"Поэт в России больше, чем поэт". Так говорят, так хочется нам верить, но много ли поэтов на Руси дошли до нравственных высот иль до духовных? На кого не бросишь взгляд, обнаруживаешь избыток утонченной чувствительности к действительности, накал страстей и силу эмоционального выплеска, но тут же слабость натуры,переменчивость и захлест добрых порывов слепым себячеством. Не старцами были обычно поэты на Руси, а куда чаще — падшими в безверье, отчаяньем и мраком начиненными глашатаями тоски.

Но живет в нас на самых глубинных уровнях подсознания любовь непреложная и иррациональная к тому, что выплеснула на нас Россия за последние два века именно красотой художественного слова. И сами отделяем там весть от плевелов, временное от вечного. Не пассивно вбираем слова, но участвуем в их наложении на наши души в эти дни, когда все вокруг гибнет в хаотическом смешении. И выходит, эти русские слова живут и пробуждают в ту пору, когда мир в погибели видим.

Сродственная мысль проходит красной нитью через профетическую Нобелевскую лекцию А. И. Солженицына: "Достоевский загадочно обронил однажды: "Мир спасет красота". Что это? Мне долго казалось — просто фраза. Как бы это возможно? Когда в кровожадной истории, кого и от чего спасала красота? Облагораживала, возвышала — да, но кого спасла?" И сам отвечает ниже: "Так, может быть, это старое триединство Истины, Добра и Красоты — не просто парадная обветшалая формула, как казалось нам в пору нашей самонадеянной материалистической юности? Если вершины этих трех дерев сходятся, как утверждали исследователи, но слишком явные, слишком прямые поросли Истины и Добра задавлены, срублены, не пропускаются, — то, может быть, причудливые, непредсказуемые, неожидаемые поросли Красоты пробьются и взовьются в то же самое место, и так выполнят работу за всех трех? И тогда не обмолвкою, но пророчеством написано у Достоевского: "Мир спасет красота"? Ведь ему дано было многое видеть, озаряло его удивительно".

Солженицын писал, когда Россия находилась в давильных тисках коммунизма. Уже в те дни голос добра и истины глушился еще на подступах к сердцам. Но неумельцами были кремлевские властолюбцы в сравнении с нынешними князьями мира. Эти пустили слова и информацию в таком множестве и в такой низости, что не найти человеку жемчужины в великом помойнике Великого Смешения, если он не готовил себя созерцанием, учением и борьбой к бытию "остатком Израиля". Интересно, что в Зоаре суть изгнания определяется как "изгнание слова". Не запрет даже и не заслон, а именно удешевление и девальвация слова. Говори, сколько вздумается, все равно никто не услышит! Как беззвучный крик на картине Мунка.

И как прорваться, как донести слово духа и правды в пору убиения слова через его удешевление? Именно тут приходит нам на помощь красота, русская красота. Только чувственной насыщенностью и красотой мы можем пробиться сквозь губительную либеральную толщу. Разумеется, весть не только красотой формы и чувственным зарядом отлична быть должна от блевотных потоков современности. Она дойдет до сердец, если истинным духовным мессианским накалом исполнена будет. Но не в обычном богословском сжатии мысли, а облачении вершинных красот слова. Неспроста мудрецы Израиля именно Псалтирь выделяли мессианской книгой, а ведь именно она на Руси в основу созерцательной веры легла...

Ужель снова про град Китеж мы толкуем в надежде неиссякшей в грезах увидеть его? А что в нашем мире и при нашей жизни?

Болью и любовью Галич изошел, терзаясь этим вопросом:

"Что ни год — лихолетие,

Что ни враль, то Мессия!

Плачет тысячелетие

По России — Россия!

Выкликает проклятия...

А попробуй, спроси —

Да, была ль она, братие,

Эта Русь на Руси?

Эта — с щедрыми нивами,

Эта — в пене сирени,

Где родятся счастливыми

И отходят в смиреньи.

Где как лебеди девицы,

Где под ласковым небом

Каждый с каждый поделится

Божьим словом и хлебом.

...Листья падают с деревца

В безмятежные воды,

И звенят, как метелица,

Над землей хороводы.

А за прялкой беседы

На крыльце полосатом,

Старики-домоседы,

Знай, дымят самосадом.

Осень в золото набрана,

Как икона в оклад...

Значит, все это наврано,

Лишь бы в рифму да в лад?!

