Интересная закономерность – или совпадение? В который раз бардовский концерт в Америке проходит в синагоге – почему-то именно здесь за терпимые деньги чаще всего дают приют былой российской опале. Лишнее доказательство того, что авторская песня – дело божье... В предпоследний раз для меня это было свиданием с "маэстро Юль Черсанычем" в филадельфийской обители "Бес— Эмет". А теперь на сцене крохотной нью-йорской "синагожки" "Бес-Шалом", что на пятнадцатом Брайтоне, Александр Моисеевич Городницкий – шестидесятидевятилетний корифей, стоявший у истоков жанра и не расставшийся с ним, как не расстаются с любимыми. По совместительству он – профессор, доктор геолого-минералогических наук, руководитель лаборатории геомагнитных исследований океана в Институте океанологии Российской Академии Наук. Он же – первый лауреат премии имени Булата Окуджавы за выдающийся вклад в поэзию и авторскую песню: вот за что в вечно загадочной Росии нынче можно получить награду, причем пряменько из рук президента страны...

Остепененный корифей в демократичных джинсах, седой, но не монументальный, стоял на сцене синагоги перед народом, среди которого больше всего было пожилых иммигрантов (хотя глаза бывших "каэспешников" узнаваемо горели!) Зеленого молодняка, двадцатилетних и чуть старше, средь публики находилось явно немного. Оно и понятно: зарождение бардовского движения пришлось на оттепельные шестидесятые, расцвет, как ни парадоксально, на серые семидесятые – тогда сегодняшних молодых еще попросту на свете не было. А сумасшествие перестройки, когда наши дети уже отправлялись в детсады, заодно готовясь к вывозу на экспорт, чуть не стало полным падением жанра. В предисловии к своей книге "И вблизи, и вдали", начатой в 1989-м и вышедшей в свет в 1991-м году, Александр Городницкий написал с невероятной горечью: "Угроза гражданской войны повисла над необъятной голодной и растерянной страной, вдруг осознавшей бесплодность и полурабскую сущность своей вчерашней жизни. Стихи и песни, так много значившие для нас в шестидесятые годы, сегодня как будто никому уже не нужны. К сожалению, у нас уже не будет другой жизни..."

Другая, как оказывается, все же есть. В ней появляется такой феномен, как учебник для средней школы "Авторская песня", в которой почетное место занимают "Атланты". Автор плавной поступью входит в отечественную историю, по его не скованному академизмом творчеству пишутся классные и домашние работы: что было полукрамолой, стало историей. Новая жизнь полна тревожных ожиданий перемен, которые вроде бы наклевываются в очнувшейся стране – но постоянно наталкиваются на стену безумия. Да, сегодня российские власти тебя премируют — но отечественная медицина может попросту убить (как с Александром Моисеевичем случилось, не будем мелочными, дважды). В стране убивают бизнесменов, деятелей науки и искусства – и в ней же проводится Грушинский фестиваль. Сегодня океанолог Городницкий внесен в престижный список "Выдающиеся ученые России" – но слышать в свой адрес благие пожелания убраться с вековечным эпитетом "жидовская морда" ему приходилось тоже. Характерно, что одно из полученных эпистолярных посланий было подписано "Серый гном" (кК спектаклю детского театра Наталии Сац Городницкий написал, среди прочих, именно "Песню серых гномов", исповедующих незыблемый принцип: "Бей людей, спасай Христа!" Серые поняли все...)

Но страна существует. Она проводит реформы, не навешивает на границы замков. Александр Моисеевич всласть путешествует по белу свету. Вот и к нам заглянул, чтобы спеть и продекламировать новое, воздать дань старому, поведать о неожиданном. Оказывается, "Паруса Крузенштерна" – не придуманные романтические атрибуты вроде гриновских алых: на судне "Крузенштерн" Городницкий плавал и по Северной Атлантике, и по Гибралтару. Оказывается, классическое "Все перекаты да перекаты...", распеваемое уже полвека, посвящено памяти друга, сгинувшего в Туруханском крае на реке Северная. "Люблю тебя я до поворота – а дальше как получится" — не о ветренности, а о любви и смерти, которая за поворотом как раз ждала — вот ведь горечь какая за разухабистыми лихими строчками... Городницкий читал стихи – о рабстве, которое не осталось в песках Синая и которому лишь предстоит кончиться с последней рабской натурой, о клятой еврейской любви к русскому слову, о несчастных инородцах вроде Дельвига, писавших песни, которые потом бередили российскую пьяную тоску. Читал и о солнце русской поэзии Пушкине, которому не было в России угла при жизни и долго не отыскивалось места на российской земле по смерти... Были и еще стихи – жесткие, о собственной непринадлежности к стае (она же стадо): "Родство по слову порождает слово,/ Родство по крови порождает кровь!"

Передавались записки – с заявками, с неожиданными вопросами типа: "Что означает стихотворение "Система Декарта"? Ну, очень удивился автор: сверхсложная система – всего-лишь наше трехмерное пространство: икс, игрек, зет. А уж в нем клубится жизнь – куда проще... вновь пел дорогой гость – а мы дружненьким хором за милую душу подтягивали и "Над Канадой небо сине", и "Чистые Пруды", и "Песню полярных летчиков". До скандальной когда-то для автора, но столь желанной в каждой студенческой аудитории и у каждого костерка "Жены французского посла" дело не дошло за отсутствием времени – значит, до следующего раза.

Отщелкали фотоаппараты, в зале сдвигают стулья, присаживаемся прямо на краешек сцены — интервью после концерта.

— Александр Моисеевич, Вы явно горюя пишете о сыне, который оброс бородой и листает в Израиле религиозные книги: "Нам в детях повториться не суждено, увы"... О чем главная печаль – о "не том" содержании этих книг?

— Прежде всего, о том, что мои близкие живут в Израиле, а это сегодня опасно... Ну и, кроме того, я остро сожалею, что любовь к русской культуре с генами ему не передалась, а на чужой земле явно не привьется..

– Мы сегодня немало говорили читали стихи о безумствах на земле своей. Что же удерживает вас в России по сей день – то самое "родство по слову"?

— Именно оно. Язык, окружение – это очень сильно. От политики сегодня можно до известной степени абстрагироваться, но от культуры – никогда. Сбежать из страны я мог давным-давно – сколько в жизни плавал на кораблях, в скольких странах мог остаться! В Израиле предлагали лабораторию – живи, работай! Но – каждому свое.

— Значит, почва и судьба для вас неразрывны? Однако ни русская литература, ни авторская песня покуда не исчезли в странах нашего рассеяния. В том же Израиле на Кинерете два раза в год собираются тысячи и тысячи любителей бардов и их поклонников...

— И все равно это островок в чужом океане. Фестиваль русскоязычной песни – локальное событие, которое явно не производит переворота в израильских умах. И наш сегодняшний концерт, и ваши роскошные магазины русской книги – это только крупицы культуры, необходимой избранным, но для данной страны совершенно чуждой. Спору нет, и в Америке, и в Израиле можно значительно лучше жить, можно и не переставать творить на родном языке, как со многими и происходит. Но следующее поколение – все, обрыв живой связи с тем, что питало душу. Потому я остаюсь дома.

— Мир вашему – нашему – дому.

Бэла ГЕРШГОРИН