Имя заслуженного деятеля искусств России Сергея Никитина знакомо каждому. Его песни звучат в кинофильмах, мультфильмах, по телевидению и на радио. Кто из нас не слышал знаменитую "Александру", "Когда мы были молодые", "Брич Муллу", "Резинового ежика"?.. Знаменитый дуэт Татьяны и Сергея Никитиных по-прежнему выступает, но теперь уже не только в России, но и за рубежом.

— Сергей Яковлевич, Вы пишете музыку и считатесь общепризнанным классиком авторской песни. Но ведь АП – это прежде всего стихи, а уже потом – музыка?

— Я уж не знаю кто меня кем считает. А я себя считаю композитором. Стихов я не пишу — у меня в жизни было всего 2 таких случая. Я пел эти песни когда-то в молодости, но это было очень давно. В общем, я — композитор.

— А по образованию – физик. Откуда же такая богатая музыкальная эрудиция? У вас есть музыкальное образование?

— У меня есть самоообразование. Еще в школьные годы я очень увлекался джазом и играл вместе с друзьями на школьных вечерах. Мне пришлось основательно освоить весь классический джазовый репертуар, джазовые стандарты. Это очень развитая в гармоническом отношении музыка. И она очень много дала мне для самообразования. К тому же я тогда был страшно нетерпеливым и любопытным. Если я слышал какую-то музыку – неважно: песню, джаз, или Рахманинова — и не понимал, как это "устроено", то просто не мог спокойно спать, пока не подбирал ее на фортепьяно или на гитаре. Я могу хоть сейчас наиграть второй концерт Рахманинова, потому что все это я подбирал на слух, без нот. Но потом, когда начал сочинять сам, меня иногда просили написать ноты, и, так, по мере необходимости, пришлось их освоить. Мне помогали грамотные люди, и в результате сейчас, как тот чукча, "который писатель, но не читатель", я могу написать партитуры даже для большого состава. Благо сегодня опять можно не писать эти ноты – можно руками наиграть партию, а уж компьютер сам это все нарисует. В общем-то ноты – это некий инструмент, промежуточный формально необходимый акт. Ведь музыка сочиняется не посредством написания нот. Также, как и стихи сочиняются не оттого, что вы знаете грамоту и умеете писать буковки. Стихи, как и музыка, прежде всего в душе, в голове. Только тогда вы сможете донести их до слушателя. Другое дело – чтобы написать симфонию, нужно учиться в консерватории, много знать, иметь большую практику и так далее. Я постепенно подбирался к более сложным формам. Романс и песня – это формы поэтической миниатюры, и здесь я себя чувствую уверенно. Но в последние годы я много сочиняю для театра. Вместе с Дмитрием Сухаревым мы сочинили несколько музыкальных спектаклей: "А чтой-то ты во фраке?" (по "Предложению" Чехова), водевиль для Ирины Муравьевой ("Актеры меж собой"). Сейчас вот заканчивается многолетняя работа над оперой для драматических артистов "Скрипка Ротшильда". И здесь я столкнулся с тем, что Чехов "требует гибели всерьез" – построения драматургии спектакля в целом. Это уже качественный переход к более сложным формам: от экспозиции до полифонии.

— А как Вы относитесь к мнению многих профессиональных музыкантов, вроде: "...Сейчас песни пишет кто попало, лезут в музыку без образования..."?

— Я вспоминаю "Белеет парус одинокий" – разговор между Гавриком и Петей. Гаврик говорит – "танамит", а Петя поправляет: "Не танамит, а динамит". Гаврик же ему отвечает: "Нехай динамит, лишь бы стенки подрывало!" Так вот, мне кажется, что важен результат. Если то, что пишет автор-исполнитель, делает слушателя добрее, лучше, выше, побуждает в нем чувство и желание самосовершенствоваться, то для меня абсолютно не имеет значения – есть у него диплом о музыкальном образовании, или нет. Я, например, не состою в Союзе композиторов, правда, я — член Союза театральных деятелей.

— Сергей Яковлевич, Вы, в отличие от многих бардов, играете на русской семиструнной гитаре. Но у нее еще к тому же какой-то необычный строй?

