(Навстречу американским гастролям Александра Дулова)

Ни по какому теплу не летят к родному берегу птицы так истово, как ныне певчая стая бардов к заледеневшему Нью-Йорку: выступление за выступлением, залы большие и поскромней, совсем уж тесный круг концертов на квартирах — "домашников": о, если так, то уж не покидай нас, зима, сделай одолжение... Первого марта, когда дикие снега еще вряд ли сойдут полностью, наши души согреет концерт для гитары с нежно любимым голосом: Александр Андреевич Дулов.

Он начал писать в пятидесятые годы, будучи вполне "стройным, шумным, кудреватым", еще не доктором химических наук, но уже завзятым туристом и альпинистом – эти тропы к бардовскому творчеству, как известно, наиболее частые, короткие и прямые. Оттуда и "Кругом тайга", и "Дымный чай", и не впрямую связанный с увлечениями, но вполне родственный "Гимн болотных геологов"... А потом его дивная музыка взвилась выше костров и палаток, чтобы вдохнуть вторую – а в отдельных случаях просто-таки первую! — жизнь во многие стихи, которые без нее вряд ли стали бы всеобщим достоянием. И сделался автор – народным: кто не исполнял сам, тот уж, разок услышав, точно потом намурлыкивал его "Хромого короля", напевал грустноватое "Ну, пожалуйста..." на стихи Вероники Тушновой, грозно-дикарское гумилевское "Да, я знаю, я вам не пара...", ангельскую "Античную вазу" Александра Кушнера — а уж от "Размытого пути" по стихам Николая Рубцова разрыдалась, полагаю, не одна тонкая душа.

Беседую с дорогим гостем.

— В своей темпераментной статье, озаглавленной "Александр Дулов как зеркало нашей эволюции" Вера Романова написала: "Дулов – это классика, это — совесть, это — хороший вкус, поэзия, личность, позиция" — страшно обидевшись и за личность, и за совесть, и за поэзию, поскольку, по мнению автора, таковые сегодня в России не востребованы... Вы-то сами, Александр Андреевич, считаете так же, обижаетесь сильно?

— Считаю так же, но к тому, как меня воспринимают, отношусь без обид и придирок, даже если читаю откровенную ерунду. Почему? Потому что уже состоялся, а быть более знаменитым не стремлюсь. Песни писать продолжаю, книжки, в которых собраны тексты, печатаются и расходятся тут же, записи существуют – все это вполне адекватно сделанному за прошедшие годы. Но то, что восприятие авторской песни сегодня словно скользит по поверхности, действительно огорчает. Когда жанр только зарождался, настоящих источников заполнения сердца и совести было не так много, и, несмотря на кажущееся обилие тогдашних имен, любой бард оказывался самоценен. Потом авторов стало больше – но и лучшее потянулось из страны. Сегодня на российских подмостках – обилие яркого, легкого, доступного, до настоящей поэзии и песни нет дела. Устроить концерт авторской песни коммерчески неимоверно сложно, пригласить интересующихся людей в бард-кафе – недешево.

— Вот я вызываю на экран компьютера текст Вашей песни "Алаверды к тебе, мой милый!", чтобы освежить в памяти — и вздрагиваю от непрошеного рекламного выкрика рядом: "Лучшие обои!" Мартыновское "Будто впрямь по чью-то душу" соседствует с обещанием: "Упаковка: быстро и качественно!" Такое соседство коммерции не очень портит жизнь человека, пишущего музыку к стихам русских классиков, поэтов Серебряного века?

— Портит – но другой жизни сейчас, увы, нет. Это то самое "возвышенье, униженье, ветра свист зловещий..." — остается придерживаться поэтической декларации: "Я смотрю без раздраженья..." Коммерция – вещь всепроникающая. Большие залы собирают сейчас в основном люди "раскрученные". Не могу сказать, что среди них нет достойных: та же Вероника Долина, тот же Сергей Никитин – которые, кстати говоря, часто поступают во вред собственному успеху, не потрафляя дешевым запросам. Но им славы достанет — моя печаль о тех, кто пишет вполне достойные стихи, однако менее известен – и продолжает оставаться в тени.

— О Вас говорят как о наставнике молодых – готовом слушать несовершенное и при этом предельно доброжелательном. А удается ли реально помочь кому-то из недооцененных?

— Я бы не торопился называть себя "наставником": никого специально не пестую, не обучаю, никакой собственной школы не веду. Когда-то принимал участие в работе творческих мастерских в московском КСП – но эпизодически, не самоцельно. При этом по сей день готов высказать свое мнение о ком-то другом — если спрашивают. Очень важно предостеречь начинающего от легкого успеха, который может поманить – не менее важно вселить веру в себя в автора искреннего, но робкого.

— А много ли пишете сейчас Вы сами?

