День памяти Александра Сергеевича Пушкина — 10 февраля — по традиции отмечали в последней квартире поэта на Мойке, 12. А потом был концерт, который — опять же по давней традиции — давал Александр Городницкий, каждый год приезжающий в этот день из Москвы в Петербург, который считает родным.

Помните, Александр Городницкий — поэт, академик, бард — участвовал в прошлогоднем конкурсе на лучшие слова гимна Петербурга на музыку Глиэра. И был близок к победе, тем более его "Атлантов" многие и так считают неофициальным гимном города. Но стать автором официального гимна ему все же не удалось: жюри, состоявшее из почетных граждан Петербурга, отдало предпочтение тексту поэта Олега Чупрова...

— Вы сильно огорчены таким исходом?

— Не огорчен совершенно. Во-первых, я не знаю, что представил Чупров — может быть, это вполне достойный текст. А во-вторых, гимны — не моя творческая специальность, хотя первый вариант слов на музыку Глиэра я сочинил в далеком 1957 году. Поскольку музыка эта крайне сложная, для меня это была очень интересная задача, и я был очень горд собой, когда ее успешно решил. Ну а затем этот гимн много лет исполнялся на торжественных приемах, а также при отправлении "Красной стрелы" с Московского вокзала. Сейчас, когда мне предложили подготовить новую версию гимна, я охотно согласился — считая себя обязанным что-то сделать для родного города. Но результатом, повторяю, вовсе не обижен.

— Что касается родного города: какие чувства он у вас сегодня вызывает?

— Грустные и горькие. Какие еще они могут быть, когда на Васильевском острове, где я родился, раз в час ходит трамвай — как во время ленинградской блокады, которую я пережил мальчишкой? Все очень хорошо, если смотреть на Невский или другие парадные улицы и площади. Но попробуйте сделать два шага в сторону от Невского — и увидите другой, унылый и запущенный мир. Вы увидите город экологической угрозы. Вы увидите разрытые улицы и разваливающиеся здания, в том числе исторические — как дворец Гаврилы Державина на Фонтанке. Кого в этом винить — не знаю. То ли губернаторов, с которыми нам всегда исторически не везло, то ли чиновников, которые крадут деньги, то ли объективные условия...

— Может быть, к 300-летию город станет другим?

— Очень боюсь, что славный 300-летний юбилей, который мы все ожидаем, превратится в праздник для начальства. Для политических деятелей, чиновников, высокопоставленных гостей. Что касается горожан — такое впечатление, что у них-то праздника не будет. Ведь у них на глазах возводят потемкинские деревни на руинах города, который десятилетиями не получал нужных ассигнований. Для того, чтобы этот праздник стал праздником всех жителей — в том числе и тех, кто пережил блокаду, и сталинские чистки, и многое другое, — его надо готовить основательнее.

— Сегодня в российской власти множество петербуржцев. По Москве даже анекдоты ходят о том, как приехавших на "Красной стреле" и желающих работать в правительстве просят обращаться в окно номер семь... Что мешает им заботиться о Петербурге — так, чтобы город не находился в том состоянии, которое вы описываете?

— Не знаю, что мешает. Люди, которые, заняв высокие должности, забывают родной город, напоминают мне Иванов, не помнящих родства. А жаль. Ведь Ленинград — Петроград — Петербург как был, так и остается надеждой России и духовным, культурным ее центром. Заботиться о городе — обязанность каждого, кто в нем родился и жил. Так, как о нем заботится, например, горячо мной уважаемая Наталья Дементьева, которая была министром культуры, сейчас, по-моему, первый замминистра, и все делает, чтобы помочь городу, его музеям, библиотекам, театрам. Но, к сожалению, таких примеров немного. Кстати, мне представляется очень интересным намерение президента возвратить часть столичных функций в Петербург. В этом случае хотя бы часть реки современной истории вновь протекала бы через невские берега, мимо моих родных мест...

— Какие из них — самые любимые?

— В первую очередь, Васильевский остров, точнее, его начало — 7-я линия, где был наш дом, сгоревший в блокаду, и Горный институт, который я заканчивал. И — Новая Голландия, рядом с которой находилась 254-я школа, где я учился. Когда-то я написал: "Ностальгия — тоска не по дому, а тоска по себе самому". Проходя по родным местам, мы испытываем сильнейшую ностальгию по самим себе, по своему детству... К стыду своему, я уже два года не был в Горном институте, как-то все некогда...

— Вы известны не только как поэт и бард, но и как ученый, исследователь Мирового океана, искатель Атлантиды. Как поживают ваши научные исследования?

— Никак не поживают. Потихоньку что-то делаем, несмотря на нищее обеспечение. В основном — в рамках грантов Российского фонда фундаментальных исследований. Положение сложное, потому что мы теряем молодежь, и во многом ее уже потеряли, как и вообще экспериментальная наука ее теряет. Ведь в отличие от науки теоретической она требует куда большего материального обеспечения. Потери большие, все исследования затормозились. В нашем Институте океанологии средний возраст научных сотрудников резко сдвинулся за 50 лет. А молодежь уходит, потому что не может прожить на нищий заработок. Многих из них я встречал и в коммерческих структурах в России, и в Силиконовой долине в США, где они преуспевают. Они объясняют мне, что наука по своей сути интернациональна, что не имеет значения, где ты работаешь... Боюсь, из-за близорукости, из-за непонимания властями важности фундаментальной науки Россия рискует стать колониальной державой. Это ведет не только к утрате "мозгового центра", это ведет еще и к смещению генотипа, поскольку интеллигенция начинает резко сокращаться, а число маргиналов резко возрастает. И это может привести к необратимым социальным последствиям. Хочу верить, что президент это понимает и что-то сделает, чтобы изменить положение...

