Гардеробщицы Оперного смотрели на столпотворение у гардероба растерянно. Номерки кончились, а зрители — нет. Администратор куда-то сбегала, кого-то привела, о чем-то они поговорили — гардеробщицы напряглись и последнюю публику все же раздели. Осталось впечатление, будто аншлагов наш Оперный до сих пор не знал...

Из наблюдений за наблюдающими

Когда-то, в первый (на моей памяти) приезд Елены Камбуровой в Красноярск, я заметил такую особенность: на ее концерты приходят исключительно красивые люди. Даже если это на самом деле не так, даже если люди эти физически уродливы, все равно — красивыми становятся, как только она начинает петь. Пожалуй, выше этого дара — делать людей красивыми — и нет ничего. Он сохранился и по сей день. На концерте 2 февраля сошелся весь красноярский бомонд. Не было только зеленых (бордовых) пиджаков — и отлично. Обошлись без них.

..."Не покидай меня, весна", — попросила Камбурова. "Не оставляй ее, надежда", — попросил зал...

Есть в репертуаре любого певца программные вещи, с которыми он не расстается долгие годы или даже никогда. "Не покидай меня, весна" — из таких, программных. Годы жизни на сцене просто не могли не научить строить концерт так, чтобы первые аккорды, первые фразы приносили радость узнавания. Как пароль. Как масонский знак. И реакция публики — всегда ожидаемая, всегда — подтверждение того, что не ошиблась, что имеет дело со своими. И не важно, что с годами меняются трактовки, появляются новые музыкальные, пластические решения. Важно, что на сцене — прежняя Камбурова, наша Елена Антоновна, наша Лена.

Певиц такого сильного драматического темперамента в мире немного. Человеческая натура не может без аналогий и сравнений. Сравнить хочется ну, скажем, с Эдит Пиаф. Может, еще потому, что в последние годы много появилось в репертуаре артистки фрагментов из французских мюзиклов. Их исполнение показалось мне лично наиболее органичным. Именно в мюзиклах — не только французских, "жакбрелевских", в других тоже — именно в них Камбурова особенно колоритна. Это и понятно: в каждом фрагменте мюзикла заложено драматургическое начало. Камбурова драматургию эту развивает с Божьей помощью (ибо откуда еще талант, как не от Бога), находит точное разрешение, получается в итоге уже не фрагмент, а как бы самостоятельное драматическое произведение. Преображение, которое происходит в процессе, — не просто актерское перевоплощение. Происходит метаморфоза, сродни описанной Михаилом Анчаровым в "Балладе о маленьком органисте", чей рост — "не больше валенка" и подчиненная роль — заполнять паузы в концерте. Но его талант и умение настолько захватывают публику, что "иностранный священник" в первом ряду начинает плакать. И — достойный финал: "О, как боялся я не свалиться, огромный свой рост кляня..." И на концерте Камбуровой такое впечатление, что от песни к песне она становится выше ростом, внушительнее.

Поймал себя на том, что как-то не хочется это зрелище называть концертом. Концерт — это дробление на номера — первый, второй, третий, это непременные паузы — надо же певице отдохнуть, эмоциональные разрывы — что же все время "грузить" публику, надо и повеселить ее когда-то... В случае Камбуровой мы все время имеем дело с представлением, спектаклем. Песня цепляется за песню, и даже кажущиеся резкими переходы из одного состояния в другое — скажем, из блоковского "Балаганчика" к окуджавовскому "Ваньке Морозову" — при ближайшем рассмотрении вполне логичны: в "Ваньке" тоже есть своя "правда жизни", своя драма и даже, если хотите, трагедия.

Вообще-то здесь самое время сменить тон на менее комплиментарный. В чем очевидная заслуга и в чем, на мой взгляд, трагедия Елены Камбуровой? Ставлю эти понятия друг за другом, потому что они и вправду связаны в данном случае. А слово "трагедия" пусть не пугает поклонников таланта певицы: оно не менее условно, чем ее сценический образ (и не более, впрочем).

