Предисловие

Черное вечернее платье, чуть ниже колен, на шлейках, открывало белые, холеные руки и немного полные белые же плечи. Дама поводила плечами в такт сказанному, а руками подчеркивала интонации и, наверное, смысл произносимых фраз. Да, она что-то говорила хорошо поставленным голосом, стоя на сцене. Говорила длинно, а главное, ненужно. Надо было только и всего выйти и сказать, обращаясь к переполненному залу, всего два слова. И уйти. Но всему приходит конец, и эти два слова были произнесены. И случился обвал, землетрясение, извержение вулкана. Самый большой Тель-Авивский концертный зал сотрясло от не виденных мною ни до, ни после этого, оваций. Это было какое-то коллективное помешательство, массовый порыв восторга, несущийся от зала к сцене. На сцене стоял Александр Галич. Это был его первый приезд в Израиль и первое выступление. Потом были и другие концерты и встречи в узком кругу. И еще один приезд.

А потом его не стало. Мы сидели с другом, тупо уставившись в рюмки, пытаясь осознать, как же это могло случиться и почему. С тех пор прошло много времени.

В октябре 2003-го года Галичу бы исполнилось 85 лет. К этой дате готовилась серия вечеров, которую устроители назвали "вечерами Галича". Для одного из вечеров я и написал "Разговор с Гражданином Галичем". Это должно было играться на сцене. Но как это иногда бывает – по техническим причинам... и т.д. В общем, представление пока отложено. Поэтому я доверю бумаге написанное и позволю себе вынести это на суд читателя.

***

Большая комната, в центре ее массивный письменный стол, на правой стороне которого лежат пухлые дела-папки. За столом сидит человек в хорошем костюме. Человек склонился над одной из раскрытых папок; правой рукой он перелистывает в ней страницы, а левой помешивает ложечкой чай в стакане с подстаканником. За спиной человека вдоль всех стен – стеллажи, заполненные папками разной толщины. Стук в дверь. Человек закрывает папку, говорит "войдите" приятным баритоном и приподнимается навстречу вошедшему.

