Ножкина Вета

Как оказалось, в Коктебеле — всего две улицы, и заплутать среди них просто невозможно. Добравшись до места встречи, окунувшись в знакомства с организаторами слёта – семьёй Аршиновых – Светланой, Стасом и их детьми, мне уже с первых минут показалось, что я почти дома, среди своих. Лакмусом на эти ощущения у меня с некоторых пор стала...тишина взглядов. Да, именно по ней я определяю наличие комфортности. Если мне легко молчать с человеком, значит, он свой, если же что-то напрягает – значит пойду я, пожалуй, куда-нибудь...

Вечерний концерт "Визитная карточка" мог дать единственную возможность, чтобы тебя услышали, и, ох, как не хотелось спеть что-то не то. Но так уж повелось с Грушинского фестиваля, что моей визиткой стала хулиганская "Походка Люськи", да-да, та самая, которую Дмитрий Бикчентаев окрестил без моего спросу Цыганочкой, а Эдуард Филь решил, что меня теперь можно переименовать в Люську. Но я уже привыкла к переименованиям, и ещё одно не могло испортить ни моей репутации, ни меня саму. Но вот несерьёзность песни настораживала, и я напросилась прочесть перед ней серьёзное стихотворение. Контраст был настолько явен, что я чувствовала, какая тишина создала тот самый комфорт среди слушающих. Так "Луговой клевер" и "Походка Люськи" стали моим самоопределением для участия в программах слёта.

Стас предложил войти в совет слёта, а у меня и аргументов для отказа не было. Каждое утро мы обсуждали прошедший день, намечали планы для предстоящего.

Коктебельская земля знакома именем Максимилиана Волошина не только в литературной среде. Волошин был художником, краеведом, критиком и вдохновителем многих произведений художников, прозаиков и поэтов. Это благодаря ему мир узнал о Марине Цветаевой, ещё девятнадцатилетней девушкой приехавшей в Коктебель, но уже вступившей в пору Поэта. В его усадьбе гостили и подолгу жили Сергей Эфрон, Осип Мандельштам, художники К. Петров-Водкин и П. Кончаловский, Михаил Булгаков, Михаил Пришвин, А. М. Горький, Александр Грин, Илья Эренбург, Алексей Толстой... Бытует мнение, что сам Волошин не смог открыться в полный творческий рост из-за суеты вокруг его дома. Но ни в коей мере, ни одним намёком он не давал понять, что хотел бы уединения.

Концертные программы каждого дня были насыщенны. Моё короткое выступление длиною всего в пятнадцать минут прошло уже во второй вечер. Так много хотелось сказать и так мало было дано времени. Из-за волнения (которое, впрочем, присутствует всегда перед выступлением) спела не то, что планировала...

Непременным пунктом моих планов было посещение могилы Максимилиана Волошина. И в этом мне очень помогли мои алматинские друзья – Сергей и Наталья Неверович. Они превратили своё путешествие в Коктебель в настоящее приключение, отмотав шесть тысяч восемьсот километров на автомобиле.

Для своего вечного пристанища Максимилиан Волошин выбрал самую высокую возвышенность в окрестностях Коктебеля. Сюда он любил приходить при жизни, равно как сюда же любил приводить своих друзей. И перед смертью просил похоронить его именно здесь – на вершине горной гряды Кучук-Энишар, неподалёку от мыса Хамелеон, а ещё — не сажать деревьев и цветов на могиле. Так уж повелось, что на могилу Волошина нужно приносить свитки со стихами и морскую гальку. Условность, но сколько в ней смысла. Как будто мысленным разговором с поэтом и просто человеком ты наполняешь эту тонкую полоску пространства, расположенную между небом и землёй. Природой созданный каменный диван располагает к молчаливому созерцанию. В этом природном кресле сидела Марина Цветаева...и Сам. А рассматривать отсюда было что! На уровне глаз – любопытные чайки, ниже – дороги, блуждающие по мелкосопочнику, а ещё ниже и до самого далёкого поля обозрения – море. Вот оно – бескрайнее, переходящее в дымку и сливающееся с небом. Справа очень хорошо видна цивилизация курортного городка, а слева – заливы, пологие косы берегов, ещё не тронутые урбанизмом, и виноградные гряды, издали кажущиеся плюшевым ворсом, слегка вздыбленным над землёй.

Солнце начинало свое ежедневное отдаление, и мы спустились в город.

Зелёная зона слёта бурлила дневными мероприятиями, и я успевала принять участие в концерте Светлого юмора, организованного Алёной и Гариком Лимоновыми. Но хотелось тишины, и именно поэтому я отделалась коротким четверостишием и таким же коротким четырёхстрочным собственным ответом на уже ставшую сериальной третьяковскую песню "Тюбик". Лимоновы сочли это очень удачным ходом, но мне просто хотелось тишины. В голове крутились стихи Марины Цветаевой:

Вы, идущие мимо меня

К не моим и сомнительным чарам, —

Если б знали вы, сколько огня,

Сколько жизни, растраченной даром,

И какой героический пыл

На случайную тень и на шорох...

И как сердце мне испепелил

Этот даром истраченный порох...

1913

и:

Моим стихам, написанным так рано,

Что и не знала я, что я – поэт....

...разбросанным в пыли по магазинам

(где их никто не брал и не берёт!)

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черёд.

Коктебель, май 1913

А вечером мы вместе с Валерой Леонтьевым (не путайте этого хорошего барда из Казани с его однофамильцем!) вели концертную программу с участием замечательных бардов – Евгением Бачуриным, Морисом Синельниковым, Борисом и Галиной Вайханскими, Алексеем Морозовым, Екатериной Болдыревой. Были и сюрпризы, заранее приготовленные гупертал-генератором слёта – Стасом Аршиновым. В этот день состоялось открытие фестиваля "Мамакабо", и почётные гости фестиваля Роман Ланкин и Ирина Сурина наполнили вечернюю программу яркими голосами и несомненным профессионализмом. Провели мы этот вечер в форме дастархана, покрывая головы всех выступающих тюбетейками и создавая обстановку домашнего уютного вечера.

Семь дней слёта пролетели, как один. И сейчас, распаковывая эту спрессованность событий, её упругость, хочется не упустить самого главного. И, пожалуй, главным событием для меня стало тёплое знакомство с тихим уютом взглядов с Александром Моисеевичем Городницким. Его слова в отношении моего творчества и его пожелания – это ли не благословение на творческую дорогу, в которой:

Когда-нибудь я выучу урок,

И научусь быть доброй, и устами

Твоими мне расскажет Бог

Что станет с музыкой и нами.

Когда-нибудь настанут времена,

И, восхищаясь слогом мирозданья,

Поможешь ли ты камни мне собрать,

Летящие к Икару вечной тайной.

Когда-нибудь... О, боже мой, когда?

Упрёками пронизанные насквозь,

Над жизнью, как уставшая пчела,

Наполним мёдом жалящие краски.

И будем петь когда-нибудь, когда

Развеет ветер песню над долиной.

И будет, будет несказанно длинной

Нас всех наполнившая тишина.