— Моя гитара настраивается так (от 1-ой к 7-ой струне): ре – си бемоль – соль – ре – до – соль – ре. От классического строя семиструнки она отличается двумя струнами: 2-й и 5-й. Этот строй и первые 5 аккордов мне показал когда-то один студент МАИ. С тех пор я так на этом строе и играю. Одно время пытался перейти на шестиструнку – мне было любопытно. Но там наработано уже столько стандартов классической гитары! Кстати, этим набором великолепно владеет Александр Дольский. В общем, чтобы не впадать в стандарты, я остался верен себе. Не было у меня необходимости переходить и на обычный семиструнный строй. Там опять же свои цыганские стандарты, связанные с русским романсом. Есть у нас умельцы, которые находят собственное лицо на шестиструнке. Это Виктор Луферов и Александр Суханов. Саша играет, казалось бы, очень просто, но чувствуется, что ни одной ноты сдвинуть нельзя. Как только начинаешь подбирать его песни, сразу же попадаешь в его стиль игры. Александр Мирзаян строит свою гитару на 2 тона ниже и, таким образом, тоже играет в своем стиле. Каждый музыкант – это яркая индивидуальность, и он вынужден продираться сквозь стандарт. А мне просто повезло – у меня уникальная гитара. На том же строе, что и я, играет Сергей Смирнов, Юрий Устинов, и, кажется, Владимир Ланцберг. Так что я не один.

— Как известно, авторская песня раньше была "в загоне". Власти ее не любили и всячески "притесняли" тех, кто ее проповедует. Вы с Татьяной тоже пережили эти трудности?

— В то время мы жили в такой системе, где любое нормальное, нефальшивое человеческое слово само по себе уже было актом социального протеста. Помните песенку: "...Пять ребят у костра поют чуть охрипшими голосами..."? Выйти на сцену и спеть эту песню тогда уже было актом социального протеста. Потому что весь эфир был полон фальшивым бодрячеством: "На то нам юность дана... А мы ребята – да-да – 70-й широты..." И вдруг после этого – нормальные люди поют нормальными голосами. И какое уж тут бунтарство, казалось бы – а оно все равно присутствовало. И поэтому, когда появился Окуджава со своими тихими песнями (ну, какие же они "бунтарские"?), власти очень быстро "расчухали", что он несет с собой дух независимости. Даже то, что у него в стихах появилось слово "Женщина" — "Женщина, Ваше величество..." — это было настолько революционным, что нам сейчас это трудно представить. В то время это звучало настолько вызывающе! Булат Шалвович — человек внутренне независимый от окружающей действительности и системы, он и другим нес этот дух свободы. Я помню, что люди собирались "на магнитофон", чтобы послушать Окуджаву. И, кроме того, что это было явление культуры — высокое искусство, высокая поэзия, это еще давало людям силы внутренне сопротивляться и выживать, быть свободными. И я знаю, что в ЦК-овских и КГБ-шных кругах Окуджава считался даже более опасным для системы, чем бунтарь Высоцкий.

— А Вы "опасным" не считались?

— Я всегда сочинял песни на опубликованные стихи. Конечно, Пастернак тогда тоже был опасен. Но нам повезло больше других — мы жили в МГУ – это была, пожалуй, самая публичная точка. И довольно скоро мы стали известны не только в студенческих кругах, но и на телевидении. Может быть, поэтому с нами обходились как-то мягче. Хотя, конечно, бывало всякое. Однажды наш квинтет репетировал песню Берковского "Лошади в океане". И в зале дома культуры МГУ сидел его директор, бывший полковник КГБ. И он меня спросил: "Сережа, а какой здесь подтекст?" (помните, там же лошади гибнут). Я говорю: "Это зависит от слушателя. А вы что подумали?... Вообще-то это произведение общегуманистического направления". Он не нашелся что ответить, но потом пришел представитель парткома и запретил нам петь эту песню. Тогда я сказал: "Принесите, пожалуйста, бумагу от секретаря парткома, где он запрещает нам это петь." Бумагу так и не принесли. И песню мы спели. В общем, властям хотелось нас как-то "задвинуть", но придраться было не к чему. Но однажды, в 70-е годы, нас пригласили в ЦК комсомола на встречу с нашими олимпийскими чемпионами. И мы опять спели там злополучную "Лошади в океане". И буквально довели до бешенства товарища Тяжельникова – в ту пору первого секретаря ЦК ВЛКСМ. Он был так недоволен – тут праздник, а мы развели какую-то трагедию. А может быть он знал, что это Слуцкий, и что стихотворение посвящено Эренбургу. В общем, так или иначе, но на 5 лет мы стали "невыездными". Нас перестали приглашать на радио, телевидение, видимо он лично дал команду: "Этих не пущать!". Но мы не сильно расстроились – у нас, помимо концертов, была своя работа и мы были вполне независимы.