Чтоб, как птицы на дереве,

Затихали в грозу,

Чтоб не знали, но верили

И роняли слезу,

Чтоб начальничкам кланялись

За дареную пядь,

Чтоб грешили и каялись,

И грешили опять?.."

Сам Александр Галич далек был в жизни своей от образа "больше, чем поэт". Но в этих словах был он непревзойденно больше, ведь никто глубоко так Россию не понял и не прочувствовал:

"То ли сын, то ли пасынок,

То ли вор, то ли князь —

Разомлев от побасенок,

Тычешь каждого в грязь!

Переполнена скверною

От покрышки до дна...

Но ведь где-то, наверное,

Существует — Она?!

Та — с привольными нивами,

Та — в кипеньи сирени,

Где родятся счастливыми

И отходят в смиреньи...

Птица вещая, троечка,

Буйный свист под крылом!

Птица, искорка, точечка

В бездорожьи глухом.

Я молю тебя:

— Выдюжи!

Будь и в тленьи живой,

Чтоб хоть в сердце, как в Китеже,

Слышать благовест твой!.."

Вчитаемся и вслушаемся: не безверие и не отречение, а не знающий равных по силе гимн России и русской идее. Всему нынче зримому вопреки, но не слепой верой, а сиречь по силе той чувственной красоты, направленной к поискам истины, которая оказывается живее всех крушений и катастроф.

Такое вступление потребовалось мне, чтобы подойти к личности и творчеству Александра Завеновича Мирзаяна, отметившего недавно свое шестидесятилетие. Ибо нет человека в России, олицетворяющего в такой полноте высказанное Солженицыным и Галичем. Мирзаян ходил с нами диссидентскими тропами, он изведал все мерзости коммунизма и демократии, но не оступился ни разу в настойчивом правдоискательстве.

Уже три десятка лет назад он свидетельствовал о себе, что его диссидентство было "не правозащитное, не политическое, а просветительское, миссионерское". И не споткнулся о соблазн демократического потопа: "Россия без системы, без власти проваливается в чуму. Библия – это жесткая подчиненность, жесткая прагматика – но именно она питает интеллигенцию. Просвещенной автократии надо радоваться – как радовались ей Розанов и Леонтьев". Более того, Мирзаян не страшится заявить прямо и правдиво: "Я отвергаю либеральный путь развития общества: мир устроен иерархически — так давайте соответствовать!" А ведь даже слывущие лучшими из мыслящих не решаются дать правдивую оценку современной системе злонравия; даже бывшие храбрейшими в антикоммунистической борьбе продолжают славить демократию и критикуют "ее искажения" (прямо как Рой и Жорес Медведевы или еврокоммунисты критиковали советский режим).

Творец одарил Александра многогранным и выдающимся талантом поэта, барда, а также ученого, философа и богослова. Он принимает этот дар не капризами "творческой личности", а кротостью человека веры. Помню наш первый разговор четыре года назад, когда звонил ему в Москву из израильской тюрьмы. Не успел засвидетельствовать восхищение его творчеством, как в ответ: "Раз вам нравится то, что я делаю, обязательно послушайте Щербакова и Фролову..." Вы знаете еще одного "творческого человека", который ответил бы на признание его таланта направлением к другим достойным?

Ваша светлость, Александр Мирзаян, вы пришли ко мне светлокрылым ангелом в камеру. Слышал имя его дотоле, но услышал его голос впервые четыре года назад за тюремной решеткой. Сказать про неподражаемый тембр, про синтез Галича с Высоцким, про тонкие интонации исполнения и про дивные мелодии души? Нет, маловато.

Вслушайтесь сами:

"Опять слова отходят от строки,

когда я слышу — здесь твои шаги

звучат, нигде не ведая преград,

на много лет вперед или назад

и так легко уводят за собой.

Я раздвигаю сумрак голубой —

вот старый дом, вот старая луна,

вот комната, в которой три окна...

Все те же тени прячутся у штор,

и эхо повторяет до сих пор

все то, что я на звуки поменял.

И зеркала затянутый провал

сквозь эту вдвое сложенную пыль

не возвратит покинутую быль.

Лишь наверху, все окна отворив,

поет рояль, и шербургский мотив...

И снова твой двойник

перешагнет ров

сквозь толщину книг,

сквозь тишину слов

и скажет: "Mой Пер,

держась за свой лист, —

не обманись вверх,

не повторись вниз".

Но не открыть шрам,

и не впустить весть;

что не отдал там,

того не взять здесь.