— Да, да, сюда, заходите, пожалуйста (указывает на стул), садитесь, Александр Аркадьевич. Ну, ну, пошутил, конечно! Присаживайтесь. Чайку? Нет? Я с Вами давно знаком, знаете ли, заочно. А вот теперь решил на прощание, перед Вашим отбытием, встретиться лично со своим подопечным, со своим героем, так сказать. Разговор у нас с Вами будет абсолютно откровенным, стесняться нам нечего, да и бояться уже никого не нужно. Кто я такой? Ну, неужели, Александр Аркадьевич, Вы сами не догадываетесь? Вы же человек умный, интеллектуал. Я персонаж из Ваших фантасмагорий, из "Камеры Обскура" Вашей игрушечной модели мироздания, которую Вы, рапсод-повествователь, создаете в последние годы. Что? Удивлены анализом, формулировкой? Но, Александр Аркадьевич, Вы же знаете, что и с нашей стороны – достаточно интеллектуалов, да и, пожалуй, побольше, чем с Вашей. Я, например, Ваши произведения хорошо знаю и разбираюсь в них. И сквозь грубость словесного антуража, и сквозь филигранность отделки вижу искусность представляемого зрелища. Вы – мастер, Александр Аркадьевич, изысканный мастер. Тем и опасны. Да, угадали, действительно я кончал литературный факультет, кроме всего прочего. Где? Ну, какое это имеет значение. Неважно это. А важно то, что вы противопоставили себя большинству – народу, стране! Что, простите? Ах, режиму! Ну что Вы, режим, власть – это производное упомянутых мной слагаемых. А другими словами: у каждого народа власть, ему подходящая. Это не значит, что власть – застывший механизм. Она трансформируется, видоизменяется, но постепенно, в присущем ей темпе. А у Вас, видите ли, терпения нет, изволите торопить историю. Возьмите хотя бы, например, своих же родителей. Они ведь до октябрьской революции старому режиму служили. Да, да, война, мобилизация, да я не в укор им говорю. Ну а потом, когда Вы, Александр Аркадьевич, родились в 18-м году, они уже были советскими служащими. И что же, кто-нибудь может их за это порицать? Нет. Они все время служили стране, народу. Власть менялась, а они служили, не эмигрировали, отдавали себя стране, но и получали тоже. Вы вот в Москве росли, в столице, у самого Станиславского в студии занимались... Что, какого рода благодарность? Да, этапы разные были. Ах, вы про те этапы? Конечно, у каждого своя обида. Знаю, знаю, брат Ваш двоюродный, Виктор – 24 года, почти от звонка до звонка. Ну, конечно, ни за что. За что расстреливали. Времена были такие. Кстати, для всех. Куда народ, туда и мы, власть; судьба у нас одна. Думаете, нам легче было: мы своими руками своих же товарищей по работе сажали. Но воспринимаем мы с Вами это по-разному. Мы к Родине относимся как к матери родной. И если она наказывает, то принимаем это с любовью, с пониманием, и дальше идем по жизни. А Вы вот обиду затаили... И почему, спрашивается? Никто ни Вас, ни родителей Ваших не репрессировал. Наоборот, жили Вы себе этаким баловнем судьбы. На войне – во фронтовом театре. После войны сразу же Ваши пьесы пошли, сценарии, молодой автор, подающий надежды. Известность сразу же, льготы положенные. Член Союза советских писателей, Союза кинематографистов. Квартира какая на Аэропортовской! Мебель заграничная, одни сервизы чего стоят... Отдых в Домах творчества, в приятной компании. Захотел в Крым – пожалуйста, Подмосковье – к Вашим услугам. А заграница? Обычный человек эту заграницу, как загробную жизнь, только во сне увидеть может. А его не только в соцстраны, и не с тургруппой под надзором, а свободно одного, в Париж, в творческую командировку – гуляй, вдохновение нагуливай, твори! Ну и что вы натворили, Александр Аркадьевич? А? Обиделись. Пьесу Вашу "Матросская тишина" не пропустили. Ну, и правильно сделали. С одной стороны, по моему скромному мнению, вроде бы и не шекспировский уровень, а с другой – лица еврейской национальности, жили себе тихонечко среди нас, и пускай бы жили, а на сцену их тащить, да еще в большом количестве не следует. Вон и сейчас, и без Ваших творений, они как с цепи сорвались, на историческую Родину, в кибуцный рай просятся. Историческая, доисторическая... Родина у человека должна быть одна, она же и первая, и последняя. А недостойных мы этой Родины лишаем, общество наше их выплевывает. Хочешь воровать, гешефты свои крутить, езжай себе на Запад, и там их обворовывай. То же самое и с интеллектуалами, с некоторыми, конечно; они решили, что должны обязательно стоять в оппозиции к правительству. Вот мы их и расселим по разным странам, пусть они там и стоят в оппозиции к их правительствам. Вас же, Александр Аркадьевич, мы неоднократно предупреждали, уберечь хотели от этого болота. А Вы все нет да нет! Удила закусили, пока до заседания в Дубовом зале не докатились, где Вас единогласно Ваши, кстати, товарищи осудили и лишили всех званий и регалий. Посмотрите теперь на себя, в кого Вы превратились? Были Вы принцем театра и кинематографии, а теперь скатились к бродягам-бардам. С обшарпанной гитарой по квартирам ходите, вещички из дома продаете. И Вам несладко, и красавица супруга Ваша страдает, боится, как бы похуже чего не случилось. Да нет, не запугиваю. Вас же теперь и пугать уже нечем. И дух Ваш несгибаемый не сломить. Вы же продолжаете в своем духе, фрондируете, народ на площадь зовете, как тогда, в 68-м написали, упиваясь пафосом:

Хочешь выйти на площадь,

Можешь выйти на площадь,

Смеешь выйти на площадь

В тот назначенный час?!