— Сергей Яковлевич, насколько я знаю, среди бардов вы с Татьяной одними из первых стали гастролировать за рубежом?

— "Гастроли за рубежом" – это, пожалуй, слишком громко сказано. Дело в том, что наши соотечественники теперь живут по всему миру. Россия расширилась до масштабов земного шара. И, в основном, мы выступаем перед нашими соотечественниками. Начиная с 1989 года, мы ежегодно бываем в Америке, где живет и учится наш сын. Он и организует там наши концерты. Точно так же наши друзья организуют нам концерты в других странах. В январе мы с Татьяной были в Париже, Брюсселе и еще в 10 городах Германии. А сейчас нас приглашают в Австралию.

— У вас большая аудитория за границей? Иностранцы приходят к вам на концерты?

— Наших людей там много. В Нью-Йорке, Чикаго, Сан-Франциско на концерты собираются обычно 1000–1500 человек. Наши площадки — это, как правило, школы, техникумы. Там большие прекрасные залы. Иностранцев к нам приводят наши же соотечественники. В городе Вудсток штата Иллинойс живет замечательная кампания наших друзей: учителя, врачи, адвокаты. Это полный аналог нашего КСП. Все они играют и поют. Последние 20 лет каждую первую субботу месяца они устраивают песенные вечера: приглашают кого-нибудь из известных бардов, сами выступают. Они даже устраивали нам концерт в местном оперном театре на 500 мест. Билеты распространяли сами. Нас же там никто не знал.

— А как вы поете для тех, кто не знает русского языка?

— Худо-бедно, но мы говорим по-английски и сами можем все объяснить. К примеру, перед тем, как спеть песенку про Тарусу, мы говорим: "На реке Оке есть такой городок — Таруса, там живет девочка Маруся. Чувствуете созвучие: Таруса – Маруся?... Каждый день эта девочка видит одну и ту же картину: по лугу ходят гуси. Чувствуете созвучие: гуси – Маруся – Таруса?... И Маруся обращается к богу: "Господи-Исусе!" Чувствуете созвучие?... "Господи-Исусе! Дай мне крылья, и я куда-нибудь улечу, может быть даже в Вудсток!" А потом, когда мы уже поем песню, все эти слова им понятны. И у нас всегда колоссальный успех у американцев. Что-то они чувствуют помимо слов и музыки – какой-то человеческий посыл. Они нам сами об этом говорили. Мы себе и не представляем, насколько ценными и интересными оказываемся для людей, у которых открыта душа. Некоторые говорят, что мы чем-то напоминаем им французских шансонье: Брассанса, Азнавура. Однажды Окуджава пригласил нас вместе с ним выступить в Париже: Юлия Кима, Веронику Долину и нас с Татьяной. Но сам неожиданно заболел прямо перед вылетом. И мы прилетели в Париж одни. Устроитель там чуть в обморок не упал. Выступать мы должны были в одном из главных театров Парижа на 1000 мест. Все билеты были проданы, и, в основном, французам, которые шли на Окуджаву. Я сказал: "Ну, напишите, что Окуджавы не будет, а будем только мы". Билеты так никто и не сдал. Этот вечер надолго запомнился и нам, и французам. Он показал, что мы интересны и близки друг другу. Достаточно вспомнить, что первая пластинка Окуджавы была выпущена в Париже в 1969 году. Мы, собственно, познакомились с Булатом Шалвовичем благодаря этой пластинке. Наш друг — физик Геннадий Иванов позвонил тогда и сказал: "Я тут познакомился с одной француженкой, ее зовут Вивьен, она привезла пластинку Окуджавы из Парижа. Как бы с ним познакомиться? А у Булата Окуджавы как раз был вечер в ЦДЛ. И мы все туда пошли – вместе с Геной Ивановым, француженкой и пластинкой. И, когда мы все познакомились, Булат Шалвович был очень рад. Он даже спросил: "Это вы сочинили "Пони девочек катает"? У нее замечательная мелодия!" (Напомню, что это стихи Юнны Мориц). Для меня это было так неожиданно и приятно.... С этого и началась наша дружба.

