Так бы, наверное, пела трава, если бы она умела петь

— Как ты смеешь, не бывав за пределом, О Манилах толковать, о Гаване?! — Я на лужицы гляжу между делом: Рябь на лужах устремляется (в целом) В ту же сторону, что зыбь в океане. ...Свежие опилки на снегу.

Я остановился, будто увидел что-то драгоценное. Будто я долго искал эти опилки на снегу и вот нашел наконец-то.

Я услышал запах моего детского двора. Увидел, как лежит березовое бревно на козлах и летят, летят опилки из-под пилы. А вокруг снег цвета топленого молока, птичий грай за забором. Еще не весна, но с покатой крыши сарайки капает.

Только появится голубое, чистое небо над двором, сразу хочется радостно, с облегчением вздыхать, и голова начинает кружиться от этого внезапно высокого неба, от запаха подтаявшего снега и солнечных опилок.

Так и мелодии Новеллы Матвеевой — когда они приходят, тут же замедляется бешеная карусель будней, и кажется, можно спрыгнуть в свой детский двор. Песни Матвеевой говорят нам, что никакие мы не взрослые. Мы просто играем во взрослых. Мы заигрались, забылись...

Не спеши грустить, говорят нам эти мелодии, не спеши отчаиваться. Ты еще не вгляделся хорошенько в тот мир, что вокруг тебя, рядом. Ты еще не знаешь, как далеко видно сквозь запотевшее окно...

Ночь напечатала прописью

Чьи-то на глине следы...

Так бы, наверное, пела трава,

если бы она умела петь.

* * *

Первая пластинка Новеллы Матвеевой появилась в 1966 году. Это была вообще первая в Советском Союзе пластинка с авторскими песнями. Там был записан "Кораблик", "Дома без крыши", "Цыганка-молдаванка", "Альпинисты", "Девушка из харчевни", ставшая народной "песней о гвоздике"...

Туман, и ветер, и шум дождя...

Теченье дней, шелестенье лет...

Мне было довольно, что от гвоздя

Остался маленький след...

Прошелестело тридцать четыре года со времени появления первой пластинки Матвеевой и почти сорок лет с тех пор, как вышла ее первая книжка "Лирика", но осталась тайна — и музыки, и слов, и голоса. А голос, к счастью, не изменился. Совсем недавно вышли два компакт-диска Матвеевой и аудиокассета с новыми записями.

Сколько всего слышали мы за эти десятилетия, но Матвееву по-прежнему не с кем сравнить, она — отдельная. И остался без ответа старый вопрос: откуда она?

Может быть, вот так, с этим голосом до нас чудом дошла древняя и давно, казалось бы, исчезнувшая традиция страннического пения, когда "калики ходили ватагами"? Ведь остается же от ее песен ощущение чего-то пронзительно родного, будто из младенческой памяти нам возвращенного...

"...Откуда же это околдовывающее нас обаяние... это завораживающее нас пение — тоненькая колыбельная?.." — спрашивает себя критик Лев Аннинский в недавней статье о Матвеевой и не находит ответа.

Корней Чуковский называл ее "уходящая",— очевидно, и он чувствовал в ней что-то неподдающееся определению.

Откуда я?— спрашивает себя Новелла Матвеева в своей автобиографической книге и тоже, кажется, не знает точного ответа. "Как сейчас помню, меня в детской спальне оставляли на ночь одну. И тогда мне в голову начинали приходить вопросы, по-видимому философской важности. Например, была ли я давно? Была ли я... много, много, много раньше? И где находится это "раньше"?.."

В роду у Матвеевой — музыканты и крестьяне, поэты и моряки, скрипичный мастер и корабельный фельдшер... Среди любимых ею и почитаемых — Сервантес, Диккенс, Шекспир, Франсуа Вийон, Жуковский, Честертон и, конечно, Пушкин. С ним связан первый факт ее биографии — Новелла Матвеева родилась в Царском Селе. Семья Матвеевых была там счастлива.

"Можно подумать,— пишет Новелла Николаевна,— что душа молодого Пушкина... опекала моих родителей... Убеждена, что места обитания гения, где он был более или менее продолжительно счастлив, благотворно действуют и на людей, в них потом поселяющихся..."

Но родители быстро покинули счастливое место в поисках нового счастья. Уехали так скоро, словно они приезжали в Царское лишь для того, чтобы здесь родилась Новелла...

• * *

•

Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда,

Как желтый одуванчик у забора,

Как лопухи и лебеда.

Сердитый окрик, дегтя запах свежий,

Таинственная плесень на стене...

И стих уже звучит, задорен, нежен

На радость вам и мне...

