

В интернете неведомые мне почитатели этой песни и по сей день выкладывают на всеобщее обозрение свои музыкальные и видео-версии моей "Французской истории", порой меняя слова и "улучшая" музыку. Например, пару лет назад в российской телевизионной передаче "В нашу гавань заходили корабли" милый девичий дуэт познакомил всех зрителей с неизвестной мне музыкальной версией моего же произведения, отчего незатейливая мелодия стала ещё более незатейливой, а значит, и более доступной людям. Впрочем, случались и удачи. Так, в 2009 году в Израиле на сцене была поставлена и отснята в виде музыкального клипа прелестная история с моими персонажами. Песне был придан настоящий еврейский колорит, что сделало эту французскую историю ещё более "французской".

Время от времени с этой песенкой по-прежнему случаются курьёзы. Не такие громкие, правда, как тогда в канун Нового 1979 года, но всё же.

Помнится, в 2006 году наш дуэт был приглашён на фестиваль авторской песни в Красноярск. В рамках фестиваля проходили и концерты почётных гостей, коими мы с Галиной и являлись. Один из таких концертов состоялся в Красноярском государственном политехническом университете. Выступали мы вместе с легендой авторской песни Александром Городницким, которого все хорошо знали и любили. Собственно говоря, зал собрался, прежде всего, на Городницкого и потому был переполнен. Мы своё отделение построили на исполнении своих самых известных песен, поскольку были в Красноярске впервые и не боялись повториться. Зрители принимали всех очень тепло.

После выступления ректор университета пригласил выступавших бардов в свой кабинет посидеть за чашкой чая. Кроме самого ректора на эту встречу были приглашены и несколько преподавателей университета. Атмосфера была чудесной, дружеской и очень тёплой.

Возле меня сидел красивый седовласый преподаватель-профессор, который неожиданно застенчиво сказал: "Мне очень понравились Ваши песни! Но одну их них Вы никак не могли написать по причине Вашего возраста".

— Какую песню вы имеете ввиду? — спросил я, зябко ёжась под дружеским взглядом пожилого профессора.

— Ну, как же, молодой человек, а песенка про кабриолет разве Вами написана? Да будет Вам известно, я эту песню слышал и пел ещё в годы далёкой своей юности. А это было, знаете, как давно?

— Как? — спросил я.

— Да уже лет тридцать как! — грустно сказал седовласый профессор.

— Вполне возможно, — сказал я, — что Вы её пели тридцать лет назад, поскольку именно в это время я её и написал.

— А сколько же Вам тогда лет? — удивился он.

В общем, неожиданно выяснилось, что среди нас двоих я был несколько старше своего визави.

Пару лет спустя, наконец-то добравшись до своей любимой Франции, мы исполнили эту "Французскую историю" в приватном концерте для одной милой семьи из числа русской эмиграции, покинувшей пределы СССР ещё полвека назад. Так вот и там мы услышали слова благодарности за исполнение своей старинной любимой песенки. Правда, никаких претензий в авторстве мне высказано не было.

Кто знает, какие новые курьёзы в будущем ждут скромного автора в связи с этой "Французской историей"? Поживём-увидим.