Интервью с Леонидом Сергеевым

Леонид Сергеев известен многим в нашей стране как талантливый радио— и тележурналист. А любителям авторской песни он дорог как автор многих запавших в душу песен. Лирических, глубоких, грустных — поднимающих порой до высокого трагизма. И рядом, как бывает в жизни, песни с такой уймой юмора, что у слушателей от смеха начинают болеть некоторые части тела. Что сложнее: заставить слушателя украдкой смахивать слезы или смеяться напропалую от души? Природа смешного тонка... Вернее, она узка, как тропинка через болото: шаг влево-вправо и можно скатиться в трясину пошлости или занудства. Но Леонид Сергеев верно нащупывает эту тропинку, такой у него дар — вести слушателей до самого чистого острова.

М.Д.: Леонид, Вы журналист со стажем работы в редакции газет и на радио. Вы помните свое первое интервью?

Л.С..: Конечно, помню. То, что у человека было впервые, всегда запоминается. Мой друг работал на татарском радио, и он попросил меня съездить в г. Зеленодольск. Задание, на первый взгляд, было не сложным. Нужно было походить по городу и поспрашивать молодежь о том, как они проводят свой досуг. Для успешного выполнения поставленной задачи мне было выписано удостоверение внештатного корреспондента татарского радио. Чем я очень гордился. И вот, приезжаю я в славный город Зеленодольск. К первой компании я решился подойти, садясь в электричку. Это были молодые люди, которые стояли, тупо пошатываясь. Представляюсь: "Здравствуйте, я корреспондент татарского радио".

Ответная реакция: "Ух ты!". Хватаю быка за рога: "Расскажите, а как вы проводите свой досуг?".

Минутное замешательство: "Чё?.. Да водку пьем!" (при этом тут же была упомянута чья-то мать).

На этом мое первое интервью закончилось.

Я прогулялся по городу, что-то посмотрел. И в качестве материала я привез свои ощущения и наблюдения. Позднее, устроившись у микрофона в студии, изложил свой первый журналистский опус. Я считаю, что главное — начать неожиданно и закончить материал не так, как все. Во всем должна быть оригинальность. Твой материал хотя бы чем-то должен отличаться от материалов других.

М.Д.: Изменились ли сейчас журналисты и отношение к ним?

Л.С..: У меня сохранились интересные впечатления от реакции людей на микрофон. В годы застоя эффект этого "журналистского оружия" был поразительным. Когда наш человек видел направленный ему в лицо микрофон, он как будто мертвел и начинал говорить то, что он слышал каждый день в средствах массовой информации. Именно это свойство воздействия на окружающих удачно применял один мой приятель. Возвращаясь вечером с работы, он всегда брал с собой микрофон. Если вдруг какие-нибудь мрачные личности спрашивали закурить, он сразу же им вооружался: "А вот несколько слов о...?" Срабатывало безотказно.

Приятель рассказывал, что после такого журналистского приема бандиты даже провожали его до дома. Корреспондент ведь как-никак. В те времена к корреспондентам относились иначе, с уважением. Журналисты отвечали на письма, разбирали целые дела. Пресса была печатью с боевым оружием. Сейчас дискредитировалась эта профессия. Журналисты попадаются разные, а вот отношение к ним изменилось.

М.Д.: Сейчас Вы работаете в телевизионном сатирическом журнале "Фитиль". Почему Вы вернулись к своей бывшей профессии?

Л.С..: Да, после пятнадцатилетнего "свободного плавания", в мае этого года я вышел на работу в телевизионный сатирический журнал "Фитиль". Вернулся к своему журналистскому прошлому, но в новом качестве. То, чем я сейчас занимаюсь, мне нравится.

М.Д.: А как это случилось?

Л.С..: В этом году 30 марта, в свой день рождения, я шел по улице Тверской. Зазвонил телефон. Звонивший человек поздравил меня с днем рождения, а потом сказал: "У меня к тебе есть предложение, от которого ты не сможешь отказаться. Приходи, и мы его обсудим". Это был Игорь Угольников — актёр, режиссёр, сценарист и продюсер обновленной телевизионной версии журнала "Фитиль". Позже я познакомился с главным редактором этого интересного проекта — Сергеем Михалковым, с человеком, который, несмотря на свой возраст, сохранил гибкость и ясность мышления и интерес к происходящему. Я был совершенно очарован этим человеком. Новая работа, естественно, занимает очень много времени, вдобавок концертная деятельность. Поэтому я сейчас нахожусь в достаточно напряженном графике.