Эти ставшие знаменитыми строчки Ахматовой были написаны в 1940 году, когда Новелле Матвеевой исполнилось пять лет. Неведомы пути, связующие поэтов. И невозможно объяснить, отчего именно это стихотворение великой Ахматовой почти зеркально отразилось в жизни маленькой девочки. И одуванчик рос у забора, и лопухи во дворе, и лебеда, и запах дегтя, и плесень на стенах аварийного дома, где жила выселенная отовсюду семья Матвеевых. А сколько было сердитых соседских окриков! Но стих уже звучал — задорный и нежный...

"Было волшебно все: // Даже бумажный сор..." Это из песни "Дома без крыши", написанной в шестьдесят первом по детским воспоминаниям. А в сорок четвертом она писала так:

Из трещин серых стен ползет зеленый мох —

Такой живой-живой и юно-яркий!

И в сумерках сырых растет огромный вздох

Большого, темного, запущенного парка...

Светляк сверкнул в росе, как быстрой мысли миг,

И где-то задрожал прохладный голос птицы...

Кажется, только в девять лет можно услышать, что голос птицы в сумерках — прохладный.

Новелла Николаевна говорила мне о своем детстве: "Я была очень взрослой, когда была маленькой..." Время было взрослое.

Нас тусклой пылью обдавала,

До нас полою доставала

Тень войск, идущих на восток...

Была война, и для страшного не было границ, кроме одной — книжной. Книги были последним прибежищем и для взрослых, и для детей.

"...Во время войны я слепла — авитаминоз так подействовал. Отец устроил меня в военный госпиталь, где сам работал. Он считал это единственным "злоупотреблением" в своей жизни. Оно меня и спасло. Там мне давали сырую морковь, и глаза настолько открылись, что я прочитала в госпитале "Жизнь на Миссисипи" и "Гекльберри Финна", перечитала "Тома Сойера". Это была большая синяя книга..."

Быть может, именно в те госпитальные дни она вдруг ощутила, что мир нуждается в ее защите, как зверек — в приручении. Каждый предмет, игрушка, вздох листвы, скрип ставен, каждая кошка и всякий добрый человек — все послано тебе для восхищения. А если Бог дал талант — то и для воспевания. Все вокруг состоит из писем, на которые ты должен не спеша ответить...

Как в старых андерсеновских сказках волшебный дар был тайно вручен болезненной девочке, замкнутой, испуганной и, казалось, вечно заплаканной. Кто мог представить, что ее песни станут отрадой и утешением нескольких поколений? А пластинки Апрелевского завода с ее песнями будут храниться рядом с юношескими дневниками и письмами...

Недавно она опубликовала свой "Пастушеский дневник". Это не идиллическая повесть. Новелла Матвеева действительно работала в детском доме пастушкой.

Ватник мой велик и страшен!

В длани — длинный прут...

Я прозяблась... Но куда же

Вдруг коровы прут?!.

Эта запись от 27 декабря 1954 года. До первой публикации стихов еще целых пять лет...

* * *

Она не жаловалась, лишь в одном стихотворении сказала: "...Шум повседневности, обидный для меня!"

Александр Городницкий рассказывает: "Помню, в начале шестидесятых, когда я впервые услышал ее солнечные, сказочные песни, я почему-то решил, что такие песни может писать только очень счастливый человек... Попав в первый раз в дом к Новелле Матвеевой и увидев чудовищный быт ее огромной неприютной коммуналки на Беговой улице, я был потрясен. Каким могучим воображением художника, каким мужеством и оптимизмом должен обладать автор, придумавший свой сказочный мир в такой обстановке!.."

Отсюда, из этих будней, она вынесла свои непреклонные убеждения о назначении поэта.

Поэзия есть область боли

Не за богатых и здоровых,

А за беднейших, за больных...

В недавней статье об Эдмоне Ростане она пишет: "...Но я-то считаю так: расстраивает — значит, не искусство. Руки у людей опускаются?— значит, не искусство. Радует?— значит, искусство".

А еще она вынесла из тех уже далеких лет свою большую, единственную, вечную любовь к поэту Ивану Киуру. Тридцать лет их жизни безотрывно были связаны. Связаны и сейчас, после ухода Ивана Семеновича. Во всех новых книжках их стихи и проза — вместе, под одной обложкой. В 70-е годы Иван Киуру писал в стихотворении, посвященном Новелле Матвеевой:

...На миг потерял я тебя...

* * *

Ее песни никогда не были на виду, на слуху. Они и раньше очень редко звучали по радио. Телевидение почему-то не снимало редких концертов Матвеевой. Ее песни не напоминали о себе с открытых веранд или из пляжных репродукторов. Под них не кружились на танцах...

Под них с нами происходило что-то другое. Быть может, самое важное. Но как рассказать об этом?.. Нельзя рассказать. Можно только спеть.

Тишина. Лишь только песню

О любви поет погонщик...