Общаться в необычных условиях с народной артисткой России Еленой Камбуровой мне уже приходилось. Не забуду знакомства с ней в заповеднике "Столбы" четыре с лишним года назад: в гостеприимной избушке столбистов беседа получилась особенно задушевной. Но в этот раз график концертов и встреч Елены Антоновны — а в Красноярске у Камбуровой с давних пор немало друзей — оказался настолько плотным, что пообщаться с ней удалось только на ходу.

В буквальном смысле — по любезному приглашению друга артистки, известного красноярского альпиниста Сергея Баякина, еду вместе с ним и его гостьей в "Бобровый лог".

— Вы уже второй раз подряд приезжаете к нам зимой. Как тут не вспомнить слова Фаины Георгиевны Раневской, которая ужасалась вашим поездкам в Сибирь, говоря, что здесь ужасно холодно!

— Да-да, и даже подарила мне маленькую лисью горжетку, чтобы я не мерзла. (Смеется.) Но мой очередной зимний приезд — случайное совпадение. Я с удовольствием бываю в Красноярске и в другое время года.

Столбы — место храбрости

— Столбы по-прежнему входят в обязательную программу посещения?

— Хотелось бы, чтобы так было. Но не всегда получается. В этот раз обещают, что взгляну на них с другой стороны. Вообще, Столбы для меня — особое место, судя по тому, что я там видела.

— Вы и сами туда поднимались — это уже стало столбистской легендой!

— Ну что я? Залезала лишь на легкие скалы. (Улыбается.) А вот трюки, которые там проделывают ребята — для меня это невероятный способ реализации каких-то романтических человеческих посылов. Потрясающе. Я бы назвала Столбы местом храбрости.

Меценатство — в пустоту

— Открывать в нашу прагматичную эпоху, когда все и вся пересчитывается на рубли, некоммерческий проект, подобный вашему Театру музыки и поэзии, Елена Антоновна, — для этого тоже нужно обладать немалым мужеством? Как театру удается выживать?

— По счастью, нас поддерживает управление культуры Москвы — без его помощи было бы очень трудно. А также без постоянной поддержки наших друзей — компании "Миэль", которая дает деньги на костюмы, на какие-то проекты. Это просто чудо. Иначе, при наших малюсеньких залах, не представляю, как бы мы существовали. Даже притом что они всегда битком набиты зрителями.

— А как вы оцениваете нынешнее состояние меценатства, благотворительности в России?

— Мне трудно судить, я многого не знаю. Но вижу, что зачастую меценатством именуется трата огромных денег в абсолютную пустоту. Масса фестивалей, в которых нет души, ничего стоящего — и кто-то ведь тратит на это значительные суммы, правда? Не понимаю. Возможно, я слишком романтично воспринимаю российскую историю, но для прежних меценатов — Морозова, Третьякова — было очень важно, во что они вкладываются. Почему я с благодарностью упоминаю компанию "Миэль" — для этих людей как раз имеет значение, кому помогать. Прежде всего, они — наши зрители. И случайно получилось, что уже довольно много лет назад они сами предложили театру свою поддержку. Кстати, помогают они не только нам, но и некоторым бардам, балету. Это говорит само за себя.

— Как считаете — российское законодательство способствует развитию меценатства?

— К сожалению, очень мало способствует. Наверное, стоит проводить некие градации, кому в первую очередь помогать — и как раз власть должна это делать! На государственном уровне можно было бы обращаться к предполагаемым меценатам, ориентировать их — вот то-то и то-то заслуживает, чтобы его поддержать. Есть же самые разные формы! Например, в некоторых газетах публикуются объявления с просьбой помочь больным детям — люди откликаются, посылают деньги, кто сколько может — это тоже форма благотворительности, она действует. Причем нередко эти деньги отправляются инкогнито — значит, доброе начало не ушло, не убито в людях!

Вакцина против пошлости

— Открывать публике новые имена, непопсовые, как это делает ваш театр, — сегодня это, пожалуй, тоже можно назвать некой формой благотворительности?

— Мне жаль одного — мы не можем представить их такому широкому кругу зрителей, которого достойны эти имена. Хотелось бы расширить их аудиторию, чтобы о них узнала не только та публика, которая приходит в Театр музыки и поэзии. И я по-прежнему надеюсь, что хотя бы канал "Культура" будет потихонечку этому способствовать? Уже есть некоторые подвижки — и в нашем театре не раз проходили телесъемки. Причем разных исполнителей, в том числе и молодых. Это очень важно.