М.Д.: Леонид, для Вас авторская песня и бардовская песня — это слова-синонимы или это разные понятия?

Л.С..: По-моему, это одно и то же. Что считать авторской песней? К примеру, композитор Зацепин написал песню — это авторская песня. Бард написал мессу — тоже авторское произведение. Это вялотекущая дискуссия. Почему, скажем, не выбрали название "менестрели", или "мейстерзингеры", или "труворы"? Так уже прижилось, барды так барды. Бард — это не певец и не артист. Скорее всего, это уже диагноз, своеобразный образ жизни. Необязательно — расстроенная гитара, костер, штормовка, кеды, треники. Хотя такой образ до сих пор существует. Сейчас песни звучат не только около костра. Концерты авторской песни проходят в самых различных залах. От очень маленьких и до площадок вместимостью до нескольких тысяч человек.

М.Д.: Должен ли автор быть лучшим исполнителем собственных песен? Есть ли конфликт между автором и исполнителем? Слышали ли Вы свою песню в чужом исполнении?

Л.С..: Совсем необязательно, чтобы автор был лучшим исполнителем своих песен. Собственную песню в чужом исполнении слышал. Было такое. Слышу, объявляют песню Леонида Сергеева, а я ее не узнаю. Нет, песня-то была моей, просто исполнена совершенно по-другому. Другое дело, нравится это мне или нет. Но труд исполнителя всегда заслуживает уважения. А конфликт между авторством и исполнением возникает только в том случае, если исполнитель это делает плохо. Я считаю, что у исполнителя задача гораздо сложнее, чем у автора. Ему, во-первых, надо не испортить песню, во-вторых, добавить что-то свое, личностное. А автор сегодня встал с одним настроением и исполнил песню так, как ее чувствует сейчас. Завтра — с другим настроением, и исполнил всё совершенно иначе. Песня-то автора.

М.Д.: У Вас были провалы на концертах?

Л.С..: Таких провалов, чтобы освистывали, не было. А трудные моменты бывали и бывают. Иногда, выступая на сцене, чувствуешь, что, что бы ты ни делал, никак не можешь выйти на взаимосвязь со зрителем. Как в глухую стену упираешься, и ворота не открываются. Вот тогда начинаешь бродить вокруг этой стены и искать слабые места. Пытаться пролезть куда-то или бить в одну точку, чтоб пробить хотя бы дырочку, чтоб треснуло. А вот когда этоудается, тогда это высшее наслаждение. Когда стена падает и зрители открылись, то вот они твои, а ты их. На каждом концерте ты должен убеждать! Все зависит от опыта и от школы. Выступать приходится перед разными аудиториями. Через всё это надо пройти и подняться над этим, и тогда уже не страшна никакая аудитория.

М.Д.: Какая аудитория для Вас идеальна? Каким Вы представляете своего зрителя?

Л.С..: Скорее всего, это человек, которому за 30. Человек, у которого уже есть свой жизненный опыт. На концерты авторской песни приходит не публика, а люди. В этом главное отличие, скажем, от попсовых концертов. Надо понимать, что человек приходит в разном состоянии на твой концерт. Кто-то в хорошем настроении, кто-то усталый после работы, кто-то грустный. И каждому ты должен отдать часть своей энергии.

М.Д.: Леонид, как часто приходилось "жюрить"? Что первым отмечается в исполнении конкурсанта?