И за тобой — вплавь,

но если так плыть,

перешагнув явь,

не удержать нить.

И все вперед знать,

к губам прижав миг...

Течет река вспять,

гася огни, крик,

твоей руки взмах,

и наш слепой грех,

и мой всегда страх,

и твой тогда смех".

Перелив красок гениального импрессиониста слова, затрагивающего самое затаенное и сокровенное. Он спускается к нашей боли и нашим разочарованиям и ностальгии, а затем приносит просветление и тянет к духовным высотам. Не навязчиво, но незаметным объятием доброго ангела.

А как он вознес любимого им Бродского! Признаюсь, был я пронизан идеями критики Бродского Солженицыным, покуда не услышал голос Мирзаяна: "Нынче ветрено, и волны с перехлестом..." И вышел Бродский, вознесшийся над Бродским.

Это умение извлечь искры добра из массива событий, слов, запутанной личности. Мирзаян преподносит нам Бродского после проделанного им отбора вечного от тленного. Он говорит великому поэту: "Ты вот такой, ты лучше, ты должен быть лучше"...

"Нет, не Музы счастливый избранник

и с нею не числился в браке —

Не пером, а кайлом извлекал то, что спрятано было в бумаге,

И русалочьих грез из чернил не вытягивал леской,

Да и дул не в свирель, а в рулон водосточной железки.

И в разлуке с тобой, и в разлуке с тобой, и в тревоге, —

Из какой темноты я вытягивал за руку строки!

Но срывались они, ускользали на горестном крике, —

Те ж, что выдал наверх, потеряли черты Эвридики...

Я б не трогал слова — просто мне не хватило таланта.

Посмотри, этот мир уместился в руках музыканта, —

Но, похоже, теперь даже с ними не много поправишь,

Что псалом из груди, что бином извлекая из клавиш.

Даже если дадут, даже если окажешься правым, —

Всем стараньям твоим не уйти за четыре октавы,

Хоть порою сквозь них, озаряя наш сумрак свечами,

Кто-то смотрит сюда — одинокий, высокий, печальный..."

Всегда правдивый, видящий картину целостно, он видел слабости и пороки, но извлекал из представляемого нам образа то, что есть главное и первообразное. Слабых людей с замусоренным мышлением и затуманенным сознанием пруд пруди, а вот Бродский был у нас один. Раскрыв великого поэта и вознеся, Мирзаян кричит ему вдогонку:

"Что ей слух повернет — то ль беда, то ли новая сказка?

Но не пой, не тянись за ансамблями песни и пляски.

Только здешнюю боль не сменяй на пустую свободу

И найди, сохрани этой жизни щемящую ноту".

Вчитайтесь же: "Только здешнюю боль не сменяй на пустую свободу..." О чем думал Бродский, когда слышал эти слова?

Мирзаян не останавливается на предупреждении. Отталкиваясь от Бродского, он ведет нас к духовным вершинам. Куда больше, чем поэт, куда больше...

"Грянет в небе она, на глаголице эхом отвечу...

Этот птичий язык так повязан с родимою речью,

Что гусиным пером не сверни соловьиной основы

И в жемчужном зерне не открой петушиного слова.

Где вы, песни без слов? Мне до вас и не вытянуть шею.

Я не то что молчать — я еще говорить не умею.

Вот и горькую весть как помножить на длинные струны,

Коль у здешних Камен что ни вещи уста, то безумны?

Не зегзица в окне, а кукушка дежурная свистнет,

И с чугунных оград разлетятся чугунные листья.

И сухие столбы по безвременью время погонит,

И хозяйка Горы в ледяные ударит ладони.

Сводный хор домовых грянет в спину тебе от порога,

И родимых болот светляки обозначат дорогу, —

И большая река заспешит, заструится вдогонку,

Чтоб молчанье твое записать на широкую пленку...

Оглянись, посмотри — ничего за собой не оставил...

Исключенья твои — это формулы будущих правил.

Только та тишина, что бумажною дудкой построил,

Наконец обовьет твою тень виноградной лозою...

Где надежды рука? Кто вину мне подаст во спасенье?

Слышишь — в роще ночной поднимается детское пенье,

И встают высоко, возвращая остывшую нежность,

Золотая листва,

и звезда,

и пустая скворешня..."

Мирзаян шельмовал пороки советского массива злонравия, но высшей точкой его зрелого проникновения в таинство России стало переложенное на музыку и исполненное им под гитару стихотворение Олега Чухонцева "В паводок":

"Ранним утром, покуда светает

в деревянном и низком краю,

медный колокол медленно мает

безъязыкую службу свою.

