Мы живем (и умираем) в мире мифов. Мифов вокруг больше, чем звезд в небе и снежинок в зимнем воздухе. О подвигах Геракла и троянском коне, добром дедушке Ленине и зловещих евреях, питающихся кровью христианских младенцев, подвигах героев-панфиловцев и двадцати бакинских комиссаров... Одни мифы быстро вянут, скукоживаются, опадают с древа жизни, в честь других именуют улицы, города, поселки и пики горных вершин... Одни мифы мы называем сплетнями, другие народным творчеством. Третьи даже не знаешь, как определить: например, постоянно транслируемые басни об успешной борьбе с преступностью(и в фильмах и книгах любое злодеяние раскрывается талантливым сыщиком во мгновение ока), а вот в реальности бандиты как хозяйничали на улицах, так и продолжают хозяйничать... Но мы верим... Почему-то...

Какой художник не мечтает создать миф, в который бы поверили, полюбили, передавали из поколения в поколение?

Миф, который создал поэт Дмитрий Сухарев, очень нелегко отнести к какому-либо жанровому определению. Игра? Ирония? Насмешка? Мистификация? Благоговение? Притча? Или — симбиоз, и признаки этих разноуровневых понятий смешались в единой алхимической реторте нынешней действительности? Как бы то ни было, результат получился прелюбопытнейший. Многослойный. Многозначный. Не поддающийся мгновенной расшифровке, но от этого еще более интересный, приковывающий и занимающий внимание, заставляющий задуматься. Такой искусной, насыщенной ассоциациями и подтекстами прозы (напомню — прозы поэта!) я давно не встречал. Вспомнились "Алмазный мой венец" Катаева, "Самшитовый лес" Анчарова и даже "Москва — Петушки" Ерофеева... Но нет, у Сухарева другое, вовсе не сплав вышеозначенных манер и стилей, а нечто свое, непохожее, а это и есть главная ценность — учредить в литературе такое, чего до тебя не было. Бедный читатель устал от бесконечных повторов и перепевов! Однако, и усилий при прочтении такие опыты требуют гораздо больших, чем при перечитывании миллион раз пережеванного.

Итак, начнем с названия. "ВСЕ СВОИ. Венок сонетов". В прозе. Известный поэт плетет в известном жанре поэзии венок из прозаических фраз, периодов, новелл. чтобы возложить его к подножию памятника. Кому? Своим персонажам?.. То есть, значит, они заслужили этот венок, то есть они достойны увековечивания (по крайней мере в данной произвольно выбранной линии творчества и бытия), то есть они представлены к присвоению им звания героев и участников на наших глазах творящегося, кристаллизующегося мифа?

Элементарное знание законов стихотворчества скажет нам заранее о том, что разрозненные главы в финале притекут к общему итогу, пасьянс сойдется, и общий вывод из всего сказанного будет сделан именно на основе прежде изложенного, в этом выводе будет процитировано все самое-самое, самое важное, самое основное. Венчающий купол мироздания будет возведен из заранее приготовленных и обтесанных автором материалов.

А пока, в начале пути, формируются, выпекаются кирпичики — и ложатся в фундамент. Какой материал берет создатель для этих строительных работ? Самый что ни на есть обыкновенный, подручный, бытовой. Например, негодяй Бжезинский ненавидит русский язык, потому что в подлинном транскрибировании его фамилия по-русски звучала неприлично. Почти так же непристойно, как фамилия "Фурцева" по-немецки. Странный, согласитесь, зачин. Что возведешь на таком камне? Да и твердь ли это или сплетня, слух, каких слышим тысячи. Но Дмитрий Сухарев уверенно ведет нас дальше — очерчивает ближний круг своего общения. Мы ведь знаем, кто он — неизменный участник бардовских фестивалей, автор слов любимых народом песен, скажем, про пса, который ходит во дворик, и трагического реквиема о ребятах, которые шагали от военкомата с бритыми навечно головами, он создатель комедийного спектакля "А чой-то ты во фраке?" и скромного количества замечательных поэтических сборников, но он еще и известный ученый... Таким образом, ближний круг — это и люди науки, и барды, и просто друзья: Юрий Визбор, Александр Городницкий (между прочим, автор "Атлантов", которые "держат небо", а это имеет непосредственное отношение к теме нашего исследования), Юрий Левитанский, Александр Кушнер... Пиша, воссоздавая портреты близких, Сухарев не превозносит их, в этюдах о живых и ушедших современниках, помимо щемящей тоски, наличествуют и весьма комичные, а то и обидные (на мой взгляд) для этих людей моменты... Нам дают понять, нет, буквально настаивают: это земные, обычные человеки... Но отчего же после прочтения "Венка сонетов" фигуры их вырастают до масштабов тех самых Атлантов и встают вровень с вечными героями Эллады? Причина — любовь, которой насыщено повествование.

Разве не походит рассказ о потустороннем странствии Визбора и Левитанского на путешествие Данте и Вергилия — только в современной, близкой нам интерпретации? Разве не сжимается сердце, когда читаем, как античным хором звучат их песни над крутым берегом реки? Внешне свободные и не связанные между собой фрагменты оказываются прочно соединены, и очень трудно, оказывается, разъять сплетенные автором ветви венка на самостоятельные побеги. Сплав высокого и обыденного получился чрезвычайно прочным и органичным.

Мало-помалу из смешения досужих вымыслов ("А Савелий-то Шустер нанят Бжезинским!"), из трогательных и бережно сохраненных воспоминаний, из гротескных гипербол (о том, как Александр Кушнер получал в Кремле литературную премию и носил с собой сундук, чтоб деньги сложить), из трагических подробностей о погибших в концлагерях родственниках (как возможно, разве возможно сблизить, скрестить столь разнополюсные детали, может ли катарсис соседствовать с издевкой?), из того материала, который и есть наша жизнь, — проступают четкие контуры основ, несущих конструкций: "Горечь во рту. Она всегда вылазит, как подумаешь о подлостях нашего века. "Всё расхищено, предано, продано..." Господи, неужели всё? А язык?"

Вот один из главных ответов, сформулированных в заключительной, венчающей "венок" главе. Мы приблизились к ней незаметно, потому что то, о чем пишет Сухарев, близко и многажды нами самими передумано. О вечном споре между русскими и евреями. Как дивно препарируется этот вопрос у Сухарева! Думаю, вряд ли его "венок" (именно в связи с особенностями освещения "еврейского вопроса") мог появиться в каком-либо выпускаемом в России печатном органе, — симптоматично и закономерно, что опубликован он в "Иерусалимском журнале", где рядом — главы из романа Нобелевского лауреата Имре Кертеса в переводе Шимона Маркиша и стихи еще одного друга Сухарева — Юлия Кима.

В завершение — еще цитата: "И знаете, что я вам скажу — в хорошем окружении недолго и очеловечиться... На месте злодея человек стоит поет, и вполне даже человечен его надтреснутый голос".

Одним словом, говорит нам автор, выбирайте достойное окружение, не слушайте чепухи и не верьте ей, не завидуйте никому, верьте себе и в себя, верьте друзьям и в дружбу, даже если вокруг век железный, лживый, приспособленческий, пройдите испытания достойно и знайте, верьте, что есть, существует "сад чудесный".

Таков урок Дмитрия Сухарева.