— Но о гастролях театра по-прежнему остается только мечтать?

— Нет, почему же? Мы гастролировали в Риге, в Петербурге, в Сербии были дважды. И в Сибирь стали выезжать — недавно возили два спектакля в Омск, скоро в Тобольск отправимся. Так что есть перемены к лучшему. (Улыбается.) И, кстати, судя по тому, что гастроли проходят с большим успехом, в это тоже можно было бы вкладывать деньги.

— В ваш театр и в Москве неизменно трудно попасть, Елена Антоновна, — билетов постоянно нет. Разве что у перекупщиков, за бешеные деньги.

— Это давняя проблема. Спрос, слава Богу, не спадает, но хотелось бы, чтобы и те зрители, которые не могут позволить себе дорогие билеты, всегда имели возможность прийти в театр.

— Можно ли объяснить этот интерес тем, что сегодня, вопреки всему, у людей не ослабевает потребность слышать живое слово?

— Безусловно — не все же сошли с ума! Если в человеке это заложено, есть собственный внутренний стержень — ну на меня же, например, не действует какая-то сиюминутная мода. И говорю так не потому, что мой репертуар не имеет ничего общего с так называемыми современными музыкальными направлениями. Немало людей, которые сами вообще не поют. Но они воспринимают мир и какие-то его ценности так же, как и я. У нас вакцина против пошлости, мы не мимикрируем под нынешнее время — это просто невозможно.

Счастливые встречи

— Наверное, нужны наставники, которые укрепили бы этот стержень в юном возрасте?

— Не обязательно в юном. Я встретила своих учителей уже после двадцати.

— Как, например, Раневскую?

— Да, но начальные ориентиры мне указал Жак Брель. В жизни мы с ним близко не пересекались. Но то, как надо существовать на сцене, что петь и как петь, — это я, в первую очередь, почерпнула от него. Знакомство с его творчеством — одно из самых сильных впечатлений в моей жизни. А из тех, с кем я встречалась, таким ориентиром стал Булат Окуджава. Первой, кто по-настоящему поверил в меня как в актрису, была Цецилия Львовна Мансурова. Первая Турандот у Вахтангова, потрясающая актриса! Повлияла также дружба с Роланом Быковым, с гениальным клоуном Леонидом Енгибаровым. Для меня это были подлинно счастливые встречи.

— С огромным удивлением прочитала в одном вашем интервью, что вы год проработали на стройке в столице. Москва слезам не верит — испытано на себе?

— Да, было такое. (Улыбается.) Когда человек остается один на один с обстоятельствами, из которых никак не выбраться, — что еще остается?.. Оказавшись в Москве, возвращаться назад? Перед этим я какое-то время проучилась в Киевском институте легкой промышленности — и туда не вернуться, и в Москве сразу не поступила, зависла между небом и землей. Вот и устроилась работать на стройку. Что самое интересное, строила не что-нибудь, а клуб — в подмосковном городке Катуаре. Только спустя много лет поняла, что и здесь была связана с чем-то творческим. (Смеется.)

Подсказки

— Вы рано осознали свою тягу к искусству. Почему изначально пошли учиться в институт легкой промышленности?

— Не было уверенности в своих силах. Абсолютно никакой. Тем более что в самодеятельности, как многие будущие артисты, я в школе не участвовала. Сработало стадное чувство: все поступают — и я со всеми? А тут еще советы взрослых — надо иметь конкретную профессию.

— Но жизнь все-таки расставила все по местам. Что помогло решиться на перемены?

— Внутренний голос. Он есть у каждого человека, просто одни его слышат, другие — не очень. Или не хотят слышать. Я весьма явственно его расслышала. Начало проявляться какое-то стремление, желание — очень яркое, неотступное. Поняла, что это не просто так?

Машина тем временем подъезжает к фан-парку. "Наш маленький местный Куршавельчик", — комментирует Сергей Баякин. И на этом беседа с Еленой Камбуровой временно прерывается — вокруг такая красота, что не до разговоров. Пока для Камбуровой покупают билет на подъемник, артистка успевает разглядеть скамейку с развалившимся на ней каким-то бронзовым чудиком. И — радостно усаживается рядом. Желающих запечатлеться с ней в столь забавной компании долго искать не приходится.