— А может быть, корни авторской песни идут из французского шансона? Можно ли назвать ее "русским шансоном"?

— Я боюсь произносить это словосочетание, потому что оно испохаблено совсем другим содержанием. Вы наверняка слышали, что так называется "блатная тюремная лирика". В Ленинграде даже радиостанция такая есть. Это же смертный ужас! Я недавно по телевизору смотрел "Музыкальный ринг", в котором участвовал господин Круг. Я не знаю, кто он там по жизни, но выглядит он как уголовник, который нацепил на себя бабочку. И это просто позор для Ленинградского телевидения, что они дают это в эфир. Ниже опускаться просто некуда – это самое дно. Что же касается французской песни, мне кажется, она развивалась самостоятельно и независимо, так же, как и наша. Истоки нашей АП – русская поэзия, русский городской романс, в какой-то мере есть связь с Вертинским. Особенно это чувствуется в песнях Окуджавы.

— А что Вы вкладываете в понятие "городской" романс?

— Но ведь есть еще классический романс, который писали композиторы. Впрочем, тут очень трудно провести грань, потому что у многих, так называемых "русских народных песен", сочиненных в 19 веке, есть авторы. Как правило, они написаны на стихи известных поэтов, например, "Коробейники" — на стихи Некрасова. Или "Стоял Ермак, объятый думой..." — это же стихи Рылеева. Все это, наверно, сочинял кто-то имеющий музыкальное образование, скорее всего из российской интеллигенции. У многих таких песен авторы стихов известны, у некоторых — неизвестны. И, в общем-то, по музыковедческой квалификации — это все романсы, а никакой не фольклор. И, как бы отдельно от этого жанра, существовал классический романс (Драгомыжский, Чайковский), но опять же с использованием русской поэзии. Вот это все и служит, как мне кажется, базой авторской песни.

— Но связь между французским шансоном и русской АП все-таки существует?

— Конечно, существует. Но, мне кажется, что российские барды ближе всего к полякам. Недаром в Польше так уважают Окуджаву и Высоцкого, проводят всевозможные фестивали, вечера памяти, например, когда Окуджаву поют актеры. Поют на русском, причем, с такой глубиной проникновения — порой даже обидно бывает, что у нас нет исполнителей, которые могли бы так исполнить Окуджаву. Его песни блестяще поет Даниэль Ольбрыхский, Магда Умар. Эва Демарчик тоже бесподобно поет стихи на языке оригинала (Цветаева, Мандельштам, Гете, Лорка).

— А Ваши песни там поют?

— Однажды я слышал, как Карел Гот пел "Под музыку Вивальди" (это наша совместная песня с Виктором Берковским). С ней вообще произошла интересная история. В 70-х годах в России проходили гастроли оркестра Поля Мориа. В один из дней их привезли поужинать в Центральный Дом работников искусств. А мы с Татьяной только что отработали там концерт и уже собирались уходить, но нас попросили остаться и что-нибудь исполнить для французских гостей. Мы спели несколько песен, среди которых была "Под музыку Вивальди". И я увидел, что Мориа буквально "сделал стойку" на эту песню. И сказал: "Я без этой музыки не уеду." На следующий день мы пришли к нему в Метрополь, принесли ноты, записи, а через два месяца вышла пластинка. Оркестр Мориа записал эту песню, и, хотя слова там не звучат, французы перечислили всех авторов: Величанский, Берковский, Никитин. А через некоторое время вышла еще одна пластинка Поля Мориа, но уже под знаком фирмы "Мелодия". Она называлась "Под музыку Вивальди", и авторами этой песни там были указаны Мориа-Никитин. Я потом так неудобно себя чувствовал перед Виктором Берковским... Должен сказать, что подобные случаи не единичны. Когда недавно праздновали юбилей Москвы, фирма "Союз" выпустила кассету "10 песен о Москве", в том числе и песню "Александра", которую спела Алена Апина (на мой взгляд совершенно бездарно). Ну да бог с ней, но ведь автором стихов указали Юрия Левитанского, хотя она написана на стихи Дмитрия Сухарева и Юрия Визбора. Это не только небрежность, но бескультурие и настоящее хамство. Могли бы в конце концов позвонить и узнать, кто авторы.