— Достаточно много для того, чтобы не повторяться, не петь из концерта в концерт одно и то же. Был в моей жизни период затишья, связанный с защитой докторской диссертации, тогда исполнял в основном старое – но с девяносто шестого года вновь творю, количественно это не менее десятка новых песен в год. И, как ни печально, вынужден уезжать за границу, чтобы их показать: концерты в России у меня бывают единичные, вот в Германии, Израиле, США, Канаде они происходят гораздо чаще. На вашем берегу благодаря Валентину Черняку со товарищи жанр просто-таки процветает! Что отрадно: встречу со зрителем в далеких краях обуславливает не ностальгия, песни воспринимаются отнюдь не как дорогая пыль на подошвах: "Ах, вот что мы оставили в прошлом!" Иммигранты, в первые годы погруженные в заботы о хлебе насущном, встают на ноги и возвращаются в среду авторской песни – как авторы, так и слушатели. Это совершенно самостоятельная культура – слава богу, не привязанная к географии.

— Если Ваша публика живет в других странах, не логичнее ли было бы Вам самому жить к ней поближе?

— Никогда, ни при каких обстоятельствах мысль об отъезде меня не посещала. Я очень рад за тех, кто нашел в себе мужество сделать такой шаг и преуспел на новой земле. Но никого не агитирую ни туда, ни обратно, а для себя этот вопрос, повторяю, даже не ставлю.

— Не удерживаюсь от соблазна вновь обратиться к статье Веры Романовой – такой полемически-страстной, почти трибунной: "Дулов – это "интеллигентское" отношение к жизни, обеспеченность творческих деклараций жизненной позицией". Что имеет в виду автор – политику?

— Политизированным я был, хотя никогда не строил из себя диссидента. В период застоя тщательно избегал каких бы то ни было похвал власти, разрешал себе петь песни на стихи Бродского, рассказывать о Галиче. И даже если это звучало не со сцены, а после концерта – в качестве небольшой, скажем, лекции для устроителей, — ответственность за такое просвещение приходилось нести полную. Вызывали в Большой Дом, песочили. Я им: "Убивать Гумилева как поэта власть не имеет права!" — а они мнутся и все пытаются расположить к себе: "Ну, давайте работать вместе, молодежь воспитывать!" Я опять: воспитывать – дело доброе, не возражаю, но с тем-то и тем-то не согласен по существу... После этого должности старшего научного сотрудника мне уже не дают – спустя годы, после защиты докторской, сразу получаю ведущего — и случайно узнаю, что в свое время приходила из соответствующего ведомства бумажка такая тормозящая... Когда началась перестройка, я, еще вполне наивный, ходил на собрания Академии, горячился, выступал, участие в уличных митингах считал для честного человека просто-таки важным. Да что говорить — телеграммы посылал, за собственной подписью – Горбачеву, Путину! Пытался объяснить новому президенту, что зажимать прессу, закрывать вольнолюбивый телеканал – нехорошо. Какой глубокий скептицизм это вызвало потом, говорить не приходится... Поняв, насколько подобные попытки изменить мир глупы и бессмысленны, пришел к выводу: каждому надо защищать свои собственные бастионы. Что сейчас и пытаюсь делать.

— ...живя при этом, как оповестили мир ваши собратья по цеху, совсем не скучно. Вот и парижские Ваши похождения Дмитрий Сухарев с Сергеем Никитиным творчески отразили, и о ерушалаимских не забыли. Рассказали бы, Александр Андреич...

Дулов хорошо смеется:

— Во Франции я был, но не в столице, а в основном в Лионе — и сугубо для научной работы! Это авторы песенки, большие знатоки Парижа и его нравов, приписали мне, по игривому настрою, нечто. А "Иерушалаимские похождения Дулова" вообще имеют сегодня только историческое значение: они были написаны к моему шестидесятилетию, с тех пор в Иерусалим я съездил, тетя Соня и дядя Моня обрели покой – все, конец домыслам и вымыслам!

— Прямо жалко, что легенда не обеспечена! Ну, хорошо, всерьез – значит, всерьез. Вопрос из самых дежурных: над чем Вы работаете сейчас?

Дулов опять славно и добродушно смеется:

— На железной серьезности не настаиваю, если уж вам так жалко легенду. Сейчас я продолжаю все основные линии творчества – но к лирике добавилась сатира: пишу соответствующую оперу. Авторы сценария – Игорь Иртеньев, Виктор Шендерович, ваш покорный слуга. Пересказывать содержание, выдергивать отдельные строчки из арий, ариозо, реквиетт смысла никакого – это надо слышать. Потому прошу пожаловать на концерты!

Ну, милые мои, если уж нам везут реквиетту (надо понимать, рыдание с сильно уменьшенной дозой скорби и чуть повышенной концентрацией глумления), да если интеллигентный Дулов выступает в совершенно разбойничьей компании с Иртеньевым и Шендеровичем – то покажите мне того, кто продолжает раздумывать, идти ли на концерт...

Интервью вела Бэла ГЕРШГОРИН

Нью-йоркская встреча с автором и исполнителем Александром Дуловым состоится 1 марта в 7 часов вечера по адресу:

Брамсон-Колледж,

5815 20 Авеню, Бруклин.

Телефоны для справок:

(718) 934-1936 (Людмила Сигналова), (718) 449-8575 (Михаил Мармер).