Облупилась кирпичная кладка,

сгнил настил до последней доски.

Посреди мирового порядка

нет тоскливее здешней тоски.

Здесь, у темной стены, у погоста,

оглянусь на грачиный разбой,

на деревья, поднявшие гнезда

в голых сучьях над мутной водой;

на разлив, где, по-волчьему мучась,

сходит рыба с озимых полей,

и на эту ничтожную участь,

нареченную жизнью моей;

оглянусь на пустырь мирозданья,

поднимусь над своей же тщетой,

и — внезапно — займется дыханье,

и — язык обожжет немотой".

"Посреди мирового порядка нет тоскливее здешней тоски..." Мрачное сопереживание? Нет, ибо сиречь в неприятии "нового мирового порядка" черпаем источник надежды. И не в одном отторжении сила, но в молитвенном созерцании жизни и надежды. У Мирзаяна сопереживание боли и тоски ведет к полноте и чистоте веры.

Тема России и русской идеи главенствует в философских эссе Александра Завеновича. В загаженной рекламой и казино Москве он продолжает проповедовать спасение мира через русско-еврейский симбиоз. Русская идея в его изложении — не западнический национализм, не теория превосходства, но идея спасения мира. На своих лекциях он обращается к корням русского языка и доказывает его исконную сакральность, начиная с самого алфавита: "аз, буки, веди, глаголь, добро, есть, живете, земля, иже, како, люди, мыслят, наши..." Вот что говорит он в интервью: "Язык никогда не может утратить своей роли.

Либо мы к нему идем, мы на пути к языку, либо мы от него уходим. И соответственно, мы падаем и самоуничтожаемся.

Я не сформулировал в действительности самую главную идею.

Да, вот русская идея. В чем русская идея? У каждой нации есть своя идея, хождение за языком... И в этом смысле вот, еще раз напомню, "жизнь и смерть во власти языка, и любящие Его вкушают от плодов Его", — сказано в Ветхом завете. Так вот, русского человека никогда не устроит другая идея, кроме как вселенской".

Мы назвали Александра Завеновича богословом, хоть не писал он толкований к Писанию и не пришел еще к своему теологическому трактату. Но его слово проникает в саму суть, а не растекается скучной и бездушной аналитикой, как обычно у философов последнего времени. Слово Мирзаяна вмещает единовременно чувственный накал, красоту формы, но утверждает именно главенство Истины. Ему чуждо самодовольное литературное красавничество или "вольнодумное" вопросничество перманентно сумливающегося профессионала политической корректности. Никогда не грешит лишним словом, ибо "словом Г-сподним небеса соделаны", как сказано в любимом им стихе из Псалтири. Он не пытается украсть кусочек духа, чтобы низринуть его и усладить им мертвое и грешное и не тщится познать истину через нагромождение бесчисленно дробящегося множества исподнего и бренного. Нет, он нисходит к нам, чтоб руку протянуть и вместе ввысь идти по Лествице Яакова к единому и целому, а не умствовать выводами из изучения природы содержимого близлежащей выгребной ямы.

Вот что несет нам Мирзаян. Вчитайтесь и вслушайтесь:

"Да, я хотел сказать: — Остановись,

покуда сам не ощутил всей кожей,

как дорога, как дорога нам жизнь,

когда открыл, что истина дороже;

что каждый шаг записан, как стрела;

где небеса свои оставят знаки,

там высоко натянута струна,

и предо мной великий лист бумаги".

Истина дороже жизни... Смысл жизни начинается с понимания того, что выше и существеннее ее самой. И вот тогда жизнь становится осмысленной и обретает настоящую ценность. Ведь постижение смысла жизни и счастья начинается с жертвенности, без коей нет приближения к истине и к Творцу.

Пожалуй, только ему из ныне живущих удалось подойти к разгадке таинства русско-еврейского симбиоза. Александр Завенович любит приводить в своих выступлениях слова Ивана Грозного: "Русский менталитет, этот мессианский менталитет спасения мира — это христианский менталитет, причем очень замешанный, конечно, на Ветхом завете, поскольку все наше отечество росло на псалтыре Давида в течение 1000 лет.