— Сергей Яковлевич, кроме вас с Татьяной, в жанре АП нет, пожалуй, ни одного дуэта (я имею в виду мужчину и женщину), который пользовался бы такой популярностью...

— Ну, как же, а Галина Беседина и Сергей Тараненко? Они ведь тоже "проповедуют" поэтическую песню.

— Но это же все-таки эстрада.

— Я не склонен проводить такое разделение. Повторяю: "Лишь бы стенки подрывало". Тем более, что творчество Микаэла Таривердиева – это, по-моему, самая настоящая авторская песня.

— И все-таки, как вам с Татьяной удалось достичь такой гармонии в исполнении песен?

— Мы поем вместе с 1967 года. Началось все с университетского квинтета старшекурсников, в котором участвовала Татьяна. Я тогда был уже аспирантом, и они пригласили меня ими "поруководить". Но я так просто руководить не умею – я тут же влез, начал петь, и шестой участник быстренько "отпал". Мы пели Берковского, Кима, Окуджаву. Квинтет просуществовал лет 8. Обычно, в концертах, помимо общего, было мое сольное выступление, пел еще один семейный дуэт из нашего квинтета, — и какие-то вещи пели мы вдвоем с Татьяной. А потом, когда квинтет распался, мы остались вдвоем, но у нас уже был наработан репертуар. В общем, специально ничего не делалось, все происходило само собой, естественным путем. И, между прочим, Танины родители были весьма удивлены, что она вообще запела. Она закончила музыкальную школу, играла на фортепьяно, но никогда не пела. И, действительно, поначалу вокал был не очень твердым. Но Татьяна – вообще человек чрезвычайно талантливый и восприимчивый. Я думаю, если бы я был солистом балета, то она бы танцевала.

— Петь дуэтом всегда сложнее, чем поодиночке. Как вам это удается? Вы репетируете актерскую подачу своих песен?

— Мне кажется, долголетие нашего дуэта основано на том, что это не просто двое "в одну дуду", а гармония, которая в то же время содержит в себе и противоречия. Своеобразная борьба и единство противоположностей. Мы с Татьяной по жизни очень разные – и по характеру, и по темпераменту. Главное, что нас с ней объединяет – это мировоззрение. Но как выразить это, какими способами – тут начинаются всякие споры и противоречия. Может быть, поэтому и интересно то, что мы делаем. Все-таки, с одной стороны — это ансамбль, дуэт, а с другой – две разных личности. Мы никогда не занимались актерской постановкой песен, потому что это совершенно бесполезный номер – что-либо заранее с ней поставить, зарубить одно и то же раз и навсегда. Даже когда мы разучиваем партии, я говорю: "Нужно от простого идти к сложному – сначала повтори один кусочек 10 раз, а потом перейди к следующему." А она в ответ: "Ты что, за куклу меня держишь, или обезьяну дрессируешь?" Если у меня что-то не выходит, я буду повторять 100 раз, пока не получится. Она так не может. У нее сначала не получается, не получается, а потом – раз, и получилось! Поэтому и на записи у нас частенько бывают ужасные конфликты. Иногда бывает, я найду какую-нибудь удачную шутку и потом повторяю ее на концертах, зная, что будут смеяться. Она меня за это критикует со страшной силой. И сама никогда не повторяется, даже если говорит на ту же тему – у нее все равно получается по-другому, другими словами. Она их не подыскивает специально, просто все выходит само собой. И когда Татьяна с чем-то не согласна, ее уже не переубедишь.