Л.С..: "Жюрить" приходилось часто. Представьте себе, идет конкурс. Когда прослушивается уже 60-й человек, естественно, происходит пресыщение. Главное, я считаю, поскольку человек идет на конкурс, чтобы он помнил, что это соревнование. Если ты хочешь просто попеть, тогда садись у костра и пой, слушатели найдутся. А когда сидит жюри и слушает тебя, то, в первую очередь, нужно выступить неожиданно, свежо, ни на что непохоже. Будь то музыка, голос или стихи. А задача каждого представителя жюри не пропустить лажи, но и хорошее не упустить, поэтому есть чувство ответственности за "жюрение". А так как этот процесс происходит коллегиально, то бывают и споры при обсуждении. Порой даже жаркие. Люди-то разные и мнения тоже. А что касается совсем молодых, то вот с чем я сталкивался. Приходит молодой человек на конкурс и начинает петь. Пришло время, ему хочется самовыразиться. Властно попросилось наружу его нутро. А на деле получается вот что. Книг он не читает, потому что за компьютером сидит, а на радио и ТВ cплошным потоком одно и то же: "Не верь, не бойся, не проси" или "Люби меня по-французски". Это страшно, когда человек хочет сказать, а не может. И он плачет от собственного бессилия. Он открывает рот, а оттуда вместо личных переживаний выдается: "Люби меня по-французски". Чувствует он, может быть, гораздо глубже и сильнее, но облечь свои переживания в словесную форму не может. Работать над собой — это не каждому дано, ибо легче сбросить нервное напряжение на дискотеке, чем что-то самому создать. Тем более, чтоб это не было на уровне "зайка моя, я твой зайчик".

М.Д.: Леонид, расскажите о проекте "Песни нашего века".

Л.С..: Я попал в этот проект не сразу, только во второй состав, когда произошла некая замена, кто-то ушел, кто-то добавился. Что мне понравилось в этом проекте? Это уже стало расхожей фразой, то, что проект "Песни нашего века" — это не хор хористов, а хор солистов.

Каждый привнес туда своё внутреннее лидерское начало, и в этом ценность этого проекта. Ведь каждый стоящий на сцене в хоре, он в своей закваске — "сольник", объединившийся высокой идеей петь классические авторские песни вместе с другими. И не важно, что некие ценители и ревнители кричат, что это коммерческий проект. Приведу пример. Когда Лондонский симфонический королевский оркестр сыграл джаз-рок, почему-то никто не кричал: "Как это может симфонический оркестр играть такое и нарушать устои классической музыки!" А не кричали, потому что получилось очень интересно. Это было оригинальное прочтение современной музыки классическими средствами. То же самое и здесь. Причем целостность образа авторской песни не нарушалась. В проекте не использовались электрогитары, барабаны, трубы или девочки на подтанцовках. Помимо акустических гитар использовался только контрабас, а контрабас — это классический инструмент. Говорят, что даже суды пытались устраивать над проектом "Песни нашего века". Люди собирались и осуждали проект, мол, это не авторская песня, это издевательство над ней. В упрек, прежде всего, ставили, что это коммерческий проект, а раз это коммерческий проект, то это плохо. Я помню, в семидесятые годы в Казань приезжал выступать Александр Дольский. Прямо на его концерте вышла группа каэспэшников и сказала: "Это не самодеятельная песня! Это эстрада! Это всё плохо!". Таких ревнителей хватает в любой отрасли. Но проект вышел и пользовался большим успехом. Причем еще одним достоинством этого проекта я считаю то, что он совершил прорыв в массовом сознании людей. Что барды — это не только люди в кедах у костра, а бардовская песня — тоже вид искусства, имеющий право на жизнь. Проект оказал большую поддержку направлению авторской песни. Каждый начал в нем находить что-то для себя. Этот проект был нужным и вышел в нужное время.

М.Д.: Леонид, какой самый добрый и интересный отзыв о своем творчестве Вы слышали?

Л.С..: Однажды один журнал, который освещал авторскую песню и рассказывал о самих бардах, представил меня так: "Леонид Сергеев. Известный бард. Его знают все". Я понимаю, что это была шутка. Но такую шутку было приятно услышать.

М.Д.: Как Вы относитесь к своей известности? Она помогает или мешает в жизни?

Л.С..: Известность в авторской среде — это не та известность, которую культивирует телевидение или которую создают искусственно, когда 12—15-летние девочки дежурят около подъезда, бросаются под колеса автомобиля своих кумиров. Проходит пять лет, эти девочки вырастают, у них появляются другие интересы, а их кумиры стареют. Никто их не показывает по телевизору, и они исчезают. Аудитория в авторской песне интеллигентна и вдумчива. Люди могут к тебе, конечно, подойти и сказать: "Я слежу за вашим творчеством в течение какого-то времени" и задать какой-то вопрос. Но все это обычно очень корректно. Поэтому известность по-бардовски относительно спокойная и ненавязчивая.