Путешествие на подъемнике — отдельное удовольствие. Но, похоже, Камбурову больше восхищают не красоты природы, а чудеса ловкости, которые выделывают сноубордисты и горнолыжники. Оторвать от этого зрелища Елену Антоновну просто невозможно! Вот уж, воистину, — место храбрости!

Жаль только, что посмотреть на Столбы со стороны Базаихи ей в этот раз так и не удалось, — в вечернее время подъемник на смотровую площадку не возит. Что ж, значит, будет повод приехать еще!

Малость отогревшись коньяком в одной из кафешек на горном склоне, мы отправляемся назад. Беседа продолжается.

Бронзовый пес в цветочках

— Вы с таким удовольствием сейчас фотографировались на скамейке с этим сказочным персонажем, Елена Антоновна, — как вообще относитесь к подобным скульптурам? Такое ощущение, что в последнее время у нас на них просто какое-то поветрие — то и дело возникают, повсюду!

— А почему нет, если они, как правило, безобидны? (Улыбается.) Главное, чтобы каких-нибудь чертей не устанавливали! Скажем, в Голландии я наблюдала памятники в натуральную человеческую величину — это было так трогательно. И не только изваяния животных. Например, памятник Анне Павловне — супруге какого-то русского царя, ее там очень любили в XVIII веке. Она сидит на скамеечке — мы с Мариной Нееловой по обе стороны от нее сфотографировались. Очаровательная скульптура!

— А чем закончилась история с установкой памятника погибшей бездомной собаке на станции метро "Менделеевская" в Москве? Помнится, два года назад вы рассказывали, что вокруг этого кипели какие-то необъяснимые страсти.

— Страсти, трудности — всего хватило с избытком. Но чуть больше года назад памятник все-таки удалось открыть. И он прекрасно существует. Я не оговорилась — он действительно живет. Около бронзового пса всегда цветочки, дети рядом фотографируются, гладят его — просто загладили, весь блестит! И очень важно, что появился такой памятник, — возросло количество улыбок, добра.

— Памятники литературным героям или героям кино пробуждают подобные эмоции?

— Смотря какие герои. Вот Шреку я бы никогда в жизни не поставила памятник. Персонаж мультфильма — и такая жуть! А вот Зайцу с Волком из "Ну, погоди!" поставила бы — с удовольствием! (Смеется.)

Формат — это несвобода

— Кстати, о кинематографе — еще совсем недавно ваши песни звучали во многих фильмах. Сегодня от режиссеров поступают такие предложения?

— В последний раз записывалась полтора года — для фильма "Последний бой майора Пугачева". И все. Но, поверьте, я из-за этого нисколько не переживаю — запись для кино никогда не была для меня чем-то серьезным. И очень немногое из того, что спела в кинофильмах, вошло в мой концертный репертуар. Разве что из "Рабы любви", что-то из "Дульсинеи Тобосской" — да вот, собственно, и все.

— Так мало? А как же "Ночные ведьмы", "Однажды, двадцать лет спустя"?

— Нет-нет. Был еще неплохой фильм "Скоростное шоссе", потом рязановские "Небеса обетованные", но эти песни я тоже не пою на сцене. Они милые, хорошие, и все же — не мое.

— Что должно быть в песне, чтобы она стала вашей?

— Трудно выразить это словами. Но такие вещи я безошибочно для себя определяю, интуитивно.

— А чем, на ваш взгляд, объяснить сегодняшнюю моду на ретро-эстраду? Валерия спела песню "Маленький принц", которую вы давным-давно исполнили для фильма "Пассажир с экватора" — как вы вообще воспринимаете подобные перепевы?

— Считаю, что неважно, когда и что петь, — лишь бы это было спето хорошо. У Валерии очень серьезные вокальные данные, она музыкально обогащена. Но в целом направление всего ее творчества мне не близко. Хотя ее данные позволяют ей петь просто роскошные вещи — и она уже в том положении, когда могла бы себе позволить такую независимость! Однако формат того, в чем она существует сейчас, ей этого не позволяет. Не говоря уже о тех сплетнях, которые она сама о себе распространяет, — все это человечески мне не близко. А отсюда и все остальное — важна личность, что она хочет сказать миру. Ведь современные эстрадные артисты себя показывают, в первую очередь, вот в чем дело. (Грустно улыбается.) Себя. Показывают в удобном для продюсеров ракурсе. А что они сами хотели бы петь — возможно, совсем что-то иное. Но сегодня все определяет продюсер. А это похуже, чем советская цензура. Цензуру еще можно было как-то обойти — что я и делала, — а формат шоу-бизнеса нет, это железобетонная преграда. 5-6 слов, два притопа — и ничего больше. Чудовищно!