Имея дело с песенными жанрами, мы все время вынуждены их как-то подразделять: это вот — романс, да не просто романс, а салонный или мещанский, это — бардовская песня, это — рок-композиция, а это — простите великодушно, попса... Не знаю уж, национальное это наше достояние или так во всем мире. Камбурова — одна из очень немногих артистов, кто показывает нам песню как таковую. Просто — песню. И именно — показывает. Творчество ее вбирает в себя лучшие мировые традиции, песне ее учили и французы (так она сама говорит), и греки, и голландцы. И, конечно, наши барды — если я правильно помню, Камбурова едва ли не первая сценическая исполнительница песни Новеллы Матвеевой "Какой большой ветер". Да и многие вещи на стихи Юлия Кима, Булата Окуджавы в другом исполнении уже как-то трудно представить. (Попсу оставим в покое — много чести, у нее учиться...) То есть песня, отряхивая с себя лишние эпитеты и прочую шелуху, предстает перед нами стараниями Елены Камбуровой в химически чистом виде. И это — ее прямая и очевидная заслуга.

А в чем же трагедия?

Большой артист, как большой поэт, никогда не может угодить толпе. Под толпой, естественно, понимаются широкие зрительские массы, способные стрелять лишние билетики по астрономической цене на концерт какой-нибудь Тани Гнедой, не имеющей ни слуха, ни голоса, ни — простите — ума. Вот такой массе Камбурова никак угодить не может. Потому и трудно было в антракте спокойно дефилировать по фойе, рассматривая разное в фотовитринах: на каждом шагу спотыкался о знакомых. Вся интеллигентная публика Красноярска была в тот вечер в Оперном (ну ладно, чтобы не обижать тех, кто не смог, поправлюсь: почти вся).

"Отрыв от масс" автоматически передвигал артиста (поэта, художника, музыканта...) в разряд представителей андеграунда. А это значит — если сцена, то не самая большая, и практически никакой теле— и иной пропаганды творчества. В сердцах жалостливой интеллигенции уже сам этот факт способен был вызвать глубокое сочувствие. А раз так, то любой выход на публику заведомо рождал аплодисменты. Чаще всего они были (и есть, конечно) заслуженными, но иногда... То, что происходит иногда, определяется, на мой взгляд, глаголом "заиграться". Сценический образ как бы выходит из-под контроля, начинает свою, самостоятельную жизнь, независимую от контекста, то есть — от песни. Случается это по разным причинам — то из-за чрезмерного стремления к стилизации, как в том же "Ваньке Морозове", то просто из-за привычки все драматизировать. Ну откуда, скажите, такая безнадега и скорбь в одном из самых светлых романсов Окуджавы "После дождичка небеса просторней..." (песни этой не было на концерте, она есть на кассете, купленной мною там же)? И зачем такая откровенная попытка напугать публику в "Тройке" на стихи Павла Васильева? Рождается ощущение чрезмерности. А когда страсть чрезмерна, она всегда немного кукольна, всегда отдает балаганом.

И еще один грех неизбежен за этим. Попсовые певицы, даже когда берут в репертуар какие-то приличные тексты (увы — такое случается), в силу незаполненности собственных внутричерепных пустот не считаются с литературными достоинствами стихотворения. Елена Камбурова поет не тексты — поэзию. И когда поэзия и песня вообще отодвигаются на второй план, становится обидно. "Какой большой ветер" — эту вещь услышать за скороговоркой невозможно. Кроме антуража — ветер там, порыв, буря и т. д. — от песни не остается ничего. Не знай я прежде эту и другие прекрасные песни Новеллы Матвеевой, так никогда и не узнал бы, наверное.

В чем же дело? По-моему, в отсутствии критики. Раньше никому в голову не приходило критиковать Камбурову за неудачи — а их не могло не быть, как в любом творчестве. Сама себе она была критиком, да и осталась. Чаще всего этого достаточно, но порой чувство меры изменяет — и зритель имеет, что имеет. И традиционно прощает, тем самым, может быть, вместо пользы принося вред.

...И что же — значит, надо поменять знаки? То, что прежде хвалили, станем теперь ругать? Нет, конечно. Просто на смену временам, когда достоинством и отвагой была сама попытка сказать по-своему, пришли времена, когда становится ясно: "по-своему" — не всегда синоним "хорошо". А хочется, чтобы хорошо было всегда.

Особенно если речь идет о Елене Камбуровой, которая обладает удивительным даром: делать людей красивыми.