Ну и что? Потянулось на площадь семеро страдающих паранойей интеллигентов... И никого более. Народ с ними не пошел. Народ по телевизору футбол смотрел. А этих семерых мы сейчас от делюзий лечим. Да и у Вас, Александр Аркадьевич, амбивалентное восприятие действительности. Это я Вам как дипломированный психиатр говорю. То Вы с одной стороны нашей баррикады, то с другой. То Вы свои произведения Вашей настоящей фамилией – Гинзбург – подписываете, то присваиваете себе имя нашего древнего города – Галич. То Вас в связях с сионистами можно обвинить, то Вы с церковниками якшаетесь. Сознание у Вас с подсознанием борется. Глядите, как бы раздвоения личности не получилось. То у Вас космополитические тенденции просматриваются, то пан-русизм:

Ах, Россия, Расея –

Ни конца, ни спасенья!

У нас в стране ведь люди разных национальностей проживают. Каждый свое место знает, свою национальную гордость имеет. Отчего же Вы, семит, так стремитесь стать русским? Ах, русским поэтом? Значит, поэтому вы православие приняли? Хотите накрепко с Россией срастись, корнями в нее уйти? Не выйдет. Я же Вам о двойственности Вашего бытия объяснял. Что? Говорите, духовные ценности? Это Вам гражданин Мень, отец Александр, по Вашему, голову вскружил, житием библейских пророков убедил. Это понятно, Вы же с ними, с пророками этими, одной крови все-таки. Да, умён и лукав он, отец Александр. Священное Писание комментирует в Самиздате, интеллигенцию смущает. Но того не знает священник, что не Всевышний его судьбой располагает, а мы. Не верите? Вот там, на полке, видите папку? На ней что написано? Гражданин Мень Александр Владимирович. Так в этой папке вся его жизнь, от начала... и до конца, ему предначертанного. Нет, открывать нельзя. А вот папки творческой интеллигенции. Те, что в стороне, они, как бы Вам это сказать, особого внимания требуют. Вон там, к примеру, Ваши хорошие знакомые: Высоцкий и Окуджава. Тоже, вроде Вас, свои стихи под гитару поют. Но разница-то большая между ними и Вами. Они хоть и балуют, и своевольничают, но настроены патриотически, власти нашей они не угрожают. За это, хоть мы и одергиваем их время от времени, но, в основном, их творчеству не мешаем, даже за границу выпускаем. Мы ведь всё видим, всё понимаем. И талант их видим, которым они отличаются от наших официальных деятелей искусства. А когда время подойдет, мы им памятники в Москве поставим, в самом центре. А Вам – нет, не поставим. Видите папку на моем столе? Это Ваша папочка. Так, там никакого памятника не учтено. Изгоям, извините, не положено. Чего это я о памятниках заговорил? Так это не я, это Вы о них говорите в своих произведениях. Ну, вот, к примеру:

Но памятники – то, что в памяти.

А память не покупают!

Вами писано. Значит, вы себя, хоть и подсознательно, но уже давно к нерукотворному памятнику готовите. Так что не обессудьте! Закурить? Ну что ж, курите. Какие же вы, все-таки, поэты-писатели натуры нервные и неорганизованные. Глаз да глаз за вами нужен. Оберегать вас нужно от самих себя: мол, не курите при диагностированной стенокардии, с огнем не играйте, с электричеством не балуйтесь. Но не послушаете ведь нас, опытных людей. Ваши же слова:

...Никого еще опыт

Не спасал от беды!

Беда, она, конечно, рано или поздно приходит ко всем, звать ее не нужно... Ну, да ладно, чего это я расфилософствовался? Всего-то хотел с Вами перед Вашим отъездом за границу, встретиться. Вот встретились...

Сейчас вы нас покинете, а я Вашу папку на особую полочку поставлю. Нет, нет, не спрашивайте, что сие значит. Меньше знаешь – спокойней спишь. Ну а потом буду Вас вспоминать время от времени. Мы ведь с Вами столько лет невидимой связью были связаны. Ну и Вы не поминайте нас лихом, работа у нас такая. Живите себе сколько Вам полагается. Идите, Александр Аркадьевич, Граж-да-нин Галич. Вы – свободны!

15.10.2003