— Вы сказали, что вы разные по характеру. В чем это выражается?

— Я — человек "аккумуляторно-конденсаторного" типа – накапливаю, накапливаю, а в один прекрасный момент взрываюсь. Но, как правило, это взрыв на сцене, или в процессе сочинения. Когда у меня получается что-то сочинить, я испытываю сильнейший эмоциональный подъем, вплоть до истерики. Люди, которые меня близко знают, говорят, что я в жизни и я на сцене — это совершенно разные люди. В жизни я немножко ленивый, люблю откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, веду "страусиную" политику: если неприятности будут, то пусть они будут потом. И неприятный разговор отложу "на потом". Что касается Татьяны, ее характер хорошо может объяснить такой факт. Однажды она 1 сентября в первый раз пошла в первый класс. А когда пришла из школы домой, то, не снимая пальто, сразу двинулась к письменному столу выполнять домашнее задание. Так и дальше по жизни – если она кому-то чего-то должна, что-то обещала, она не успокоится. Она не может ничего отложить — она обязательно должна все это немедленно выполнить. Как-то у нас появилась необходимость приобрести мебель. Я только еще начал думать об этом: что делать, кому позвонить, как мебель уже привозят. Так что, в каком-то смысле я паразитировал на Татьяне во всех достаточно важных домашних делах. Открылась возможность брать землю в аренду, я смотрю – у нас уже дом строится. И когда Георгий Васильев пригласил ее работать в райисполком, я сказал: "Да что тебе район – бери уж сразу республику!". Так оно потом и вышло – Татьяна стала заместителем министра культуры России. На этой должности она работала очень успешно, в народе даже "легенды" ходили – если вам надо решить вопрос, идите прямо к Никитиной. Но, к сожалению, чем лучше и эффективней она работала, тем хуже на нее смотрели ее руководители. Такой человек всегда "как бельмо на глазу". К тому же она публично проявляла неуважение к этому креслу. Она говорила, что совершенно им не дорожит. А у чиновников это не принято.

— Сергей Яковлевич, как случилось, что Вы "из физиков" ушли "в композиторы"?

— После окончания аспирантуры я работал в институте органической химии (там, кстати, до сих пор работает Александр Дулов). Потом работал в институте биологической физики в Пущине. Татьяна после окончания МГУ работала в институте кровезаменителей и гормональных препаратов – она биофизик. Мы оба защитили диссертации. В последние два года работы на научном поприще у нас была совместная работа в институте химической физики. В 1987 году я ушел в театр к Олегу Табакову, а Татьяна позже стала чиновником. Последние 3 года я — "свободный художник". Татьяна сейчас работает в одной итальянской коммерческой фирме на юге Италии. Она "специалист широкого профиля". Им нужен человек, знающий российскую действительность, потому что какая-то часть их бизнеса связана с Россией. Ее английский много лучше их английского, сейчас она уже свободно разговаривает и по-итальянски.

— То есть, Татьяна, помимо музыки, умудряется заниматься еще и бизнесом?

— Да, а еще она, совместно с одним бизнесменом-швейцарцем, создала компанию по арт-бизнесу. И сейчас они "раскручивают" художника-экспрессиониста Михаила Туровского. Он бывший киевлянин, живет сейчас в Нью-Йорке. Прошлой осенью у него был вернисаж в Мадриде, потом выставка в Венеции. В общем, она по-прежнему помогает талантливым людям, пытается развивать этот бизнес. Это очень интересно. Я надеюсь, что вскоре в их поле зрения попадут и наши таланты из России.

— А сколько времени уже Татьяна живет в Италии?

— "Живет" – это слишком громко сказано. Она там проводит самое большее – половину времени в году. Остальное время она в Москве, в Америке, в Германии. В общей сложности Татьяна работает там около 3-4 лет. Я, честно говоря, с этими годами запутался. Мне кажется – это было вчера, а оказывается, что прошло уже 4 года. Как мы видимся? Ну вот, в начале года 3 недели мы были с концертами в Германии, в апреле будем выступать в Америке. Потом Татьяна приедет в Москву. Мы дадим концерты в Москве, в Петербурге, сделаем недостающие записи на пластинке Самойлова и Шпаликова. Затем нас приглашают в Австралию. А в августе – снова в Америку, к сыну.

