"Авторская песня как поэзия сопротивления" — так назывался мой доклад в Женеве. Докладывать то же самое "знаменским" читателям не стану, ибо не сомневаюсь в их достаточной осведомленности насчет истории данного жанра, его трех главных "источников": шестиструнной гитары, магнитофона системы "Яуза" и внутренней свободы от цензуры. Коснусь прежде всего ключевого вопроса о "советскости", поскольку он не случайно вновь актуализировался на исходе века и тысячелетия. И не только в академических кругах славистов, но и в политико-идеологическом быту. Еще совсем недавно самым презрительным ругательством было "совок", а теперь того гляди народ и партия снова станут едины и слово "советский" сиять заставят заново, после чего понадобится еще одна перестройка и т.д. Все возможно в стране с непредсказуемым прошлым, но есть все же и конкретные исторические факты, позволяющие отделять антисоветских овец от советских козлищ на достаточно объективных основаниях.

Авторская песня возникла как антитеза советской массовой песне, единым автором которой являлось государство, нанимавшее для исполнения работы и композитора, и автора "текста слов", и певца. Человек, без спросу взявший в руки гитару и запевший что-то свое и "незалитованное", объективно бросил вызов официальной культуре — и вызов был принят.

Сначала этот вид песни хотели приручить, обозвав "самодеятельной", пытались направить стихийное движение в комсомольское русло — не получилось. Недолго "барды и менестрели" звучали на радиостанции "Юность". В 1968 году "отлучили" от публичных выступлений Галича, начали травлю Высоцкого в прессе. Позже запретили КСП, Грушинские фестивали под Самарой... А уж телевидение держало оборону против бардов до прорыва "гласности" в 1987–1988 годах. Отнюдь не все барды 60–70-х годов были, подобно Галичу или Юлию Киму, политическими диссидентами и активными "антисоветчиками". Но всех ведущих творцов авторской песни объединяло уважение к человеческой индивидуальности, мечта о таком обществе, где права личности признаются не на словах, а на деле, где свобода мысли является нормой, а не аномалией. С догматами советского коллективизма, с циничным двоемыслием официальной культуры не имели ничего общего ни романтические фантазии Новеллы Матвеевой, ни исторические раздумья Александра Городницкого, ни петербургские элегии Евгения Клячкина. Даже работавший в журналистском амплуа, писавший песни-репортажи Юрий Визбор оказался на изрядной дистанции от "советских" нормативов, и его юмористическая песня о технологе Петухове со знаменитым рефреном: "А также в области балета, мы впереди, — говорю, — планеты всей..." вызвала панику у идеологических начальников и была ими воспринята как преступная крамола (да еще и приписана печатно Высоцкому!). Невозможным оказалось для власти "опустить" гитарную поэзию, тщетными обернулись и дипломатические попытки некоторых доброхотов снабдить авторскую песню защитным ярлыком "советская". Этот жанр упорно оставался если не анти-, то во всяком случае несоветским. И особенно яркое тому свидетельство — три вершины авторской песни: Окуджава, Высоцкий, Галич, а также то духовное пространство, которое их окружает. Это пространство свободы, разномыслия и разновкусия. Редко встретишь человека, любящего творчество всех троих, здесь у каждого свои предпочтения и резоны. Начав собирать материал для книги "Окуджава — Высоцкий — Галич", я с огромным интересом внимаю всем отзывам о трех поэтах и вижу, что они стали (и остаются по сей день) ориентирами и символами духовной самоидентификации. Они вышли далеко за пределы советского периода, прочно остались в русском языке и заработали такое бессмертие, какое и не снилось надменным "письменным" стихотворцам.

Кстати, слыша в тысячу первый раз от какого-нибудь версификатора, что, мол, барды только "слушаются", а не "читаются", я с трудом сдерживаюсь, чтобы не ответить: "А вы сами существуете где-либо, кроме своих устных поэтических вечеров? Как "читаетесь" вы, если из тиража в одну тысячу 999 ваших книжек лежат в элитарных магазинах неприкосновенным запасом?".

Довольно жалкими представляются мне попытки постмодернистов 90-х годов дезавуировать корифеев авторской песни при помощи иронических нападок и вяло-циничного травестирования. Приведу достаточно новый, помеченный 1999 годом пример — "Центон" Тимура Кибирова, в котором автор пытается, так сказать, пародией бесчестить Окуджаву: "Каждый пишет, как он слышит. Каждый дрочит, как он хочет. У кого чего болит, тот о том и говорит". Полагаю, стих Окуджавы может постоять сам за себя, и нет надобности объяснять, за кем останется победа в поэтическом поединке между теми, кто пишет по-настоящему, и теми, кто развлекается немудреной стихотворной мастурбацией. Смеяться можно над всем и всеми — если это делать остроумно и содержательно. Не подвергаю сомнению нравственность Кибирова — я подвергаю сомнению значительность его таланта.

Но хочется заметить, что "советскость" — это не только дубинноголовый догматизм. Это еще и достигнутая тоталитарной мясорубкой "раздробленность" характеров, всеобщий "пофигизм", равнодушие к чужой беде, к страданиям ближнего. "Холодный цинизм", который так не любил Высоцкий, — это тоже советское наследство. И меня тошнит от хилой иронии современных поэтов, которые ставят себе в заслугу полное преодоление личного благородства и гражданской совестливости. Я уповаю на те подлинно гуманистические начала, которые авторской песней не только воспеты, но и воспитаны уже в нескольких поколениях абсолютно не советских людей. Небольшой постскриптум. Нынешний глава нашего государства в предвыборный период определил самого себя как "удачный продукт советского патриотического воспитания". Не то всерьез, не то с легким "стебом". Но вот возникла ситуация нешуточная — с подводной лодкой "Курск". Все ужаснулись: почему президент спокойно пребывает в Сочи, не спешит в Мурманск? Подумалось сразу: не запали в его память вовремя строки: "Спасите наши души! Спешите к нам!". Песня-то считалась в ту пору двусмысленно-крамольной — и очень несоветской...