— С пришествия Владимира Путина к власти минуло три года — на ваш взгляд, что изменилось?

— Во-первых, исчезло откровенное противостояние законодательной и исполнительной власти. Во-вторых, резко снизилась роль коммунистов, и вообще больше нет раздирающих страну политических противоречий, которые не дают двигаться вперед. В-третьих, мне очень симпатичен Путин, и практически под всем, что он говорит, я готов подписаться. Другое дело, что, когда речь идет о реализации его начинаний — тут что-то во что-то упирается и каким-то непонятным мне образом тормозится. Наконец, мне очень импонирует нынешняя внешняя политика России, главным образом то, что по некоторым вопросам мы наконец-то стали солидаризироваться с просвещенным человечеством. С европейским сообществом, с Соединенными Штатами, а не с государствами-изгоями, поддерживающими мировой терроризм. Несколько лет назад все было совсем иначе — да чего греха таить, некоторые из террористов в свое время заканчивали в Советском Союзе высшие комсомольские школы. Так что положительные сдвиги налицо — хотя они большей частью носят теоретический характер, и это внушает определенные опасения. Так же, как внушает опасения и экономическое положение — мы как сидели на нефтяной "трубе", так и сидим. А если упадут цены на нефть, что тогда? У меня такое ощущение, что мы живем сегодняшним днем, и счастливы уже тем, что нет дефолта, что хуже не становится.

— Вы не были в Москве во время захвата заложников на Дубровке?

— Я был в это время в Абхазии вместе с Фазилем Искандером, но, конечно, как и все, с ужасом и возмущением следил за происходящим. С возмущением потому, что причиной трагедии стала плохая работа силовых структур, в первую очередь ФСБ, которая все проспала. Точно так же, впрочем, как и ЦРУ в Америке проспало подготовку к теракту 11 сентября. Потом уже министр внутренних дел Борис Грызлов заявил, что, оказывается, в Москве была террористическая сеть... А где они раньше были? Я, конечно, не могу не отметить мужества и профессионализма спецподразделений, которые провели штурм, но их победа стала пирровой из-за последующей мрачной истории с применением газов и гибелью людей. Понимаю, что была угроза взрыва, но уверен, что можно было спасти больше людей, если бы медиков заранее подготовили к тому, с какими газами им придется иметь дело.

— Задам сложный вопрос: насколько верен принцип — "никаких переговоров с террористами"? Вы часто бываете в Израиле, где этот принцип неукоснительно соблюдается, и никакие требования террористов по определению не обсуждаются. После трагедии на Дубровке одни российские газеты писали: "Нас не поставить на колени!", гордясь тем, что российские власти не пошли на переговоры с боевиками, а другие — печатали письма тех, кто говорил: если бы во имя спасения детей надо было прийти и встать на колени — они бы пришли и встали...

— Действительно очень сложный вопрос. И ответ на него не может быть одним и тем же для России и Израиля. Одно дело — Израиль, живущий в состоянии непрерывной войны, который может рассчитывать только на себя и борется за свое существование как государства и за выживание нации. При этом Израиль не перестал быть демократической страной — арабы свободно проживают в нем, работают, не подвергаясь "зачисткам" и не попадая в фильтрационные лагеря. Другое дело — в России, где ни силовые структуры, ни народ абсолютно не готовы к войне с терроризмом. Как, кстати, не готовы к ней и США. И ни Россия, ни США никогда не были к ней готовы.

— Почему?

— Исторически так получилось. Хотя терроризм был известен в России как минимум с XIX века, времен народовольцев и эсеров. С терроризмом вообще очень трудно бороться. И пока никто не знает, как это делать. Когда-то Маркс и Энгельс учили нас, что в обществе будет нарастать противостояние по классовому признаку. Ничего подобного! Противостояние как было, так и остается по фанатично-религиозному принципу. К сожалению, исламский фундаментализм, служащий теоретическим базисом терроризма, приводит к чудовищной поляризации человечества. Противостоянию цивилизованного меньшинства и многомиллионных толп фанатиков, имеющих, к сожалению, современные формы вооружений. Это грозит мировой войной — и это главная опасность XXI века.

— Сторонники глобализации говорят, что, если богатые страны поделятся частью своих богатств и накормят бедных — опасность терроризма уменьшится...

— Спорный тезис. Думаю, что дело не только в этом. Ведь арабы, живущие в Израиле, имеют куда более высокий уровень жизни, чем их соотечественники, живущие в Палестине или в окружающих арабских странах. Но их психология остается той же, и они исправно служат "пятой колонной" для террора. В исламском мире всегда, к сожалению, решают радикалы, фанатики. И никогда решающего значения не имеет голос умеренных, не приемлющих крайностей, убийств, террора. Может быть, именно поэтому наша психология — психология европейской цивилизации — абсолютно неприменима, когда мы имеем дело с азиатскими народами, воспитанными на протяжении многих столетий на нищете, фанатизме и полном пренебрежении к человеческой жизни. Помните, что писал великий Сенека? "Стоит ли так дорожить своей жизнью, когда она находится в руках каждого, кто не дорожит своей?"

Беседовал Борис ВИШНЕВСКИЙ

Фото ИНТЕРПРЕСС