И Иван Грозный, когда ему Курбский писал, уже бежав отсюда: "Дывись, Ваньку, як живут люди-то в Европе, давай и мы так будем жить, давай как Европа жить". На что ему Иван Грозный пишет: "Ты меня, сукин сын, будешь учить Европе, а Россия не есть Европа, Россия есть Израиль". О как! И что у нас строят после Ивана Грозного уже, во времена Романовых? Новый Иерусалим у нас строят, и речка Иорданька там бежит... Так почему Израиль? Да потому что новая нация нового Израиля, мессианский народ. И в русском человеке заложена идея спасения мира, а не господства в мире. Вот это надо очень четко понимать. Если кто-то себя считает русским, то в нем должна быть именно идея спасения мира, а не господства в мире".

Не подумайте, что Мирзаян проповедует вымещение русскими народа Израиля. Ему ведомо, что никакие перемены событий и грехопадения людей не могу изменить объявленного Создателем избранничества Израиля, сиречь направленного не на господство, а на спасение. Но он также проник в глубину слов Творца через пророка Исайю о Кире грядущем, нареченным Мессией, ибо он со своим народом встанет одесную Израиля в мессианском действе. Александр Завенович не читал хранящихся в ивритской тайнописи мессианских предсказаний Виленского Гаона, но приблизился в своих поисках истины к самым заветным откровениях мудрецов Израиля.

Его оценка русско-еврейского грехопадения 1917 года покажется шокирующей: "Коммунизм и 17-й год — это абсолютно славянофильская идея, победа славянофильской идеи, антизападничество, махровое антизападничество, которое транслировали Бакунин, Ткачев, Морозов и все наши славянофилы от Киреевского, Данилевского, Хомякова и Аксакова.

Вот оно трансформировалось в такую немыслимую вещь, причем эта революция была двух библейских народов. Это русско-еврейская революция. И евреи почувствовали собственный дух, только тот, библейский, антизападнический, антистяжательский. Что в Библии пророки говорят? Они вечно борются с золотым тельцом, они борются с Западом, то есть, с западными приоритетами, с цивилизацией потребления, с цивилизацией богатства, и так далее. И Тора, или Ветхий завет, она категорически против этого, так же как и христианство. И вот два народа провозгласили определенные ценности, но пошли другим путем, произошла подмена".

Это слова из интервью, а не написанный Александром текст. Нет, вы не найдете в них оправдания грехопадению в безбожный коммунизм. Но вы получите через них ответ на вопрос, почему мы так тоскуем сегодня по ушедшим советским годам. Мы жили в обществе, поставившем во главу альтруизм, а не потребительство. Только сегодня начинаем признавать, как много доброго в нем было. Нисколь не умаляя его грехов и не каясь в нашей причастности к схоронению зла коммунизма. Напомним, что Александр Завенович не безмолвствовал в те годы, а был с жертвами репрессий режима и сам жил в опале. А с высоты своего постижения он доносит до нас истину о том светлом, что следует вспомнить и взлелеять из советского прошлого, но сам он вовсе не оттуда...

Восхищает его понимание сущности Израиля, обычно недоступное посторонним. Увы, когда хвалят нас, то чаще хвалят за наши грехи. Когда нас проклинают, то за чужие все грехи. Но признаем, что обнаружим сегодня множество вышедших из стана Израиля и соперничающих с языцами в чемпионстве по внедрению стяжательства, потребительства и злонравия. Так развратились, что своих же братьев силой из домов выгоняют, чтоб передать их худшим из врагов Израиля.

Следуя Галичу, не утерявшему в сердце Россию, Мирзаян прославляет истинный Израиль, живущий ныне в его "остатке".

Ведь сей остаток и поведет народы на восстание против зла демократии и либерализма, перехлестнувшего все дотоле тмонеиствовавшие системы управления. И в этом восстании видит свою Родину первой вместе с Израилем наш дивный певец России.

"А попробуй, спроси —

Да, была ль она, братие,

Эта Русь на Руси?.."

Не только была, но и есть она ныне. Покуда поет и просвещает Александр Мирзаян. Покуда есть множество внимающих ему.

P. S. Эта статья будет моим скромным подарком Александу Завеновичу к шестидесятилетию. Закончу ее пожеланием: пусть следующие творческие постижения его будут в раскрытии на русском языке и русским пением мессианской книги псалмов Давида. Не славы ради, а во спасение. Выявляя накалом живых чувств и красотой приношения того, что спущено нам Творцом истинной красотой. "Истина, Добро и Красота..."

Псалмы Давида. Если не Александр Мирзаян, то кто?