"Партизанскими" тропами

— Как вам удавалось обходить прежнюю цензуру?

— "Партизанскими" путями. Каждый раз, выходя на сцену, я понимала, что кто-то может написать письмо, заявить, что я что-то не то пою — и писали, не раз писали! И вызывали меня, были разговоры с должностными лицами. В то время существовала такая обязательная должность — третий секретарь в обкоме или крайкоме партии по агитации и пропаганде. Вот с ними мне не раз приходилось общаться. Это было очень неприятно. Страшно? Конечно же, после такого я кожей почувствовала наступившую свободу. Как почувствовали ее многие люди — за инакомыслие доставалось не только людям искусства.

— Чем же тогда объяснить вдруг проснувшуюся ностальгию наших сограждан по временам Советского Союза?

— Думаю, они вспоминают лучшее, что тогда присутствовало в жизни. Естественно, произошло много трагедий, драм, но — нравственный уровень общества был несоизмеримо выше, чем сегодня. Потому что свобода в руках невежества, разгул вседозволенности — вот что по-настоящему страшно. Сегодня мы эту картину наблюдаем воочию. Прежде все эти страшные отрицательные энергии сдерживали какие-то нравственные ориентиры. Да, была пресловутая цензура, много всего тяжелого? Но сегодня стена ничуть не меньше.

— Каким образом восполнить то лучшее, что было потеряно? Может ли это сделать государство?

— Вы знаете, во все века и времена все зависело от личности — кто у руля, у дирижерского пульта. Если этот кто-то воспитан по-другому и у него хватит мужества переломить сложившуюся традицию грубости, невежества, давно выступившую на первый план, плюс, если у него наберется человек пять сторонников — тогда, возможно, в России действительно произойдет нравственная революция. Но пока об этом приходится только мечтать.

— Все исходит от головы, в традициях монархизма?

— От головы, в первую очередь. Но даже самый замечательный правитель не может один влиять на все. Должна быть группа людей, которые бы понимали, что значит культура для страны. И могли бы расставить грамотные акценты. Поймите правильно — я не против той же эстрады. Но эстрада не должна быть на первом плане! Крупным планом нужно показывать подлинную основу — и тогда это заразило бы большую часть людей. После чего можно было бы надеяться на какие-то перемены в обществе. Благо и сейчас время от времени возникают очаги — по телеканалу "Культура" много хороших передач, на радио "Культура" и радио "Эхо Москвы" нет попсы. И каждый мой выход на сцену я чувствую, что пою тоже не напрасно. Любой из нас может делать что-то в меру своих сил — было бы желание.

— В Москве появились такие заведения, как бард-кафе, арт-кафе — как вы относитесь к подобным площадкам для выступления?

— Хорошо, что такие места вообще возникают. Но все должно быть в меру. В "Гнезде глухаря", например, не всегда возникает атмосфера, необходимая для звучания поэзии. Люди приходят выпить, закусить — нет сосредоточенности. Поэтому, попадая в наш театр, они очень благодарны — у нас всегда полная тишина и определенная атмосфера. Даже нынешнего театрального бедствия — звонков мобильников — вы у нас не услышите.

— Понадобилось время, чтобы создать такую атмосферу, приучить к ней публику?

— Ее создавали не только мы, но и зрители, которые пришли в театр вслед за мной. А их к ней приучать уже не надо.

Этника

— У вас представлял свою программу фольклорист Сергей Старостин. Это первый опыт обращения театра к этническому искусству?

— Нет, почему? У нас широкий диапазон гостей — и камерный джаз, и академические камерные вокалисты, и чтецы, и русская песня. Конечно, не Бабкина с ее разухабистостью. А вот ансамбль Покровского, с его разными составами — такие артисты у нас регулярно выступают. И это очень важно.

— То есть жестких границ жанра как таковых у вас нет?

— Лишь бы это было качественно, на высоком уровне. И несло доброту и культуру.