М.Д.: Многие Ваши поклонницы считают Вас человеком приятной внешности, обладающим особым шармом в общении. А что для Вас привлекательно в женщине?

Л.С..: Женщина — существо странное. Как яркий цветок, она, конечно же, привлекает, в первую очередь, своей внешностью. Как в пословице. По одежке встречают... А потом, наверное, что-то энергетическое. Вот если чувствуешь, что это твой человек. И тут уже перестаешь обращать внимание на мелочи. А цветы бывают разные. Можно, например, чтобы оценить цветок, полюбоваться издалека и забыть. Есть и другие цветы, к которым хочется подойти, потрогать, вдохнуть их аромат. Очень многие составляющие. На самом деле мне нравятся цветы, когда они растут, пусть даже в горшке. Я не люблю дарить цветы в букетах. Когда ты даришь такие цветы, сначала ты их срезаешь, убиваешь, а потом даришь. Это кратковременная радость. А через два дня цветы засохли и оказались в мусорном ведре. А когда даришь цветок в горшке, он будет стоять, его будут поливать, ухаживать за ним, наблюдать, как он растет, расцветает. Это будет долгая память.

М.Д.: Как оценивает ваше творчество дочь?

Л.С..: Моей дочери под Новый год будет 15 лет. Она иногда ходит на мои концерты. Раньше она даже с удовольствием пела мои песни. Потом прошло время, и она перестала интересоваться авторской песней. Но славу Богу, что она не пришла к нашей попсе. Сейчас ей нравится женский западный рок. Учится играть на гитаре. Я смотрю на все это со стороны, но ничего не говорю. Это ее путь. Ей это нравится. Она подрастет, и будет ли у нее внутренний позыв обратиться к авторской песне, не знаю. Я ей не говорю — это слушай, а это не слушай. Она должна пройти свой путь, как я прохожу свой. Мне никто не говорил — это хорошо, это плохо. Я его выбрал сам. А если ей моя песня нравится, то она говорит — это круто, если не нравится, вообще ничего не говорит.

М.Д.: Расскажите о Вашей новой работе — моноспектакле "Весь из себя".

Л.С..: Сделать свой моноспектакль — это было одно из моих мечтаний. Я никогда не пробовал себя в качестве актера, уходя от привычного образа автора-исполнителя. А предложил мне попробовать себя в этой роли Юлий Ким, сказавший мне однажды, что я уже перерос жанр концерта авторской песни. Создание моноспектакля — это была очень серьезная работа. Ставил его профессор ГИТИСа Олег Кудряшов. Были специально заказаны декорации. Сшит необычный костюм. И, совершенно не зная, что ждет меня впереди, я окунулся в эту работу, закрыв глаза. Это было интересно, трудно и страшно. До сих пор я с содроганием вспоминаю об этом. Но когда я осознал, что к чему, было уже поздно. Все-таки спектакль и концерт — две совершенно разные вещи. И мне пришлось здорово себя ломать, убивая в себе автора. Театральный режиссер, который его поставил, старательно "выбивал" из меня привычное концертное исполнение.

М.Д.: Как построен Ваш моноспектакль? Вы поете в нем свои песни?

Л.С..: В моноспектакле есть и песни, и монологи. Я в нем разговариваю, рисую, прыгаю, пою, танцую, надеваю клоунский нос. А главный герой в спектакле — не я, а кукла по фамилии Николаев. На протяжении спектакля Николаев растет — вырастает в человека. Я просто делюсь с ним своими впечатлениями от жизни. А самое интересное для меня в этом спектакле было то, что песни здесь звучат совершенно по-иному... Когда они создавались, то писались в определенном настроении. А для того, чтобы эти же песни играли в спектакле, оказывается, нужно что-то совершенно другое. Лирическую песню, к примеру, исполнять очень даже весело. Просто перелет какой-то. Более углубленное и необычное качество подачи песни. После работы в моноспектакле концерты для меня стали несколько пресны. Я уже не испытываю от них того адреналина, который выбрасывается в спектакле.

М.Д.: Пожелание нашим читателям на Новый год.

Л.С..: Не буду оригинальничать: и журналу, и читателям, и себе — здоровья и побольше хороших людей и песен.

Дизайн и информация © Тим Скоренко, 2004-2005 гг.