— Кто он по профессии?

— Саша — филолог, он сейчас заканчивает аспирантуру в Калифорнии, в Стенфордском университете. После окончания Дартмут-колледжа он 2 года работал в Питсбургском университете по программе русского театра (там Олег Табаков организовал программу для американских актеров). Саше 29 лет. Он успел поработать, поднабраться педагогического опыта и поступил в аспирантуру. Он успешно сдал экзамены, и поэтому не только не платит за обучение, но и получает стипендию. И на это можно прожить.

— А внуки у Вас есть?

— К сожалению, нет. Сашина жена – американка. Они вместе учились в колледже и вместе сейчас учатся в аспирантуре. У них нет своего дома, и когда он появится – неизвестно. Сейчас они снимают квартиру. Я очень надеюсь, что ситуация в России будет развиваться положительно и у них появится возможность приехать и работать здесь.

— Говорят, что Ваш сын, когда ему было 6 лет, пел вместе с вами песенку "Резиновый ежик". А сейчас он поет?

— Поет, и к тому же блестяще играет на гитаре (лучше меня) – и джаз, и рок, и чикагский блюз. Авторскую песню он тоже любит. На пластинке Дулова он записал песню "Размытый путь" на стихи Рубцова, там же записано и наше трио – мы поем "Античную вазу". Когда у нас есть возможность собраться вместе, то мы поем трио. Однажды даже все вместе были на гастролях в Израиле. А в прошлом году выступали в Доме ученых. Саша тогда со своей женой приезжал в Москву.

— Сергей Яковлевич, вы очень много пишете для детей. Я знаю, что уже 9 лет Вы ведете клуб для детей и родителей в бывшем Дворце пионеров на Ленинских горах.

— Я пытаюсь создать для них домашний очаг, и в непринужденной игровой форме давать уроки нормального человеческого общения. После того, как малыши побывали у меня, им становится неинтересна и даже противна передача "Утренняя звезда", где дети кривляются. Им будет неинтересна попса, они потом будут критиковать и презирать ее. Я часто устраиваю "Никитинские встречи" для детей и родителей на выезде. Недавно был в городе Великие Луки, в Киеве. Стараюсь отыскать местные детские таланты – они потом вместе со мной участвуют в концерте. Недавно открыл для себя великолепный детский фольклорный ансамбль "Измайловская слобода" под руководством Андрея и Жанны Кабановых. Их около 15 человек, и все они – из одного класса. Наш клуб почти 7 лет просуществовал на общественных началах, но в последние два года это уже стало невозможно. Слава Богу, стали поступать отчисления от проекта "Песни нашего века" и появилась возможность проводить видеосъемки, аудиозаписи и выплачивать гонорары артистам, привозить на "Встречи" детей из детских домов и интерната для детей, больных ДЦП.

— А над чем Вы сейчас работаете?

— Нужно еще очень многое записать на компакт-диски. Эта работа идет постоянно. Я сейчас хочу записать свой репертуар до встречи с Татьяной (до 67-го года) – свое "ретро". В тот период много чего было написано. И я думаю, что возьму из этого процентов 80 – слава богу, не стыдно. Сейчас готовится переиздание книги, в которую должно войти 150 моих песен – нужно писать ноты. В общем, работы очень много, и скучать некогда. Сейчас я стремлюсь к классической манере исполнения песен и хочу выйти на консерваторскую публику. Но в то же время не теряю фольклорную линию, элементы джаза. Я дружу и с фольклором и с джазом. Многие вещи, которые я задумал, ждут своего часа.

— Знаете, о чем я мечтаю? – сказал он мне на прощание, – Чтобы хотя бы один корреспондент пришел ко мне и, не задав ни одного вопроса, послушал концерт, а потом написал статью. Потому что все, что я хочу сказать, я говорю на своих концертах.

Елена Решетняк, 2000